Поль Александр - Увидеть Лондон и умереть (Похищение)
Прямо напротив меня был зеркальный шкаф. Я не из тех мужчин, которые получают удовольствие, любуясь собственным отражением. А с того дня, как Пат уехала, я почти не смотрелся в зеркало, разве лишь когда брился. Но сейчас я не удержался и стал разглядывать человека, смотревшего на меня из дверцы шкафа. И испугался – так я за эти десять дней исхудал. Мои друзья всегда уверяли, что я прекрасно сложен, но сейчас они бы этого не сказали. У меня можно было все ребра пересчитать, из-под кожи резко выступали ключицы, нелепо торчали бедренные кости… Я впервые задумался, любила ли бы меня по-прежнему Пат, предстань я перед ней в таком виде…
Если я уже дошел до подобных вопросов, значит, я был здорово выбит из колеи.
* * *Являясь географическим центром Лондона, холл «Риджентс-отеля» также и один из центров мира; там можно встретить кого угодно, там, как на вокзале, беспрерывно толчется народ; по-моему, эта знаменитая гостиница вообще очень похожа на вокзал. А кроме того, это одно из самых вульгарных мест, какие мне когда-либо доводилось видеть. Бизнесмены, назначающие там свидания, больше похожи на маклеров или на букмекеров; женщины, которые в любое время дня и ночи сидят там в баре за стаканом мерзкого пойла, поразительно безвкусны; к тому же они отличаются тем неповторимым уродством, которое пышным цветом цветет только между Флит-стрит и Кенсингтоном. Матроны в пестрых лентах, долговязые девицы в очках и со вставными зубами и в довершение всего какие-то размалеванные старухи, которые уныло сидят над порцией виски в ожидании клиентуры… Всякий раз, как я переступаю порог «Риджентс-отеля», меня передергивает и так хочется обратно на улицу, на свежий воздух Пикадилли… И Дик Лоутон, и ты, Том, вы всегда посмеивались над моим отвращением; вы говорили, что это чисто американское свойство, а для истинного британца подобное зрелище отнюдь не отталкивающее, а, напротив, в высшей мере забавное. Возможно, вы правы, но такова уж моя натура, тут ничего не попишешь.
И именно здесь миссис Крейн назначила мне свидание! Выбор был довольно странный; этого я никак не мог ожидать от приятельницы Пат. Но я уже переставал удивляться… Я явился туда, разумеется, раньше, чем нужно, и у меня оказалось вполне достаточно времени, чтобы подвергнуться пытке медленного удушения в пышных и мрачных викторианских стенах. Зато здесь можно было в эти часы что-нибудь выпить, что я сразу и сделал. Всякий раз, когда в дверях появлялась новая посетительница, я бросал на нее быстрый взгляд и начинал молить небеса, чтобы она не оказалась Кэтрин Вильсон.
Я уже приканчивал третью порцию сухого мартини, и часы показывали без пяти двенадцать, когда из-за столика в центре зала решительно поднялась одиноко сидевшая дама в сиреневом пальто и причудливой розовой шляпке и направилась к бару. Я уже давно заметил ее; она чертовски меня раздражала своим нелепым одеянием, чудовищно наложенной косметикой, морковным цветом волос и нелепой мимикой – этакими бесконечными подмигиваниями, многозначительными улыбочками и манерными жестами, какими она подзывала официанта; но надо признать, что она была гораздо моложе и миловиднее большинства других посетительниц этого вертепа.
– Бармен, – проговорила она, – вы не видели здесь джентльмена с красной гвоздикой в петлице?
Прежде чем она закончила фразу, я узнал хрипловатый и протяжный голос Кэтрин Вильсон.
Глава восьмая
– Покорнейше прошу меня извинить, мадам, – сказал я, – но я совершенно забыл про цветок, о котором вы говорили. К счастью, я узнал вас по голосу, ибо ваш голос, – добавил я, изо всех сил стараясь быть галантным, – забыть невозможно.
– О, это вы? – воскликнула она, легонько втянув голову в плечи и скользнув по мне взглядом. – Мистер Ливингстон, я полагаю?
И прыснула, радуясь собственному остроумию.
– Садитесь за мой столик, – предложила она. – Мне не хотелось бы, чтобы этот бармен нас слышал.
Мелкими танцующими шажками она пошла к своему столику, я последовал за ней. Немыслимого цвета волосы были собраны в конский хвост, доходивший почти до пояса; сиреневое пальто, розовое пятно шляпки, оранжевая шевелюра – мешанина цветов была зверская, и я впервые в жизни пожалел, что я не дальтоник.
– Я вас, конечно, уже видела раньше, – сказала она, как только мы сели, – и могу вернуть вам ваш комплимент: женщине трудно забыть такого красивого мужчину, как вы.
Это заявление было подкреплено неизбежным хихиканьем. Я чувствовал себя страшно неловко: у меня абсолютно не было опыта общения с такими женщинами, я опасался, что со стороны может показаться, будто я подобрал свою даму на панели. Говорить с ней о Пат! И снова задал я себе все тот же вопрос: возможно ли, чтобы моя жена водила знакомство с Кэтрин Вильсон, чтобы они дружили? Нет, тысячу раз нет! Здесь явно что-то было не так.
– Да, я вас уже видела. Теперь я припоминаю, это было, когда я последний раз встретила Патрицию на улице. В сорок пятом, на рождество. Вы шли с ней под ручку по Пикадилли. Я чуть было не остановила вас, но потом подумала, что, может быть, Патриции это будет неприятно, и прошла мимо как ни в чем не бывало. Помню, в ту минуту у меня прямо-таки сжалось сердце, я вообще очень чувствительная, ну просто до болезненности. Мама мне всегда говорит: «Кэт, ты слишком чувствительная». Но я ничего не могу с собой поделать. Если мне кажется, что кто-то начал ко мне плохо относиться, у меня сразу ком в горле встает, и я не могу заставить себя подойти к человеку и спросить, что случилось. – Она опять хихикнула. – Вот видите, я уже делюсь с вами самым сокровенным… (Где она подцепила это выражение? Какого рода литературой была вскормлена эта женщина?) Я чувствую, что мы станем с вами большими, очень большими друзьями. Господи, если бы мой муж сейчас нас увидел, он бы меня убил!
Я предпочел не углубляться в вопрос о ревности мистера Крейна и попытался перейти к делу.
– Поскольку у вас такая хорошая память, миссис Крейн, вы наверняка сумеете мне помочь. Пат…
Но тут я запнулся, потому что вдруг почувствовал, как нелегко признаться в том, что Пат не рассказала мне про случай с автомобилем. Кэтрин Крейн воспользовалась этой паузой, чтобы задать вопрос, который, видно, все время вертелся у нее на языке.
– По телефону вы мне сказали, что Патриция исчезла. Я как-то не поняла, в чем, собственно, дело. Может быть, вы сперва объясните мне это?
Темы мне все равно было не избежать, и я не стал откладывать неприятный разговор. Не вдаваясь в подробности, я рассказал миссис Крейн о том, что произошло. Она слушала с огромным интересом и хотя при этом театрально воздевала руки и гримасничала, но вопреки моим опасениям не позволила себе ни одной пошлой реплики. Рассказывая, я присматривался к ней. Если бы не толстый слой пудры и румян, ее лицо можно было назвать приятным: великолепные зубы, четко очерченный подбородок, бархатные глаза; при всей ее аффектации и жеманстве в ней чувствовалась непритворная человеческая теплота и душевная щедрость; будь она иначе одета, иначе причесана и подкрашена, это была бы милая и красивая женщина. И в девушках она, наверно, была по-своему очаровательна, хоть и заурядна.
Когда я закончил свой рассказ, она вдруг снова стала на секунду этой девушкой; посмотрела на меня так ласково, почти с нежностью, и сказала без всякого жеманства, с милым простонародным выговором:
– Честное слово, я очень за вас огорчена. – И тут же добавила: – Могу ли я вам чем-то помочь?
Поначалу я превратно истолковал эти слова; я с ужасом подумал, что миссис Крейн попросту предлагает утешить меня на свой лад. Но, к счастью, это было не так; во всяком случае, она думала сейчас не о том; к тому же она так боялась своего грозного мужа!.. И я поспешил сказать ей, чего я от нее жду – некоторых разъяснений относительно людей, которые знали Пат до ее замужества.
– Но может быть, – добавил я, – вам будет трудно ответить на этот вопрос. Ведь Пат была для вас просто случайной знакомой…
Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, мне хотелось, чтобы Кэтрин Крейн-Вильсон сумела мне помочь, сообщила как можно больше сведений, навела меня на след, каким бы неожиданным он ни оказался. Но, с другой стороны, мне было бы очень приятно узнать, что Пат не имела никакого отношения к тому сомнительному обществу, великолепным образчиком которого являлась миссис Крейн… И это второе желание, эта потребность верить в чистую и гордую Пат были настолько глубоки, что я почувствовал чуть ли не разочарование, когда услышал в ответ:
– Нет, что вы! Я очень хорошо ее знала. Около двух лет она была моей самой близкой подругой.
* * *Если бы я захотел полностью воспроизвести рассказ Кэтрин Крейн, мне не хватило бы этой тетради. Я пробыл с ней вместе – спешу уточнить: в самом благопристойном смысле этого слова – около шести часов. После недолгого и довольно слабого сопротивления она призналась, что ее муж в данный момент находится в дальней поездке (из чего я заключил, что никакого мужа у нее вообще не было, что Крейн – это фамилия, под которой она живет, и что категорический отказ Кэтрин и ее матери дать домашний адрес объяснялся причинами куда менее благовидными, чем боязнь семейного скандала) и посему она свободна и может со мной пообедать. Мы перебрались в кафе «Ройял» («Ах, такое изысканное заведение – там можно встретить писателей и актеров!») и ели тушеную баранину по-ирландски; потом перешли то ли в кафе «Лион», то ли еще куда и там пили кофе и завершили свой день в холле «Камберленда», то есть именно там, куда Кэтрин ни за что не желала прийти ко мне утром. Она уже порядочно выпила, ее чувствительность и ее простонародный выговор решительно о себе заявили, и я могу без ложной мужской скромности утверждать: пожелай я посягнуть на ее добродетель, я встретил бы очень слабый отпор. Но добродетель (или то, что от нее осталось) миссис Крейн-Вильсон меня совершенно не интересовала; меня интересовали ее воспоминания, относящиеся к героической поре 1943–1945 годов, и эти воспоминания я попытаюсь сейчас воспроизвести.
