Жорж Сименон - Время Анаис
— Хорошо, если это необходимо.
Фернанда старалась держаться как можно дальше от мужа и по-прежнему избегала его взгляда.
— Повторяю, это не допрос и не очная ставка. Вы можете говорить, о чем заблагорассудится.
— Не о чем нам разговаривать, — оборвала Фернанда. — Он прекрасно знает, какого я о нем мнения.
Достала из сумочки пудреницу, стала прихорашиваться, глядя в зеркальце. Движения ее были нервными, судорожными.
— Послушай, Фернанда, — проговорил, нарушив молчание, Бош. — Я не прошу ни о прощении, ни о помощи. Знаю, ты не поймешь меня, у тебя свои взгляды. Да и никто не сможет понять.
Уставившись в край стола, она постукивала пальцем по колену.
— Постарайся не пить, успокойся. Ты знаешь, что я хочу тебе сказать.
Фернанда повернулась к судебному следователю, словно ожидая от него одобрения за свою терпеливость.
— Это все? — спросила она.
— Все, — ответил Альбер вместо следователя.
Встав, Фернанда направилась к двери. Проходя мимо мужа, не в силах сдержаться, ударила его по щеке.
— Подонок! — процедила сквозь зубы. И торопливо пошла прочь.
Уже из коридора обратилась к следователю:
— Простите. Но я не могла иначе. Подумать только, пять лет с ним прожила!
— Не забудьте, жду вас в четыре часа.
— Приду, не беспокойтесь.
Закрыв дверь и пригласив секретаря, следователь сел на прежнее место. Неторопливо раскурил потухшую сигарету.
— Вот видите, — произнес он наконец. — Вы должны понять, почему я посоветовал вам подобрать себе адвоката. Думаю, среди ваших знакомых адвокат найдется?
Следователь был прав. Действительно, Альбер знал трех-четырех адвокатов, но все они в течение более или менее продолжительного времени были любовниками Фернанды. И разве адвокат сделает больше, чем он сам?
— Если хотите, я дам вам список членов коллегии защитников. В том случае, если вас смущает денежный вопрос, уведомляю вас, что вы имеете право на юридическую помощь. Желательно, чтобы адвокат появился уже сегодня пополудни, поскольку предстоит официальное разбирательство.
— Может быть, пригласить метра Уара? — проговорил Бош.
Метр Уар был знаком с его отцом, поскольку отпуск свой проводил, как правило, в Гро-дю-Руа. Для Альбера он был не адвокатом, а пожилым веселым толстяком, в глазах которого по-прежнему оставался мальчишкой. Именно по этой причине, а также потому, что вспомнил отца, Бош сразу пожалел, что назвал это имя.
— Если угодно, я тотчас же попытаюсь с ним связаться.
— Благодарю.
— Он наверняка потребует заключение психиатра. Во всяком случае, я со своей стороны потребую проведения медицинской экспертизы. Обследуют вас, вероятно, завтра утром.
Ну, конечно! Он сделает все, чего от него хотят. И зачем он заговорил об Уаре? Это имя напомнило ему Гро-дю-Руа. Неожиданно вспомнилась мать — впервые со вчерашнего вечера. Она, должно быть, узнала о происшедшем и, возможно, уже едет в Париж. Вспомнил сестру и зятя, которого недолюбливал. Перед взором возник образ залитого солнцем порта. В ту самую минуту, когда ему так необходимо было думать о чем-то другом, вспомнилась Анаис. Тоже залитая солнцем, жаркая, как огонь. Лежит где-нибудь в укромном уголке пляжа или на сухой траве у насыпи с высоко задранным подолом и поднятыми ногами…
Подобно фразе, которую сказал, обращаясь к Озилю.
Николя, это было запретной темой. Темой, которую Альбер избегал. Особенно после затрещины, что влепила ему Фернанда. Причем за дело!
— Я очень устал, господин судебный следователь.
— Не обещаю, что в ближайшие несколько дней у вас будет много свободного времени. Но сейчас можете отдохнуть. Через несколько минут вам принесут обед.
Бош еще не знал, что этого чиновника, похожего на крупного доброго пса, он видит в последний раз. Предстояло куда-то идти. Привычным движением он протянул руки.
В коридоре было почти безлюдно. Лишь довольно молодой мужчина без галстука и шнурков и тоже в наручниках шел навстречу в сопровождении двух жандармов. Стиснув в зубах потухший окурок, он выцедил: «Здорово, кореш! — И с коротким смешком прибавил: — Мы им еще покажем, где раки зимуют!»
Едва окончив трапезу, Альбер упал на деревянный топчан, прикрытый тощим тюфяком, и уткнулся лицом в сложенные крест-накрест руки. Камера была на первом этаже, окна выходили во двор Дворца правосудия. Узкие, как амбразуры, они были забраны решетками. Полицейский ушел, не простясь. Теперь Бош находился под охраной незнакомых ему людей, их голоса слышались в коридоре. Он понимал, что это не имеет никакого значения, и старался уснуть. Небо было хмурое, в камере царил сумрак. Перед взором помимо воли возникали озаренные солнцем образы, которые Альбер тщетно силился прогнать.
Пытался думать о Фернанде, но понял, что видит перед собой черты Анаис, вдыхает запах ее тела.
И эти люди хотят что-то понять! Зачем, господи боже! Да и возможно ли это?
Он убил Сержа Николя. И сам в том признался. Рассказал все, что нужно. Показал, как орудовал кочергой и статуэткой. Сыграл комедию, какую требовалось сыграть. Неужели нельзя его теперь оставить в покое? Он сумеет это оценить. У него и в мыслях не было лукавить. Но как смеют досаждать ему своими расспросами эти господа?
Прежде чем попасть им в руки, Альбер знал, как все произошло. Был уверен в себе. А потом все пошло наперекосяк. История началась даже не с полицейского, а с трактирщика из Энграна. Это он так на него посмотрел, что с той минуты Бош перестал себя считать человеком.
Неужели оттого лишь, что убил Сержа, он не такой же, как все? Даже судебный следователь так думает, а он ведь самый порядочный. Должно быть, женат, детей имеет, окружен друзьями, живет в интеллигентной, культурной среде. Каждое утро приходит к себе в кабинет и целыми днями допрашивает правонарушителей и преступников.
Неужели он не понимает, что преступники ничем не отличаются от остальных людей, что они, как и все, гуляли по улицам, пили кофе со сливками, ели круассаны, что у каждого из них есть жена, друзья, что они, как и любой другой, пытались как-то устроить свою жизнь?
По существу, судебный следователь относился к Бошу не как судебный чиновник (правда, Альберу не часто доводилось видеть их), а скорее как врач, пытающийся поставить пациенту диагноз.
После того как все случилось, прошли считанные часы, но Бош и сам начал сомневаться в том, что он нормальный человек. Он стал задавать себе вопросы, которые ему прежде и в голову не приходили.
А зря. Не надо ни вспоминать про Анаис, ни думать о том, почему лежит он на этом тюфяке, вытертом телами нескольких сотен узников…
Неужели ни с кем не бывало такого? Лезет вдруг в голову всякая всячина, о которой и думать-то хочется меньше всего, особенно когда устал и нездоровится!
Вспоминая об Анаис, он не испытывал стыда. В ее объятиях Альбер очутился лишь однажды, когда ему было семнадцать, хотя не раз, еще подростком лет десяти-двенадцати, видел, как она отдается Другим мужчинам.
Для мальчишек Гро-дю-Руа это было своего рода развлечением: гляди, Анаис снова кавалера подцепила, на пляж тащит!
Почти всегда оказывалось, что так оно и есть. Если не сразу, то по дороге поклонника она находила. В случае, если кавалера не оказывалось, она, высоко задрав подол, ложилась на солнцепеке. И уж тогда пройти мимо было невозможно.
Когда Альберу было двенадцать лет, Анаис исполнилось семнадцать. Уже тогда она выглядела зрелой женщиной, успевшей вкусить запретный плод. Некоторые из его товарищей постарше имели у нее успех.
Хотя он и не решался последовать их примеру, но не один год испытывал такое желание, особенно когда увидел, как отец со смущенным видом возвращается оттуда, где находилась Анаис.
Мужчины, как правило, не похвалялись одержанными над Анаис победами. Они шли за девушкой, заметно поотстав, с виду занятые каким-то другим делом. Возвращались со свидания, сделав большой крюк.
Можно сказать, все отрочество Альбера прошло под знаком Анаис: не давали покоя ее полные ноги, притягивающий взгляд живот, постоянно приоткрытые пухлые губы.
Он решился овладеть ею лишь однажды. Анаис лежала тогда возле выброшенной на песчаную отмель баржи.
А пять лет спустя, приехав в Париж, женился на Фернанде…
Кто-то потряс его за плечо:
— Адвокат хочет вас видеть.
Что им надо? Он был еще во власти сновидений, в объятиях Анаис, когда в проеме двери возникла фигура метра Уара. Он заученно улыбался. Наверняка тоже пользовался расположением Анаис, но не думал об этом, может, забыл, а теперь, ишь, важничает. Положив на стул набитый бумагами портфель, адвокат произнес:
— Привет, малыш!
Поняв, что выбрал неверный тон, со скучающим видом облокотился о стол и стал наблюдать за приводившим себя в порядок Бошем. Вздохнув, выдавил:
