Чингиз Абдуллаев - Мечта дилетантов
— Мы все его друзья, — сказал Лочмеис, — но близкие друзья… Это банк, господин адвокат, а не пионерский лагерь. Здесь люди не дружат, а работают. Заняты серьезным делом.
— Я так и думал. Значит, особо близких друзей у него не было.
— Возможно, и были. Лучше спросите у него. Что именно он вам говорит?
— Пока ничего. Он в состоянии своеобразного посттравматического шока. Не хочет ни с кем встречаться или разговаривать.
— У нас тоже был шок, — нахмурился Лочмеис, — люди очень испугались. Никто не мог даже подумать, что подобное возможно. Два сотрудника нашего банка поспорили, и один зарезал другого. Какой-то невозможный нонсенс. Представляю, как это скажется на репутации нашего банка. Просто кошмар.
— Ясно. Спасибо за беседу. Извините, что отнял у вас время.
— Ничего. Приходите, я всегда буду рад с вами побеседовать. Увидите Абасова, передайте ему привет. Скажите, что мы все верим в его невиновность.
— Передам, — угрюмо кивнул Дронго.
Он вышел в коридор и, проходя дальше, остановился, чтобы прочитать табличку на двери. Это была приемная самого Ахмеда Абасова. Дронго подошел к двери и замер, не решаясь войти. Он словно чувствовал: события только начинают принимать столь стремительный оборот, что одним убийством Паушкина дело не обойдется. Он боялся этого предчувствия, но уже осознавал, что возможное второе убийство почти неизбежно. И, открыв дверь, вошел в приемную.
Глава шестая
На него смотрели испуганные глаза молодой женщины. Круглое лицо, нос кнопкой, на подбородке была ямочка. Это была Валентина Клычкова, секретарь Ахмеда Абасова, которая уже почти месяц сидела в приемной, забытая всеми сотрудниками. Сюда почти никто не заходил, и поэтому появление незнакомца даже испугало Валентину.
— Что вам нужно? — спросила она, готовая закричать в случае опасности.
— Я адвокат господина Абасова, — сразу представился Дронго.
— Какой адвокат? Зачем вы меня обманываете? Я разговаривала с его адвокатом. Он совсем старенький и зовут его…
— Жагафар Сабитович Боташев, — закончил за нее Дронго, — но дело в том, что я второй адвокат. И только что беседовал с президентом вашего банка Иосифом Яковлевичем Гольдфельдом. Вы можете позвонить к нему в приемную и уточнить. Заодно узнайте, готова ли копия характеристики.
Клычкова подняла трубку. Уточнив, что характеристика готова, она успокоилась и положила трубку.
— Теперь все в порядке? — спросил Дронго, проходя и усаживаясь на стул рядом с ней.
— Разве это порядок? — вздохнула Валентина, — Ахмед Нуриевич арестован. Его обвиняют в таком невероятном преступлении. Какой же это порядок? И я не знаю, что будет со мной. Наверно новый вице-президент захочет привести сюда своего секретаря.
— А вы уже знаете, кто это будет?
— Не знаю. Разное болтают…
— Интересно, кого именно сюда хотят рекомендовать?
— Я не знаю точно. Но говорят, что вице-президентом будет Вячеслав Константинович. Только после оглашения судебного приговора.
— Я где-то слышал это имя и отчество, — нахмурился Дронго, — а как его фамилия?
— Орочко. Он начальник отдела.
— Подождите. Начальник того самого отдела, в котором работал Алексей Паушкин?
— Откуда вы знаете?
— Я уже много чего знаю. Это точная информация?
— Говорят, что точная. Вам нужно было спросить у Иосифа Яковлевича. Он бы вам наверняка сказал.
— Значит, все уверены, что Абасов виноват в этом убийстве.
— Конечно, уверены. Иначе его бы не посадили в тюрьму.
— Паушкин часто у вас появлялся?
— Ни разу. Хотя нет, вру. Один раз приходил. Кто-то позвонил на мобильный Ахмеду Нуриевичу, и он приказал мне найти Паушкина. Я его таким никогда не видела. Он звонил домой, искал свою жену и ждал, когда я найду Паушкина. Я его нашла и попросила к нам зайти. Паушкин пришел минут через пятнадцать. Я доложила, но Абасов сказал, что он ему уже не нужен. И я отправила Паушкина обратно.
— Когда это было?
— Месяца два назад.
— И больше они не виделись?
— Нет.
— Что было в тот день, когда произошло убийство? Ахмед Нуриевич покидал свой кабинет?
— Два раза. Меня уже спрашивали об этом в прокуратуре. Сначала он пошел на совещание, а вечером, ближе к пяти часам, вышел из кабинета и как-то странно на меня посмотрел. Потом сказал, что скоро вернется, и вышел из кабинета. Вернулся минут через двадцать. Его прямо трясло. Я его никогда не видела в таком состоянии. Думала, что ему плохо с сердцем. Он вошел в свой кабинет, и через некоторое время я почувствовала запах горелой бумаги. Я даже испугалась, что у нас начнется пожар. Он ведь никогда не курил. Но я не вошла в его кабинет, просто испугалась. А потом он уехал, и я вошла в кабинет. В его мусорном ведре был пепел. И остатки какой-то фотографии. Маленький кусочек такой глянцевой бумаги.
— И больше ничего необычного вы не увидели?
— Нет, ничего.
— А супруга вашего босса здесь часто появлялась?
— Один раз приезжала. Но вообще ей не нравится сюда приезжать. Она ведь раньше у нас пресс-секретарем работала, и некоторые ее помнят до сих пор. Но она гордая стала, ни с кем особенно не здоровается. Одно дело обычный пресс-секретарь, которую любой начальник управления к себе может вызвать. И совсем другое — супруга вице-президента. Вот она и вела себя соответствующе. Ну и правильно делала. Я бы тоже себя вела так, если бы стала женой вице-президента банка.
— Не сомневаюсь, — скрывая улыбку, кивнул Дронго, — и у нее не было здесь подруг?
— Почему не было? Ее самая близкая подруга Неля Бродникова. Она раньше работала секретарем Лочмеиса, а потом перешла заместителем руководителя нашего филиала на Преображенке. Они с ней очень дружат, даже вместе ездят в разные поездки. Неля вышла замуж за бизнесмена, но того убили буквально через шесть месяцев после свадьбы. Представляете, какой ужас. И оказалось, что все у него было заложено. Дом, дача, машины. Как будто миллионер, но оказалось, весь в долгах. И когда со всеми кредиторами рассчитались, все продали, то оказалось, что у нее почти ничего не осталось. Такая трагедия, — повторила Валентина.
— А сам Паушкин тогда работал в центральном аппарате? Может, он приезжал сюда?
— Нет. Он здесь даже не показывался. Зачем ему лишний раз здесь появляться. Паушкин был такой полупровинциальный тип, со всеми вежливо здоровался, а себя считал таким неотразимым мачо. Даже ко мне пытался подкатить, но я его быстро отшила. Нужен мне такой разведенный тип с ребенком на шее. Он ведь алименты платит, и мы все об этом знали.
— Вы говорили об этом своему шефу?
— Об алиментах?
— Нет, о том, что он к вам «подкатывал».
— Один раз сказала. И он очень разозлился. Сказал, что если Паушкин еще раз появится в нашей приемной, он меня уволит. И самого Паушкина спустит с лестницы. Я еще тогда подумала, что он просто ревнует. Хотя зачем меня ревновать? У нас с ним ничего такого не было. Ахмед Нуриевич всегда вел себя безупречно.
— Это вас огорчало?
— Меня это устраивало, — с достоинством ответила Валентина.
— Не сомневаюсь. А в каких отношениях ваш шеф был с другими руководителями?
— В нормальных. Хотя Ребрин его не очень любил. И это всегда чувствовалось. Но остальные относились к нему хорошо. Иосиф Яковлевич его очень ценил, а с Ральфом Рейнхольдовичем у него были очень добрые, приятельские отношения.
— Они дружили семьями?
— Не знаю. Наверно, дружили. На кооперативных вечеринках они всегда были вместе. Такие красивые, в смокингах и в бабочках. Как будто картинки из западной жизни. Все три пары.
— Почему три?
— Ребрин обычно не ходит на такие приемы. А когда появляется, то в своем сером костюме и сером галстуке. Его жена вообще никогда не приходила на наши приемы. Она такая полная бабулечка, на которой любое платье будет смешно смотреться. Ей сидеть дома и нянчить внуков, чем она и занимается. Вообще, когда я смотрю на женщин, то понимаю, какой у нас короткий век. Женщина уже после сорока становится никому не нужной, а мужчина даже в шестьдесят еще очень даже способен на подвиги. Может, поэтому у наших руководителей уже вторые и третьи браки.
— В каком смысле?
— У Лочмеиса это третий брак, у Ахмеда Нуриевича второй. И их молодые супруги гораздо моложе своих мужей. Супруге Лочмеиса вообще только двадцать шесть и она на полтора года старше меня. Представляете?
— Но у Абасова первая супруга умерла.
— Ей сейчас было бы сорок четыре, — напомнила Валентина, — а его супруге только тридцать три.
— У Ребрина и Гельдфельда жены не менялись?
— Я же сказала. У Ребрина старая бабушка, которой столько же лет, сколько ее мужу. Говорят, что они вместе учились в школе. Какой кошмар. Значит, они знакомы уже почти шестьдесят лет и еще не надоели друг другу. А у Гельдфельда супруга моложе на полтора года. Но они женаты уже почти тридцать лет. Тоже познакомились в институте. Ну, это евреи, там все понятно…
