Виталий Листраткин - Знак Зверя
Уже сидя в плацкартном вагоне среди себе подобных, угловатых, но крепко сбитых природой товарищей по будущей службе, я все еще тупо улыбался, не веря до конца своему счастью.
Краповые береты! Легендарный спецназ, я буду там служить и получу тот самый, знаменитый, берет!
Задремывая под монотонный стук колес, я предавался мечтам и иллюзиям, где был суровым спецназовцем, с разрисованной маскировочной краской физиономией, весь увешанный гранатами, с автоматом наперевес...
Иллюзии исчезли, впрямую соприкоснувшись с реальным армейским бытом. Соприкосновение происходило в казарме, аккурат после отбоя. Трое бравых дедов-сержантов выстроили нас, угловатых новобранцев в необмятой, омерзительно пахнущей химчисткой форме, вдоль ряда двухъярусных коек для введения в реальный курс молодого бойца.
- Короче, салаги, - начал держать тронную речь один из дембелей. - Слушать сюда и запоминать. Вы сейчас в армии, а значит, будете жить по ее законам. Порядок такой: во всем слушаться старших, и не только по званию. Если я говорю: идти драить сортир зубной щеткой - значит, надо идти и драить. Если дедушка часа в три ночи захотел хлебнуть пивка - умри, но достань. И вообще слово деда закон, и не хрен спорить.
Дедуля выбрал самых борзых с виду новобранцев и немедленно перепоручил юные души воспитанию своих товарищей. Незрелые души долго хрипели и стонали, созревая до нужной политической кондиции под профессиональными ударами в неслабые грудные клетки.
Сержант радостно улыбался. В этот момент он был счастлив, по-настоящему счастлив, как может быть счастлива амеба, только что поглотившая своего ближнего. Показательная экзекуция закончилась напут-ственным словом этого законченного дедушки:
- Вот такая у нас кухня, салаги. Полгода летаем, как цуцики, потом понемногу заставляем летать других, а кто самый умный... Тот сам дурак.
Изумительная по своей краткости и глубине интеллекта речь была окончена парой нецензурных эпитетов, сопровождавших команду разойтись. "Добро пожаловать в армию!" - подумал тогда я, укладываясь под колючее армейское одеяло.
Но в общем-то все оказалось не так уж плохо, как пророчила моя бедная мамочка. Обычная армейская рутина: строевая, физподготовка, огневая, подворотнички (ненавидел), рукопашка, полоса препятствий, кроссы, наряды. Но иногда казалось, что некие злодеи в офицерских погонах специально выдумывают самые разнообразные ужасы, лишь бы свести молодых бойцов в могилу.
А чего, например, стоит изобретение неизвестного садиста из продовольственной службы! Оказывается, солдата для поддержания боевого духа можно и нужно кормить таинственным порошком, разведенным кипятком. После долгих расспросов знающих людей я выяснил, что этот омерзительный порошок не что иное как высушенная и перетертая в пыль картошка. Право, очень экономно!
Но были и удовольствия, своеобразные и простые. Выклянчить у повара лишнюю пайку масла - это считалось высшим достижением изворотливости и армейской смекалки. Увильнуть от наряда, удачно затариться в ларьке - вот слагаемые нехитрого солдатского счастья.
Да, дела... Вот были времена, нравы и все этакое такое...
Я только было собрался сесть в машину, как за спиной раздался чей-то негромкий и уверенный голос, вроде бы даже чем-то знакомый:
- Слышь, друг! Тормозни...
Я вздрогнул и незаметно ухватился за теплую рукоятку пистолета...
Самое простое - взять человека в спину. И если я сейчас был под прицелом, но жив - убивать меня вряд ли собирались. Тем не менее я очень медленно повернулся, а увидев обладателя голоса, сразу обмяк и повеселел. Рыжий, старина Рыжий, как я его давно не видел! Мы тепло приветствовали друг друга, даже обнялись, профессионально незаметно обнаружив друг у друга оружие. Посыпались уместные для такого случая вопросы: "Ты как? Ты где? Как вообще?"
Его никто никогда не звал по имени. "Рыжий" - и все дела. Основная ударная сила банды, знавшая немеряный толк в использовании клюшек и утюгов, нынче приобрела отменно респектабельный вид: отличный костюм, огромный перстень на руке, в ней же неизменный атрибут "нового русского" - сотовый телефон.
Похоже на то, что Рыжий, в отличие от меня, оказался нa высоте, сумев отхватить преизрядный кусок Гошиного пирога. Но это его дело - преуспел так преуспел. А вот лично мое - выжить самому и уберечь Катю, мою Катю от возможных неприятностей.
Я не верю в случайность встреч с такого рода знакомыми, но все же позволил заманить себя под сень зонтика летней забегаловки.
Мой собеседник аппетитно уплетает мороженое, прожевывая слова пополам с холодной шоколадной сладостью:
- Тут слушок один проехал... Очень непонятный, но из очень компетентных источников.
- Что за слух?
Рыжий перестает жевать и мнется, не зная, как бы это поточнее выразиться. М-да... С речью у него всегда были проблемы.
Наконец он разрождается следующим тезисом:
- Да так... Ерунда какая-то. Что ты, дескать, не ты.
- Чего? - изумляюсь я. - Как это, я - не я?
- Да я и сам толком не въехал, - честно признается Рыжий. - Хаббард какой-то, еще какая-то ученая муть... Бред, короче. Но меня не это беспокоит, меня беспокоит источник этого бреда. Уж больно он серьезный. Очень даже...
- И что ты мне предлагаешь?
Рыжий как бы задумывается, хотя я прекрасно знаю, что он не умеет думать, ему давным-давно заготовили все его мысли:
- К Гоше тебе надо сгонять. В зону. Малость потолкуешь с ним, и всем все станет на свои места.
Ишь ты, к Гоше...
- Я так понимаю, мне уже назначены и место и день встречи?
- Ну типа да, - соглашается Рыжий и протягивает мне маленький клочок бумаги, так называемую "маляву", послание из зоны.
Текст: "Студент! Надо пообщаться. Безо всяких". Подтекст: безо всяких возражений. С моей стороны, естественно. Глава 8. "Студент"
"Студент". Это очкастое погоняло я получил в тот момент, когда Паритов узнал о моем незаконченном высшем.
А дело было так: еще шагая по вокзальному перрону, не по сезону новогодне украшенный дембельскими прибамбасами, я уже точно знал, что и как мне делать "на гражданке". Весь жизненный план настолько четко отпечатался у меня в обоих полушариях мозга, что я ни на секунду не сомневался в себе и своей удаче. Пропуск наверх у меня лежал в кармане, и в этом пропуске, рядом с моим фотографическим фейсом стандарта три на четыре, черным по белому значилось: "Воин-интернационалист".
Пропьянствовав неделю с друзьями и стремительно набежавшими на халяву родственниками, я собрал все свои документы, напялил парадку и направился в приемную комиссию экономического вуза.
Какого черта я решил поступать именно в этот институт? Наверное, чтобы доказать всем и себе, что мои корочки "афганца" пока кое-что значат.
В помещении приемной комиссии увлеченно сплетничали три симпатичные второкурсницы. Именно второкурсницы. Еще на подступах к институтскому крыльцу я успел разобраться в премудростях здешней иерархии. Первый курс - все равно что школьницы, стройные, худенькие зубрилки с романтическими искорками в глазах. Третий и выше - опытные матроны, сполна хлебнувшие всех прелестей общажной жизни. Второй - некий симбиоз первого и второго примеров, уже не девочки, но еще не прожженн ые институтские мегеры.
- Привет, девчонки! - блеснул я благоприобретенной наглостью, медалями и прочими атрибутами отличия.
- Приветик... - тихо ахнули они, обалдев от сверкающей гусарской мишуры.
И с надеждой:
- К нам?
- Ну, не знаю... - небрежно отозвался я. - Может, на планово-экономический?
- Тогда к нам... - сладко вздохнули они. - У нас таких нет...
- Будут! - самоуверенно заявил я. И в свою очередь поинтересовался:
- А какие у вас есть?
- Да уж такие... - многозначительно ответила самая сексапильная из трех. Сами увидите.
Она оказалась права. Чуть позднее я, действительно, увидел все без прикрас и понял, что если бы не мое удостоверение, форма с медалями и апломб "афганца", я бы никогда не поступил сюда при конкурсе один к пятнадцати.
Не скрою, они бесили меня, маменькины сыночки, не знающие кислый запах сгоревшего тротила, которым все дано уже по рождению, дано абсолютно все, кроме одного - способности чувствовать, страдать и любить.
Вступительные экзамены я преодолевал легко, весело и "под мухой" - рядом был гастроном, в гастрономе - рюмочная, а в рюмочной - кислое вино на разлив и развеселое студенческое общество.
Что интересно, это самое общество сразу приняло меня как своего. Никто не верил, что я даже не студент - первокурсник, а так, абитуриент.
- Да ты гонишь! - компетентно утверждали они. - Если взял академку, так и скажи.
Наверное, я казался им слишком взрослым, им, моим ровесникам. А что мне было объяснять? Что таким меня сделала война? Более чем абстракция. Кто не был - не поймет. Никогда не поймет.
Относительно благополучно сдав экзамены и прочитав свою фамилию на доске почетно зачисленных, я переместился в другое кафе, где собирались такие же рыцари плаща и шпаги, как и я сам.