Марина Серова - Карамельные сны
— Ладно, — легко согласилась клиентка. — А сколько мне так придется сидеть? Надо, чтобы недолго, у меня ведь даже зубной щетки нет.
— Куплю я тебе зубную щетку. Ни шагу за порог без моей команды!
Итак, я снова села за руль и понеслась выяснять тайну подброшенной в почтовый ящик Гонопольских записки. «Хвоста» по-прежнему не было; либо киллер, карауливший нас возле дома Марины, оказался безлошадным, либо нам и в самом деле удалось от него оторваться. И то и другое было одинаково хорошо.
Я ехала и думала.
Рассказ Марины, а у меня не было оснований сомневаться в ее правдивости, вроде бы впрямую указывал на заказчика убийства Максима Гонопольского — его ближайшего партнера по бизнесу Егора Попова. Когда смерть видного банкира еще была свежа в памяти и занимала первые полосы газет параллельно с первыми выпусками новостей, мне удалось пару раз увидеть этого человека по телевизору. Невысокого роста, но очень плотный и лысоватый, он вещал с экрана о невосполнимой потере для российского бизнеса и о том, что смерть Гонопольского явилась для него личной трагедией; «Я потерял настоящего и большого друга, главного человека в моей жизни, единственного, кому по-настоящему доверял…» При этом он сурово смотрел на зрителей поверх больших очков в роговой оправе и в самом деле немного походил на змею — но не на кобру, а скорее на плотно пообедавшего питона…
Итак, если принять версию Марины о том, что именно этот человек устранил Максима и нанял киллера, чтобы убрать с дороги мою клиентку, то получается следующее. Егор Попов — враг. Он знает, что в наших с Мариной руках находится папка, содержание которой тянет для него на несколько лет тюрьмы. Это автоматически означает, что банкир Попов не успокоится не только до тех пор, пока не получит эту папку в собственные руки, но и пока будет жив главный свидетель обвинения, то есть моя клиентка.
Марина сейчас представляет для него огромную опасность: раньше Попов не знал, слышала ли жена его бывшего друга о существовании папки с компроматом, теперь убедился, слышала. Более того — папка находится у нее в руках. А раз так, значит, девушка не постеснялась в нее заглянуть. И заглянув, подписала себе смертный приговор.
На стороне Попова — огромные деньги, возможности, которые есть у крупного бизнес-воротилы, связи и власть. На нашей стороне — практически ничего, кроме моего умения быстро реагировать и хорошей Марининой выдержки. Есть ли у двух одиноких женщин при такой расстановке сил возможность выпутаться из ситуации с минимальными потерями?
Есть. Марина представляет для банкира интерес ровно до тех пор, пока о содержимом папки с компроматом известно только ей одной. Если передать документы «куда следует», то секрет перестанет быть секретом, а идея устранения Марины потеряет для Гоги всякий смысл. Вывод: компрометирующие бумаги необходимо как можно скорее предать гласности.
— И лучше всего отдать их не в милицию или прокуратуру, откуда за определенную мзду они могут быстро испариться: сгореть при пожаре, провалиться под землю при землетрясении, улетучиться при испарении или исчезнуть еще каким-нибудь, известным только милиционерам, образом, — сказала я вслух. — Мы передадим эти бумаги журналистам, вот что! А уж эти охочие до сенсаций коршуны пера и бумаги раздуют такой скандал, после которого господину Попову только и останется, что собрать в фирменный чемоданчик смену белья и мешочек с сухарями.
Решение было принято. Оставалось только получить одобрение клиентки, хотя я не сомневалась, что Марина меня поддержит. Завтра же мы напустим на Егора Попова целую свору журналистов. Ну что же, отложим до возвращения.
Подъехав к Северному вокзалу, я оставила машину у ворот и пересекла вокзальную площадь. Смуглолицые носильщики шныряли сквозь толпы встречающих-отъезжающих, через кучки невнятных личностей и сытых милиционеров. Последние, не обращая внимания ни на «лохотронщиков», ни на продавцов паленой водки, прищуривая глазки, выискивали очередную добычу в толпе приезжих.
Вместе с сумраком сентябрьского вечера из всех щелей, как тараканы, повылазили бомжи и вокзальные проститутки. Они приставали к прохожим, искали, чего бы стырить. Запах стоял ужасный, толчея была невообразимая.
Всех снующих здесь людей объединяло одинаково равнодушно-отстраненное выражение на серых лицах. В отражениях витрин и стеклянных дверей ларьков с шаурмой я старалась разглядеть возможную слежку; но прохожие смотрели прямо сквозь меня, как будто значила сама по себе я не больше, чем пустая сигаретная пачка, которую гонял по перрону ветер. Кто-то особенно торопливый пребольно толкнул в спину и выругался. А кто-то вся время дергал за рукав и гнусавым, испитым голосом просил милостыни…
Нет, похоже, что и в этот раз за мной никто не следит.
Я вошла внутрь здания, прошла по направлению к автоматической камере хранения и скучающей походкой приблизилась к выставленным вдоль стен металлическим ящикам. Ячейка № 312, очень хорошо. Я набрала указанный в записке код, дверца выдала легкий щелчок и открылась.
Сияя радужными узорами подарочной упаковки, внутри стояла большая картонная коробка. Поверх цветной фольги ее перевязали широкой атласной лентой, концы которой были собраны в пышный желто-розовый бант. Ни дать ни взять — подарок на день рождения, оформленный старательно и с любовью. Лишь бы только в нем не оказалось бомбы, иначе все эти ленточки-банты через минуту взметнутся к потолку вместе с моими кишками!
Спокойно, Склифосовский! Бомба не взорвется, пока я не захочу вскрыть коробку, сказала я себе. А делать это здесь, у камеры хранения, я, конечно, не собиралась. Чуть тронула «посылочку» за уголки; коробка поддалась с легкостью. Значит, не тяжелая. Теперь уже смело можно вынимать из ячейки.
Вынула. Действительно легкая, хотя и объемная коробка, внутри что-то шуршит и как будто перекатывается. Нет, взрывным устройством это оказаться не может.
Чувствуя во всем теле необыкновенную легкость, с коробкой под мышкой я направилась обратно к машине.
Но не успела я выйти из здания и пройти половину дороги, как ко мне подскочила долговязая, до самых глаз укутанная в цветастый платок, цыганка. Не обращая внимания на опасливо обходивших ее прохожих, она высунула из-под своего тряпья грязную руку с обломанными ногтями, уцепила меня за рукав и загудела гнусавым голосом, как в плохом спектакле «Живой труп»:
— Милая моя, красавица яхонтовая, не откажи в просьбе, не сочти за труд, помоги в несчастье…
— Что надо? — устало спросила я после трех или четырех тщетных попыток пройти мимо.
Дочь вольного племени вцепилась в меня мертвой хваткой и слегка повысила голос, привлекая к нам внимание все большего количества прохожих:
— Вечно буду за тебя бога молить, чертей отваживать, сама на кладбище схожу, порчу отведу, доброго молодца приворожу…
— Не надо мне ничего.
— Ручку позолоти, в беде не брось… Дай сто рублей — ребенку булочку завернуть!
Я на миг оторопела от такой хамской просьбы. А цыганка, как видно, только этого и ждала: в одну секунду вздернув грязные юбки чуть ли не до головы, она выкинула вперед ногу в кроссовке обычного мужского размера и ударом носка попыталась выбить у меня из рук коробку.
— Караул! Грабют!!! — истошно закричала какая-то женщина.
От удара я увернулась и, отскочив в сторону, увидела, что «цыганка» готовится нанести мне следующий. В рукопашном бою мы с ней могли бы еще посоревноваться, но коробка! Мне мешала коробка!
— Держи! — крикнула я какому-то мальчишке лет пяти, что стоял неподалеку и, засунув палец в рот, наблюдал за дракой.
Коробка заскользила по мокрому асфальту в его сторону, пацан с жадностью схватил ее и прижал к себе. А я тем временем занялась лжецыганкой.
Парочка проверенных приемчиков, и «красавица» в цветастых юбках корчится от боли у моих ног.
Я сдернула шаль с поверженного противника; передо мной, извиваясь в грязи, стонет незнакомый худущий мужчина неопределенного возраста.
— Ты кто? — спросила я, нагнувшись. — Тебе чего надо?
— Пошла вон, бл… — прохрипел он. — Убью!
Я хмыкнула. Однако! В его положении сыпать такими угрозами — по меньшей мере неосмотрительно. У «цыганки» не было при себе никакого оружия (иначе бы он применил его сразу), даже кухонного ножа. И чем же он собирался меня убить? Взглядом?
Кто-то из прохожих успел позвать милиционера. Толстенький колобок в сизой форме с погонами старшего лейтенанта спешил к нам с другого конца привокзальной площади.
— Вставай, ты! — сказала я ряженому. — Предлагаю на выбор: поедешь со мной и облегчишь душу чистосердечным признанием, зачем и с какой стати тебе понадобилось нападать на беззащитную женщину, или вон, — я указала рукой на милиционера, — предам тебя в руки родной милиции. Ну?
