Георгий Лосьев - Вексельное право
И тем не менее, трудно сказать: был ли Кружилин охотником в узком значении этого слова.
Слово «охотник» – неотделимо от понятий: «лес», «луг», «река», «озеро», а между тем получалось так, что никто из охотничьей братии никогда не встречался с Кружилиным вне города. Никто не мог и залучить его в компанию.
На все приглашения Евгений Александрович отвечал вежливым, но стойким отказом.
– Спасибо, спасибо, дорогуша, что вспомнили старика!.. Но – не могу! Решительно не могу!.. Хлеб насущный добывать надо – меня ведь ноги кормят, а ноги-то, роднуля, как раз и не того стали. Ревматизм замучил. Боюсь, что скоро с батожком пойду. Какая уж тут охота! Был конь, да изъездился… Завидую вам. Что ж, как говорится: «ни пуха, ни пера»!.. Передайте мои лучшие пожелания всем участникам.
Нет, охотником в узком смысле этого слова, то есть добытчиком дичи, которой вокруг города водилось уйма, Евгений Александрович не был.
Но, странным образом, охотничье дело действительно знал в совершенстве. Дотошно знал – во всем его многообразии и тонкостях, не охотнику – недоступных.
И в межсезонье Кружилин постоянно находился в центре охотничьей общественности. Случись выставка кровного собаководства, или полевая выводка, или голубиные садки – на красивых афишах печаталось: «Судит Е. А. Кружилин».
Крупно, броско печаталось.
Чаще же всего Евгения Александровича можно было увидеть в недавно открытом Сибохотсоюзом магазине.
В те годы охотничьи магазины играли важную роль: они были прообразами будущих клубов. Здесь можно было справиться о наличии выводков на озерах, сторговаться о покупке подсадной утки, договориться с егерем о натаске вновь купленного щенка, поспорить о преимуществах бездымного пороха перед черным, вдосталь налюбоваться только что ввезенными в страну импортными «зауэрами» и «симсонами» – отечественная промышленность пока только выпускала переделанные из трехлинейных винтовок «фроловки» двадцать восьмого калибра. С березовой ложей.
В магазинчике с утра до ночи толпился охотничий народец.
Было шумно, весело.
Но чуть показывалась в дверях высокая фигура Кружилина – наступала почтительная тишина.
Однако случалось, что Кружилин не входил, а бурно врывался в магазин, как вешняя вода.
С сияющим лицом, переполненный восторгом, он потрясал толстым книжным томом, облаченным в старинный, тисненный золотом переплет.
– Друзья! Товарищи! Братцы-охотнички! – восклицал Евгений Александрович. – Смотрите: какую прелесть достал!.. Слушайте внимательно!
Руки у него были красивые, с длинными, «музыкальными» пальцами, и он раскрывал книгу с каким-то особым изяществом.
Мастерски, голосом профессионального чтеца-декламатора, он начинал читать вслух:
…Как-то жертву я принес Диане:
Коньяку объемистую фляжку
в честь ее возлил…
И на диване скоро мертвым сном
уснул врастяжку…
– Как сказано-то, – заразительно смеялся Евгений Александрович. – Ведь попросту говоря, упился охотничек до ризоположения, а с какой грацией автор это передал!..
И ввела меня в свой рай богиня:
Всякой дичи было там до черта!
Я такого изобилия доныне
Не встречал даже в журналах спорта!..
– Едко, черт побери! Но – слушайте, слушайте дальше!
И ружье Диана мне вручила:
Дробомет и пулемет – все вместе.
Посмотреть – винчестера дубина,
А лупила!.. Саженей на двести!
В магазине – хохот.
– Тише, тише! – успокаивал слушателей чтец. – Сейчас будет самое главное.
Первый день я дивам дивовался,
На второй – сгорал от смертной скуки.
А на третий – горько разрыдался
И с мольбой простер к Диане руки:
– Отпусти меня домой, царица!..
Я в твоем раю не вижу толку!..
И ружье твое мне не годится –
Возврати мне старую двустволку!..
Дай одно лишь скудное болото,
Поиск, стойку верного Пегаса,
Чтоб, по кочкам уходясь до пота,
Четко срезать верткого бекаса…
– Какая прелесть! – снова восклицал Евгений Александрович. – Вот она, душа истинного охотника-любителя!.. Бескорыстное чувство – любовь к красивому выстрелу!.. Послушали бы эти проникновенные слова некоторые наши рвачи, хапалы с ружьем, мясники!.. Однако слушайте, братцы, я заканчиваю:
А когда, усталый от того болота,
Я тихонько ворочусь до дому,
Дай мне книжку свежую «Охоты»
И налей-ка в чай побольше рому!..
– Видно, не дурак был выпить, охотник, – резюмировал Кружилин, закрывая книгу. – Ну да, кто богу не грешен, советской власти не виноват?.. Помните, даже у Некрасова есть: «…Выпьем мы по доброй чарочке и отправимся стрелять…»
Гремели рукоплескания, к вызолоченному тому тянулись жадные руки.
– Что это, Евгений Александрович?
– Как называется, Евгений Александрович?
– Дайте взглянуть, батенька…
Кружилин предупреждал:
– Только осторожно, голубчик!.. Сами понимаете: уникум!.. По сути – цены нет книжечке!..
И пока книгу благоговейно передавали из рук в руки, с жаром рассказывал:
– Зашел сегодня по делам службы к старушке одной – объявить, что Госстрах отказал ей в выплате премии за сгоревшую конюшню… Смотрю: старушенция лезет в шкаф, завешенный чем-то темным, извлекает с полочки и подает мне этот шедевр!.. Муж-то у нее был замечательный охотник, но связал его черт с колчаковщиной!.. Погиб не за понюшку, а библиотечка уцелела… Это, друзья, – знаменитый фокинский журнал «Охота» за тысяча восемьсот девяносто шестой год! Двенадцать томов, и все отличной сохранности и в таком роскошном переплете!.. Но дорого запросила вдовица, мне не по карману. Вот если у кого из вас есть свободные деньги – грех упускать такое сокровище!..
Несмотря на большую стоимость букинистического комплекта, сразу находилось два, четыре, десять покупателей…
Книги в квартиру купившего доставлял на извозчике сам Евгений Александрович. Иногда в его руки попадали ценности более материальные.
Охотничий кинжал в ножнах кавказского серебра.
Позолоченная, с эмалью, серебряная пистонница.
Роговая пороховница, отделанная перламутровой инкрустацией.
Медвежий нож с клеймом знаменитого мастера-оружейника Артари Коломбо.
Все это были вещи старинные, редкие. Так называемая «антиквария».
Однажды и мне удалось подержать в руках, принесенный Кружилиным в магазин, изящный кремневый пистолет первой четверти прошлого века. На пистолете было выгравировано и, по-старинному, залито золотом: «Порутчик Михаил Юрьев Лермонтов».
– Неужели?! – поразился я.
– Сами видите!
– А почему без твердого знака?..
– Гм!.. Почему, почему!.. Черт его знает почему?.. Может, гравер был, по тому времени, безграмотным…
Пистолет тут же купил за изрядную сумму нэпман-колбасник Рыбкин, ворча:
– Твердый, аль мягкий, аль краковский – выдержанный… нам это без интереса. А вещица занимательная: повешу на ковре, знакомым показывать буду… Получайте денежки, уважаемый… Твой пистолет-то?
– Ну, что вы!.. Где мне такую вещь иметь!.. Марья Спиридоновна попросила продать, супруга бывшего городского головы…
– За так?..
– Я не коммерсант… – пожал плечами Кружилин.
– Ну и чудак!.. Тут из половины можно было сорвать с той… Марьи Спиридоновны!.. Никак не мене! Ладно, дело не наше, давай вещь…
Очень любил Евгений Александрович молодежь.
Всех молодых охотников города знал наперечет – у него была удивительная память на лица – и обращался он к охотничьей молоди с отеческой теплотой: «Боречка», «Ванюша», «Василек»…
Или напротив, уважительно и весомо называл, как равных – по имени-отчеству.
Для комсомольской братвы, привыкшей к пофамильному обращению, это являлось ощутимым доказательством собственной значимости.
Известно, что такое восемнадцать – двадцать лет.
Еще не существовало стадионов, и само слово «спорт» было достоянием немногих обладателей гантелей и велосипедов, и ребята, очертя голову, бросались в охоту, где была и гимнастика, и кросс-коунтри, и гребля, и, конечно, – стрельба.
Охота – занятие, в котором спорт помножен на романтику следопытства, – увлекала парней, больше чем девушки.
Молодежь любит поспорить.
Между молодыми охотниками города часто возникали споры: «чье ружье лучше – мое или твое?»
К этим спорам всегда привлекался Евгений Александрович Кружилин, и решения его были безапелляционны.
Да – очень уважала охотничья молодежь Кружилина…
Таким знал Кружилина и я. И очень удивился:
– А разве у него дочь есть?
– Сонька-то?.. В колчаковщину все с прапорами любовь крутила, а нынче стала комсомолкой… Некоторые неразборчивые парни все вьются вокруг…
