Николас Блейк - Чудовище должно умереть
Я сказал:
— Хорошо, в субботу я отвезу тебя к ним. — Я старался говорить с небрежным равнодушием. — А кто такой Джордж? Чем он занимается?
— Он владелец гаража, собственно, на двоих с партнером. «Рэттери и Карфакс». Его фамилия Рэттери. Он скорее… очень мило с твоей стороны, что ты согласился поехать: не знаю, понравится ли он тебе — он не твоего поля ягода.
Гараж! И она не знает, понравится ли он мне! Джордж Рэттери.
31 июляСивернбридж. Сегодня днем я привез сюда Лену на машине. Я продал свою старую машину и, немного добавив, приобрел новую: не стоило здесь показываться с глоучестерширскими номерами. И вот я здесь, в логове моего врага, — не думаю, что есть опасность быть узнанным — Сивернбридж расположен на противоположном от моей деревни краю округа, да и борода совершенно меня преобразила. Самым трудным будет завоевать прочное положение в доме Рэттери и затем поддерживать его: сейчас здесь Лена, и я остановился в гостинице «Рыболов» — она предпочитала мягко ввести меня в круг семейства Рэттери — и в данный момент всего лишь «друг», любезно доставивший ее в своем автомобиле. Я высадил ее с чемоданом, не доезжая до дома: она говорит, что не предупредила их письмом о своем приезде. Не опасается ли она, что Джордж мог отказать ей в гостеприимстве? Весьма вероятно, так как он, наверное, нервничает, принимая во внимание скрываемую обоими тайну, — и боится, как бы она не сорвалась, когда снова увидит его и обо всем вспомнит.
Распаковав вещи, я спросил коридорного, где здесь самый хороший, технически оснащенный гараж.
— «Рэттери и Карфакс», — сказал он.
— Это тот, что у реки? — спросил я.
— Да, сэр, он стоит к ней спиной, прямо на этой стороне моста, нужно только пройти по Хай-стрит.
Еще два факта против Джорджа Рэттери. Я предполагал, что его гараж должен быть прекрасно оснащенным, в противном случае у него не было бы запасных запчастей, чтобы заменить поврежденные во время несчастного случая. И он стоит на берегу реки — именно там поврежденное крыло или что-то еще и исчезли, — я знал, что он должен был избавиться от них приблизительно в таком месте…
Только что звонила Лена. Они приглашают меня на обед. Я отчаянно, жутко волнуюсь. Если я так нервничаю сейчас, когда только собираюсь впервые увидеть его, что же со мной будет, когда я должен буду его убить! Возможно, буду спокоен и бесстрастен, как монах: близкое знакомство с жертвой порождает презрение к ней, — и я намереваюсь изучить Джорджа Рэттери с беспощадной ненавистью. Я не буду торопиться, я буду вскармливать свою ненависть и презрение к нему до самой его смерти — буду им питаться, как паразит своим хозяином. Надеюсь, Лена не станет подчеркивать свою любовь ко мне за обедом. На сегодня все.
1 августаПренеприятный субъект, просто-таки отвратительный. Я этому рад. Я побаивался, сейчас я это понимаю, что Джордж окажется милым и симпатичным малым, но все в порядке, слава богу, нет. Меня не будет мучить раскаяние, если я лишу его жизни.
Я понял это в ту же минуту, как только вошел в комнату, прежде чем он успел сказать хоть слово. Он стоял у камина и курил сигарету, и во всей его позе и манере держать сигарету, приподняв локоть, сказывалась натура человека самонадеянного и наглого, желающего доказать всем и каждому, что в своем доме именно он хозяин. Он стоял там, самодовольный и надутый, как петух на навозной куче, смерив меня надменным взглядом, прежде чем шагнул навстречу.
После того как меня познакомили с его женой и матерью, Джордж тут же вернулся к тому, о чем говорил до моего прихода, в чем сразу проявились его дурные манеры и отсутствие воспитания, хотя дало мне возможность изучить его. Я оценивал его, как палач, прикидывающий, как удобнее повесить свою жертву. Ему не понадобится высокая подставка, такой он крупный и плотный. У него большая голова со срезанным затылком и низким лбом, его псевдокавалерийские усики не скрывают толстые, как у негра, губы. Думаю, ему лет тридцать пять — тридцать шесть.
Я понимаю, что представленный мной портрет скорее смахивает на карикатуру. Вероятно, некоторые женщины — например, его жена — считают его очень интересным мужчиной. Безусловно, мое восприятие предвзято. Но на первое место во всем его облике проступала такая грубость и невежественность, что это вызывало отвращение в любом нормальном человеке.
Закончив свой монолог, он подчеркнуто посмотрел на свои часы.
— Опять опаздывают, — сказал он.
На его реплику никто не откликнулся.
— Ты говорила со слугами, Вай? С каждым днем они подают обед все позже.
— Да, дорогой, — сказала его жена, Вайолет Рэттери, которая была полинявшей, безвольной, жалкой в своей готовности всем услужить копией Лены.
— Гм, — пробурчал Джордж. — Кажется, они не очень-то обращают на тебя внимания. Придется, видно, мне самому с ними поговорить.
— Пожалуйста, дорогой, не делай этого, — взволнованно сказала его жена и покраснела, застенчиво улыбнувшись. — Не то они заявят об уходе.
Она поймала мой взгляд и снова болезненно вспыхнула.
Разумеется, она осмеливалась только на робкую просьбу. Но Джордж принадлежит к тому типу людей, чье хамство разворачивается во всю мощь, когда его окружают покорность и смирение. На самом деле это какой-то анахронизм: столь толстокожий, черствый и грубый характер был уместен в первобытный период развития человечества (а также во времена Елизаветы: из него мог получиться отважный капитан или надсмотрщик над рабами), но в цивилизованном обществе, где нет применения таким свойствам характера, за исключением войн, его грубая сила ограничивается третированием собственных домочадцев и становится только все более жестокой, не встречая сопротивления.
Поразительно, насколько ненависть обостряет умственное зрение. Мне казалось, что я уже знаю о Джордже больше, чем о людях, которых знал на протяжении многих лет. Я вежливо поглядывал на него и думал: «Вот человек, убивший Марти, который задавил его на своей машине, не оставив ему шанса выжить, человек, который положил конец жизни, стоящей десятка таких, как он сам, убил единственное дорогое для меня существо. Но ничего, Марти: его время тоже придет, и довольно скоро».
За ужином меня посадили рядом с Вайолет Рэттери, по левую руку от меня сидела старая миссис Рэттери, напротив — Лена. Я заметил, как Джордж несколько раз перевел взгляд с Лены на меня и обратно: очевидно, пытался оценить наши отношения. Я бы не назвал его ревнивцем, он слишком уверен в своей привлекательности, чтобы представить, что женщина может предпочесть ему другого, но он был явно озадачен тем, что понадобилось Лене от такого чудака, как Феликс Лейн. Он обращался с ней бесцеремонно и по-свойски, как будто был ее старшим братом.
«Джордж пытался ухаживать за мной», — сказала в тот вечер у меня на квартире Лена. Возможно, это только часть правды: слишком уж бесцеремонно он с ней обходился. В какой-то момент он сказал:
— Я вижу, Лена, тебя тоже соблазнили эти кудряшки, как у пуделя? — Он нагнулся и взъерошил ее волосы, с вызовом глядя на меня, и сказал: — Ох уж эти женщины, они настоящие рабы моды, не так ли, Лейн? Если какой-нибудь модельер-гомик из Парижа скажет, что последний крик моды — это лысая голова, они тут же все обреются наголо, верно?
Сидевшая слева от меня старая миссис Рэттери, от которой в равной степени несло нафталином и суровым осуждением, сказала:
— В дни моей юности волосы женщин считались огромным достоинством. Я рада, что прошла мода на эти короткие стрижки под мальчика, принятая в Итоне.
— Вы защищаете молодое поколение, мама? Куда же тогда катится мир? — сказал Джордж.
— Думаю, молодое поколение в состоянии само защитить себя, во всяком случае некоторые его представители. — Миссис Рэттери смотрела прямо перед собой, но у меня создалось впечатление, что последняя часть ее замечания относилась к Вайолет, а также что она находила брак Джорджа неудачным, поскольку он взял себе в жены девушку более низкого происхождения — что вполне соответствовало истинному положению вещей, — и относилась к Вайолет и Лене со снисходительной терпимостью великосветской дамы. Словом, ее не назовешь милой старой леди.
После обеда женщины (как называл их Джордж) оставили нас с ним выпить портвейна. Было ясно, что он чувствовал себя неловко, не зная, как вести себя со мной, и прибегнул к обычному в этих случаях способу, начав с анекдота.
— Слышали этот про женщину из Йоркшира и органиста? — спросил он и доверительно придвинулся ко мне со своим стулом.
Я выслушал его, стараясь смеяться как можно искреннее. Затем последовали еще несколько старых анекдотов в том же роде. Считая, что этим он растопил лед отчуждения, он перешел к выпытыванию сведений обо мне самом. Слава богу, я уже наизусть затвердил легенду Феликса Лейна, так что мне не составило никакого труда посвятить Джорджа в его биографию.
