Жан-Кристоф Руфин - Не бойся Адама
Это помещение без окон освещалось неоновыми лампами. На стенах, до которых еще не дошли руки уборщиков, красовались лозунги защитников животных. Оглядев эту пустую комнату, Полю почудилось, что он видит женщину в черном проникающую сюда глубокой ночью. Он не смог бы сказать отчего он видит именно женщину, и тем не менее с самого начала операции вопреки всякой логике это было так.
— Мы не размещаем тут животных, пока не укрепят входную дверь, — хмуро уточнил Рогульский.
Поль читал надписи на стенах. Как и указывалось в докладе, одни располагались выше, другие ниже, одни были выведены печатными буквами, остальные нет.
— Написано по-английски, — заметил Поль.
— Да, но, похоже, это ничего не объясняет. По всей Европе полно групп вроде антиглобалистов, которые пользуются английским. Когда я был молод, здешние противники войны во Вьетнаме тоже кричали: «US go home!»
Поль взглянул на Рогульского. Он с трудом представлял себе, как профессор выкрикивает лозунги против американского империализма. Да, но был ли вообще выбор в коммунистической Польше?
— Что стало с животными?
— Нам понадобилось три дня, чтобы решить проблему. Вся округа кишела мышами, и их пришлось отравить. Крысы сбежались в булочную и вызвали настоящую панику. Обезьяны далеко не ушли, а одна умерла прямо здесь, даже не добравшись до двери. Одни только кошки пропали.
Поль вдруг принял заинтересованный вид и достал из кармана блокнот.
— Итак, есть животные, которых вы не смогли отловить. Как я понимаю, они и сейчас где-то бродят?
— Да, две кошки, — подтвердил Рогульский, пожимая плечами.
— Простите, профессор, но это как раз то, что больше всего интересует мое агентство. Бесконтрольный контакт животных или материалов, используемых для биологических опытов, с природной средой может иметь серьезные последствия. В вашем случае, возможно, животные не представляют никакой опасности, но для полной уверенности мне необходимо точно знать характер исследований и экспериментов, в которых они участвовали.
Рогульский продемонстрировал всем своим видом, что это явно нелепые предосторожности, но долгая жизнь наверняка приучила его подчиняться абсурдным распоряжениям. Властный тон Поля отбил у него желание спорить и, казалось, снял последние подозрения насчет его личности. Все эти контролирующие органы вечно лезут из кожи вон и все-таки попадают впросак.
— Что именно вы хотите узнать? — спросил профессор с видом побежденного.
— Какие работы вы здесь ведете и что в лаборатории представляет опасность.
Рогульский пошарил в карманах и обнаружил, что у него нет сигарет.
— Вернемся в мой кабинет, там нам будет удобнее, — предложил он.
Едва усевшись в кресло, он стал выдвигать ящики стола, нашел, наконец, немного примятую сигарету темного табака и жадно закурил.
Поль скрестил ноги и пристроил на коленях блокнот, готовясь записывать.
— Как ясно из самого названия, — начал Рогульский, — моя лаборатория занимается молекулярной генетикой, если хотите биохимией генома. Не судите о нас по зданию: мы работаем на уровне самых передовых центров.
Рогульский указал на висящие на стене дипломы:
— Вот лишь некоторые из наград, которых мы удостоились. Если вас это заинтересует, я дам вам копии статей из «Нейчур» или «Ланцета», посвященные нашим последним публикациям.
Оттого ли, что профессор вернулся к любимому делу, оттого ли, что перестал сомневаться в Поле, но теперь он уже не сидел с затравленным видом и даже улыбался.
— Прочту с удовольствием, — сказал Поль. — А пока не могли бы вы в нескольких словах очертить основное направление ваших исследований?
— Главная наша тема — это генетическая стабильность, — ответил профессор, чертя по воздуху сигаретой. — Мы хотим понять, почему некоторые живые организмы сопротивляются изменениям, а другие подвергаются частым мутациям на генетическом уровне. Это фундаментальная проблема, от решения которой зависят многие вопросы медицины: появление раковых клеток, сопротивляемость бактерий антибиотикам, изменение областей воздействия вирусов.
— Какой живой материал вы используете?
— Мы не занимаемся вирусами. Для этого потребовались бы специальные устройства обеззараживания и многое другое…
Поль изобразил на лице удовлетворение и сделал пометку в блокноте.
— Мы проводим исследования на двух типах живых организмов. Быстро делящиеся клетки — вроде базовых цепочек костного мозга — мы получаем от разных животных: кошек, мышей, крыс, обезьян.
— Таким образом, сбежавшие животные были донорами клеток. Они не носители каких-либо патогенных веществ. Они не подвергались и генетическим модификациям?
— Нет. Именно поэтому я говорю, что нет повода для беспокойства.
— А второй тип организмов?
— Это бактерии.
— Какие?
— У нас классические методики: все та же вечная колибацилла. Мы также запустили программу на базе холерного вибриона.
Поль резко поднял голову.
— Вы занимаетесь холерой?
— Вы конечно же знаете, что холерная бактерия чрезвычайно устойчива. Во время гигантских пандемий микроб воспроизводил себя бессчетное количество раз, а между тем со времен Средних веков он практически не изменился. Именно эта устойчивость нас и интересует.
— А другие патогенные микробы?
— Да, золотые стафилококки, как раз из-за их способности быстро мутировать. Некоторые штаммы возбудителя дизентерии… Ничего особенно зловредного, поверьте.
— Холера, стафилококк, дизентерия. Вы не считаете их зловредными? Ну ладно. Но это все? Вы уверены?
— С точки зрения потенциально патогенных микробов, да.
— Вы говорили об этом с полицией?
— Меня никто не спрашивал.
— Откуда вы получаете штаммы холеры?
— Самым обычным образом: из больницы в Кракове. Время от времени они имеют дело со случаями заражения среди мигрантов. По моей просьбе они передали сюда образец.
— Где он хранится?
— Он был в холодильном шкафу вместе со многими другими образцами.
Поль ждал, подняв ручку. Рогульский все так же спокойно сказал, пристально посмотрев на него:
— Он попал в число уничтоженных материалов.
Поль оторвал взгляд от блокнота и чрезвычайно серьезно спросил:
— Вы хотите сказать, что они хранились в зале, который мы посетили?
— К несчастью.
— В простом шкафу?
— Да, в холодильном шкафу. Им хватило одного удара, чтобы все уничтожить. Мы нашли у шкафа настоящую кашу из стекла и живой массы.
— Преступники в нее наступали?
— Конечно.
— Тогда они ведь могли вынести вещества наружу или заразиться сами?
Рогульский опять встревожился. Глаза снова забегали во все стороны. Казалось, что он напряженно размышляет, слушая слова Поля о возможных тяжелейших последствиях распространения инфекции. Наконец он поднялся и уставился в окно, повернувшись к Полю спиной.
— Какой раздел биологии вы изучали? — спросил Рогульский.
— Нейрохимию.
— Понятно.
Рогульский обернулся. С его лица исчезла улыбка и всякая тень радушия. Глаза едва не вылезали из орбит.
— Это не освобождает вас от обязанности знать, что стафилококк и возбудители дизентерии повсеместно распространены в природе. Мы топчем их каждый день, хотим того или нет.
Поль слишком поздно понял, что затронул предмет, в котором совершенно ничего не смыслил.
— Что же до холеры, мой дорогой коллега, то это чудище можно сокрушить простым мытьем рук. У нас первокурсники знают, что заразиться можно только от испражнений живого больного, а не от бактерий в пробирке. Во всех лабораториях мира холерный вибрион хранится в обыкновенных шкафах.
Профессор остановил на своем госте холодный и презрительный взгляд. Потом он посмотрел на медные часы, висевшие над дверью, и поднял брови.
— Уже семь! Простите, но у меня встреча в городе. Если вам нужны другие бумаги, то обратитесь к моей секретарше. Я провожу вас.
Поль прошагал по улице не меньше километра, прежде чем пришел в себя. Он злился на себя за то, что так плохо подготовился к этой встрече. Он был слишком самоуверен и не дал себе труда разобраться в проблеме, положившись на туманные воспоминания о прослушанных курсах и забыв, что никогда особенно не интересовался инфекционными заболеваниями.
Оправившись от мучительного удара по самолюбию, Поль принялся размышлять об услышанном. Странно, что ни говори. С одной стороны, обычный вандализм защитников животных. Надо, конечно, проверить всю эту историю с холерой, но Рогульский был так уверен в себе, что Поль понимал — он прав. И все же что-то было не так. Профессора волновало не то, что Поль может найти, а то, кто он такой. Чьего же визита он так опасался?
