Майкл Мортимер - Тайна девичьего камня
Каждый шаг давался Иде с огромным трудом, а все вокруг казалось нереальным.
Ты должна мне довериться.
Уходи оттуда, спрячь шкатулку и письмо, а потом иди в полицию.
Это не несчастный случай.
Она говорит, что является личным врачом покойного.
Уходи оттуда!
У нее закружилась голова, она чуть было не вскрикнула и почувствовала, что больше не может контролировать свои действия. На самом верху мраморной лестницы в десять ступенек, украшенных трилобитами, она остановилась.
Йенни тоже остановилась и спросила:
— Что с тобой?
И тут Ида изо всех сил решительно толкнула Йенни так, что та перелетела через перила и тяжело упала навзничь под лестницей. Раздался приглушенный звук и глухой грохот — это разбилась рация, и ее части разлетелись по полу.
Ида побежала вперед по маленькому кирпичному коридору. Она все бежала и бежала, не зная, где находится, пока опять не оказалась в Голубом зале, в котором официанты все еще убирали со столов.
Ее вроде бы никто не окликнул. Никому, похоже, не было до нее дела. Она замедлила шаг и стала подниматься по узкой лестнице, а потом пошла вдоль нижней балюстрады до Золотого зала.
Девушка попала прямо на танцпол. Позолота на стенах ослепительно сверкала, а люди во фраках и вечерних платьях кружились под звуки оркестра, который играл «Чаттануга Чу-чу» Гленна Миллера. Она протиснулась в угол, думая, что там выход, но там оказался бар. Быстро попросив стакан воды, встала спиной к танцполу, пристально глядя через окно на темный залив Риддарфьерден. Ладони у нее дрожали, руки и все тело тряслись. Она чуть было не начала опять плакать и кричать, одновременно ощущая в глубине души полное спокойствие.
Шок, что мне делать?
Что я натворила? Что я сделала с этой Йенни? Мне надо на улицу, мне надо отсюда, я не могу спуститься к главному выходу, тогда откуда можно выйти? Мне просто надо собраться, отдышаться и успокоиться… И я, и я…
И тут она почувствовала чью-то ладонь на своей руке.
— Как ты вспотела! Наверное, зажигала в танце?
Это был он, с пробором и красивыми карими глазами.
Как там его зовут? Поль.
В одной руке он небрежно держал рюмку с коньяком.
— Ты куда подевалась? — спросил он.
Он смеялся, вид у него был счастливый. Она ничего не ответила, только взяла его рюмку и залпом выпила коньяк.
— Мне что-то нехорошо, — сказала Ида. — Наверное, мне надо ехать домой.
— И поэтому ты пьешь еще больше? — рассмеялся он.
Когда она не ответила, он взглянул на нее.
— Давай, приходи в себя! Что с тобой? Пойдем станцуем хоть один танец! Ведь это же Нобелевский банкет!
Она покачала головой, окинула взглядом людское море, на секунду зацепившись за изогнутые латунные формы тромбонов и саксофонов, и посмотрела в сторону выхода. Ни Йенни, ни кого-либо из полицейских во фраке по-прежнему не было видно.
Неужели я действительно это сделала? Я ее толкнула?..
Она стояла, пытаясь не закричать.
Разве все, что случилось сегодня, действительно случилось?
— Тогда продолжение банкета, — улыбнулся Поль. — Ну пойдем же, черт возьми. Здесь нельзя оставаться на ночь.
Он положил руку ей на талию и повел ее обратно сквозь толпу. Он казался спокойным и беспечным.
Больше ничего не играет никакой роли, подумала она. Шок, я просто иду за ним, больше я ничего не могу, я только иду за…
На лестнице, ведущей обратно вниз, в Голубой зал, Ида споткнулась. Поль подхватил ее, и она плотно прижалась к низким широким мраморным перилам.
И тут через его плечо она увидела их — двух мужчин во фраках с наушниками, а потом еще двоих.
Полицейские. Они быстрым шагом поднимались по лестнице. Она пыталась не смотреть на них, одновременно инстинктивно притянув к себе Поля и спрятавшись за ним.
Он сразу же уловил сигнал и наклонился вперед. Его губы коснулись ее губ, и она позволила этому случиться, будучи словно слепой, глухой и в полном ступоре.
Тяжелый и влажный коньячный поцелуй, от которого все вокруг закружилось. В ту же минуту она услышала первые звуки «Девушки из Ипанемы» и скрип лаковых ботинок полицейских — они быстро прошли мимо и стали подниматься наверх.
— Ясно, что здесь что-то происходит, — заметил Поль.
Они пошли дальше, вниз к сводчатым галереям и в сторону гардероба. На маленькой мраморной лестнице, где всего лишь пять минут назад лежала Йенни, никого не было. Только на полу валялся остаток рации. Голова у Иды опять пошла кругом.
Что я делаю, что происходит?
У гардероба стояло двое мужчин, похожих на одетых во фраки полицейских. Вид у них был решительный и напряженный, они говорили по рации.
— Ответ нет, — произнес один из них. — Мы все еще ждем приметы… Нет, серьезных повреждений у коллеги нет… Ей накладывают пластыри. Нам оцепить все? Прием.
«Почему вы меня не хватаете? — подумала Ида. — Недотепы, что вы делаете? Вот она я!»
Поль взял у нее номерок, и они без труда получили свою верхнюю одежду.
Ида все время смотрела в пол, сердце бешено билось в груди, а в полицейской рации потрескивало:
— Молодая женщина… Одна… Возможно, желтое одеяло… О’кей. Прием.
У самого выхода полицейский с рацией показал рукой, чтобы они остановились.
— Что-то случилось? — спросил Поль почти с детским любопытством.
Полицейский внимательно посмотрел на них и поднял рацию. Раздался треск.
И больше ничего.
— Ничего страшного. Просто небольшой несчастный случай.
Они спустились по низкой лестнице и вышли во внутренний дворик на холод. Последнее, что она слышала, был крик полицейского:
— Правильно ли я понял, что мы должны выпускать только тех, кто не попадает под приметы? Я хочу сказать, что приметы не точные… Прием.
И полицейский за ними замолчал. При ходьбе Ида опиралась на Поля и позволила ему обнять ее. Вскоре они вышли на улицу Хантверкаргатан, и он дал ей виски из маленькой фляжки, которую, очевидно, держал во внутреннем кармане, и ей показалось, что темное стокгольмское небо над ними вращается, как огромная светящаяся юла.
13
Остаток вечера превратился в судорожную и трудно обозримую вереницу событий. Наряду с мыслями о шкатулке и изуродованном лице Лобова мелькали сцены, где ее в одну секунду угощали колбасками кабанос в магазине 7-Eleven рядом с Фридхемспланом, а в другую она сидела и плакала в битком набитом частном автобусе «фольксваген» на автостраде где-то под Стокгольмом, где два истерика на переднем сиденье распевали застольные песни, а Поль всунул в нее таблетку, и после этого она сама пела без слов мелодию ма-ма-ма-ма Леди Гага, а затем была очень крепкая водка в пластиковых стаканчиках в каком-то клубе, где один или, возможно, два Нобелевских лауреата прошлых лет прыгали вместе со всеми по полу под «Маленьких лягушек», а затем Поль спросил ее, почему она такая странная, взволнованная и печальная и что на самом деле произошло на банкете, а потом она взяла его телефон, чтобы попытаться позвонить Альме, поскольку батарейки в ее телефоне сели, но Альма не отвечала, после чего Поль дал ей еще одну таблетку, за чем последовал длинный провал в памяти, и вот она сидит и опять плачет где-то у кого-то на кухне, а затем лежит на спине на чем-то очень мягком и очень красном, вероятно, на большом плисовом одеяле, и чувствует, как кто-то, наверное, Поль, вводит в нее свой член и они вместе быстро двигаются, пока он наконец не шепчет, что уже почти полседьмого утра и что они оба, спина к спине, должны спать.
Рай, 31 октября
Уважаемая Ида Нордлунд?
Дорогая Ида?
Моя любимая Ида?
Мое любимое дитя?
Прости?
Да, так, пожалуй, будет лучше всего.
Прости!
Я обещала, когда буду писать это письмо, не чувствовать себя ни фальшивой, ни нелепой. Если я позволю взять верх чувствам, это будет не письмо, а жалкие слезы. Самонадеянные слезы. Тот, кто предал, не имеет права оплакивать свое горе.
Как обычно, у меня страшное раздвоение личности: надо ли мне вообще писать тебе это письмо, и как мне это делать? Я и раньше писала тебе письма, несколько раз за эти годы, но письма лежат неотправленные рядом с ведром с поленьями. Конечно, это зависит от того, что я волнуюсь из-за твоей реакции, но и оттого, что я страшно боялась, что они меня каким-то образом найдут. По почтовым штампам или просто потому, что я невольно слишком много пишу о том, где нахожусь. Может быть, я выдаю свое укромное место, просто рассказывая о том, какие здесь сорта яблок. Ну ладно, во всяком случае у меня уже нет такой паранойи, которая была в самом начале моего здесь пребывания.
