Алексей Пронин - Территория войны
– А если не скажу?
На это у меня не было готового ответа. Ну, и хрен с ними со всеми, если такой жизнью хотят жить. Позвоню ее деду, пусть сам внучку забирает, если у него лучше получится. Главное – я ее нашел и поеду домой спать на мягкой кровати и без комаров. Вдруг снизу послышался шум подъехавшей машины, хлопнули по очереди две дверцы. Гуталин прислушался и беспокойно повернул к окну голову. Я обернулся на Таню – она тоже напряглась.
– Кто это?
– Хозяева.
– Что им надо?
– Слушай... как тебя... Коля, сейчас базар будет. Лучше скажем им, что ты наш знакомый, музыкант, и все дела. Случайно зашел, мы не приглашали. Тебе ж лучше будет. Это крутые. Братки, типа.
– Чего ты боишься?
– Неважно. Только не возникай при них, я тебя прошу, это такой народ...
– Ты деньги у них за это брал?
– Неважно. Брал – не брал, тебе что? Ты понял? Уже идут.
Скрипнула садовая калитка, и я крепко ухватил Таню за руку.
– Идем со мной, прямо сейчас, вещи Гуталин потом привезет. С нехорошими ты связалась, добром не кончится. Поехали, Таня.
Она вдруг слабо кивнула мне. Не отпуская ее руки, я повел девушку к двери, но внизу, на первом этаже, уже щелкал замок входной двери.
Мы спускались по пологой и узкой лестнице, и я уже опустил ногу на последнюю ступеньку, когда входная дверь распахнулась и на пороге появились двое – крупные мужчины в летних рубашках. Глаза их еще привыкали к сумеркам помещения, но они сразу замерли, как две большие кошки, заметив нас на лестнице.
– Привет! – произнес первый, с курносым носом, осклабившись. – Далеко?
– Домой. – Я сразу его узнал, видел в кабинете Портного с дробовиком в руках. Он меня тоже узнал.
– Зачем девочку от нас уводишь? Ей с тобой не хочется, – усмехнулся мужик.
– Хочется. От дверей!
– Ты что... – Сжав кулаки, он шагнул ко мне. Второй страховал сзади.
Я отпустил Танину руку и приготовился. Я стоял на ступеньке, и сейчас это было преимуществом. Не подпуская его ближе, сделал выпад и ударил носком тяжелого мотоциклетного сапога ему в колено. Он выдохнул и чуть согнулся от боли, тогда я изловчился и ударил правым кулаком в висок. Такой удар – лучший в профессиональном боксе, укладывает в нокаут вернее, чем в челюсть, но только если выполнен от корпуса, всей массой, как сейчас. Он повалился набок, задев лестничные перила, те с треском переломились, и он перелетел через них на пол. Больше я за ним не следил: рука второго медленно и угрожающе потянулась за пазуху, под расстегнутую рубашку.
Оружие появилось в руках каждого из нас одновременно.
У него был «макаров». Стал бы он его применять или нет – вопрос для судебных прений адвокатов. Если, конечно, я останусь живой и здоровый и подам на него в суд. Но рассчитывать на такое легкомысленно. С другой стороны, для меня «макаров» в его руке был как зеленый свет светофора – закон сейчас работал на меня: возникала прямая угроза жизни, и не только моей.
Я сразу увидел место, куда должен был войти мой нож. Полоска на рубашке, не шире банковской карты. Много есть удобных мест на человеке – и широкое брюшко с тугим желудком и мягким, как подушка, кишечником, и сердце, ненадежно укрытое тонкими и хрупкими ребрышками, и белая нежная шея, прямо-таки зовущая к себе из распахнутого воротничка...
Но нет, пусть он живет, только правая рука с пистолетом должна упасть плетью. Пожалуй, так... Еще секунда, и мушка его пистолета тоже выбрала на мне удобное место. Но за моей спиной, вцепившись в перила, стояла эта девчонка, и мне не отступить на шаг, чтобы уместить в полете нож точно на один оборот. Он смотрел на мой нож с усмешкой, не понимая опасности, – никто из них не догадывается, что мой ножик умеет летать. Но боковым зрением я видел, как уже поднимался с пола курносый, и метнул нож, опрокидываясь на спину, на девчонку. Оборот блестящей стали, круглая молния, и в дачной тишине раздался влажный хруст. За ним – звук упавшего на половине доски тяжелого «макарова». Я спрыгнул со ступени лестницы и ударом сапога откинул пистолет, тот, крутясь волчком, отлетел под столик перед плетеными креслами. Мужчина еще стоял, с ужасом глядя на торчащую в его плече черную стальную пластину. Постоял и медленно осел на пол. Справа от него курносый уже поднялся, готовый ввязаться в свалку, но теперь в нерешительности замер. Тогда я медленно обнажил из-под рукава второй нож. Курносый бочком двинулся к двери, не спуская с меня глаз, и юркнул наружу. Я оценил вероятность того, что он вернется обратно с дробовиком, но она была мала.
Я повернулся к Тане, погладил ее по плечу и тихо попросил:
– Поднимись наверх, собери вещи.
Она охотно пустилась вверх по ступенькам, а я посмотрел на раненого – тот уже вытаскивал нож из руки, с ужасом глядя на стекавшую с него кровь. Лучше бы он сам не вытаскивал, но уже поздно.
– Аккуратнее, я тебе помогу. И брось нож на пол.
Он его не бросил, а осторожно положил на пол. Психологический шок это называется.
Я снял с вешалки махровое полотенце и сказал:
– Повернись, я осмотрю. – Затем обмотал ему полотенцем плечо и положил на бандаж его ладонь. – Прижимай, сейчас вызову «Скорую помощь». Если хочешь, чтобы быстро приехала, назови адрес дачи. И еще, попробуешь бежать – остановлю.
Я вынул мобильник и сделал два кадра встроенной камерой. Первый – общий план, а второй крупно – одну его физиономию. Переключил на видео и снял панораму, после чего я сел в плетеное кресло и позвонил по «02». Назвал себя, объяснил ситуацию:
– Она в розыске уже неделю, дело ведет следователь Шаров из Южного округа, дайте ему знать. Есть раненый... при попытке применить огнестрельное оружие. Врач нужен. Скорее!
Второй звонок – следователю. Он ответил сразу, но долго не мог понять, кто я такой.
– Я – Соколов, помогаю знакомому. Софронов, его фамилия. Внучку ему нашел, здесь она, со мной. Я вызвал полицию, держите с ними связь.
Третий звонок – в коттедж Софроновых. Я сразу услыхал знакомый мне бархатный сексуальный голос и попросил к телефону Ивана Петровича
– Это вы? Я вас узнала. О Тане что-нибудь?
– Все хорошо с Таней. Дед дома?
– Да, да. Все хорошо?
Странно было услышать удивленные нотки, но объяснимо: больше недели «без вести» – это почти всегда навечно.
– Нашел? Где Таня? – наконец услыхал я.
– Со мной. Все хорошо. Через час привезу.
– Ну, ты, молодец! Она рядом? Дай трубочку.
Я крикнул «Таня!», и она кубарем слетела вниз по лестнице.
– Дедушка?.. Да... Да...
Следом за ней спустился Гуталин в одних трусах и с мрачным видом присел на нижней ступеньке. Я выкатил ногой из-под столика пистолет и прижал его к полу каблуком.
– Сейчас сюда приедут менты, оденься. Придется объяснить им, зачем ты держал Таню.
– Я не держал.
– Брал от них деньги – значит, держал. Этот сядет за то, что ствол на меня наставил, а ты – за помощь. Ты ее уговорил сюда зарыться?
– Она уже взрослая.
– И она деньги у них брала за это?
– Нет.
– Знаешь, зачем она была им нужна?
– Не мое дело!
– Ты дерьмо или просто дурак? А ей есть дело?
– Не знаю, спроси. Слушай, ты – свидетель, я не держал ее, не вязал, подтверди.
– Кровь идет или остановилась? – повернулся я к раненому. Он мотнул головой, не открывая глаз. – Терпи, скоро приедут. Что ж твой друг убежал, тебя бросил? Как его звать-то? Знакомая рожа...
Тот не удостоил меня ответом. Долго менты и врачи добирались в дачную местность, но наконец зарычали на улице моторы: передвижная группа прибыла на двух машинах. В окно я с интересом наблюдал, как они опасливо, но грамотно проникали на объект. Распахнулась входная дверь, и первыми показались два ствола.
Услыхав шум, на лестницу вышла Таня, со школьным рюкзачком за спиной, и сразу испуганно остановилась. Но теперь уже не уедешь, начинался муторный час допросов и протоколов.
Таню посадили в плетеное кресло рядом со мной, она отвечала неохотно, невпопад, подолгу молчала – но все это было объяснимо. Всю вину она взяла на себя: никто ее не похищал, свободы не лишал, они просто жили вдвоем на чужой даче. Гуталин только поддакивал. Бандит, перевязанный и бледный, или молчал, или ничего не знал, или не видал. Словом, если бы не «макаров» с его отпечатками пальцев и не заведенное дело по розыску пропавшей, самым виноватым оказался бы я, потому что именно я пустил на этой даче кровь. К такому обороту мне было не привыкать, и не зря последние полтора часа в моем нагрудном кармане привычно работал диктофон.
С особым интересом лейтенант рассматривал мой нож – я его так и оставил окровавленным.
– У вас есть разрешение на холодное оружие?
Я вынул из бумажника сложенный, протертый по сгибам, листик – ксерокопию очередной нашей законодательной глупости или лени. На бумаге был изображен мой нож, и среди прочего значилось: «нож хозяйственно-бытового назначения». По нашим законам, нож может быть любого убийственного размера, но выступ, отделяющий лезвие от рукояти, не должен превышать полсантиметра. Мои ножи вообще не имели никакого выступа, а то, что они были предназначены только для полета, догадывался не каждый. В подтверждение, что нож этот «бытовой», в магазинах, где их продают, охотно выдают копию государственной экспертизы, с печатью.
