Инна Бачинская - Ритуал прощения врага
— Пока нет. Позвоню… сегодня.
— Ши-Бон, а может… — Алик замялся. — Может, не надо спешить, а? Потяни время, прислушайся к интуиции, у тебя же нюх. Ты сам говоришь, здесь что-то не так.
— Алик, успокойся. Не нужно быть таким пессимистом. Ты еще скажи, чтоб я сдал ее в ментовку. Это не моя задача. Картошка несоленая, между прочим.
— Много соли вредно, — ответил Алик. — Я бы на твоем месте подумал.
— Когда будешь на моем месте, тогда и подумаешь. За что пьем? Давай за погоду! А то этот дождь уже достал. Лето, блин!
Шибаев не сказал Алику, что вычислил также и заказчицу, не хотел ставить трепетного адвоката перед роковым выбором — убедить его, Шибаева, ввязаться, проследить, выяснить… или закрыть глаза. Что делать с добытой информацией, он пока не решил. Да и пошел за клиенткой скорее по привычке ищейки не оставлять ничего недосказанным, а когда увидел машину, запаркованную за два квартала от его офиса, понял, что поступил правильно, и от всей на первый взгляд невинной истории смердит жареным. Он вычислил ее по номеру машины. Имя, адрес, место работы. Аккуратно записал, положил в ящик письменного стола. Что делать дальше — покажет время. По обстоятельствам. Он допускал, что может опоздать, но считал, что время для маневра у него пока есть.
А с другой стороны, он занимается частным сыском, и в его задачи не входит выяснять, что именно клиент собирается сделать с оплаченной информацией. Формула «заказ — товар — деньги» не предусматривает глубокого бурения и моральной составляющей. Другими словами: не лезь куда не просят! Доложился — и свободен.
Он накладывал себе жареной картошки, пил водку и беседовал с Аликом о международной обстановке, а в сознании крутились большие и маленькие шестеренки мыслительного процесса, итог которого можно выразить единственной фразой: что делать?
Глава 9. Возвращение
Татьяна шла по городу, испытывая волнение и радость. Два года, целых два года — и столько перемен. Новые магазины, шикарные витрины, роскошно одетые манекены. Жизнь в городе продолжалась, а ее жизнь стояла на месте. Она останавливалась у каждой витрины, рассматривала с удовольствием одежду, сознавая, что сама одета плохо и бедно. Цены… конечно! Но если найти работу… Она вдруг с особенной остротой поняла, как соскучилась по всему этому! Как хотелось ей вернуться, как она скучала… Марина сказала, иди поживи, теперь ты можешь выбирать. Татьяна чувствовала, что уже выбрала. Небогатая Маринина хата, Городище… старое, в лесу, жизнь без магазинов и электричества, без кино, кафешек, красивых шмоток — все это отодвинулось, казалось временным и чужим.
…Марина повела ее в лес. Не в Городище, а «на Городище» — тоже странность. Татьяна ожидала увидеть руины, остатки крепостных стен, но ничего этого не было и в помине. Были поляна и лес вокруг. И несколько замшелых валунов по периметру. А вокруг — белые березы и осины, лещина с молодыми, еще зелеными, гроздьями орехов, благоухающие соцветия бузины. И колодец посередине, едва заметный, сложенный из дикого камня, «придавленный» временем, мелкий, без видимого дна — оттуда поднимались мощные стрелы дудника. От него пахнуло на Татьяну такой седой стариной, что захлебнулось сердце, и она остановилась, переводя дыхание.
В колодце не было воды, и Марина объяснила, что он высох — источник ушел. А может, и не было его вовсе. Чуток в стороне есть еще один, и там могла быть вода. Только в одном. А второй… сухой. Зачем, не поняла Татьяна. Зачем нужен сухой колодец?
— Колодец — ход в другой мир, — объяснила Марина.
— Куда? — не поняла она.
— Колодец — это связь, вход, понимаешь? И жертвы ему приносят — бросают мак, деньги, соль. Обмывают младенцев водой из него, особенно на праздники — от судорог, кланяются, просят здоровья, удачи и защиты от нечистой силы. На Троицу обкладывают татарским зельем и обливаются водой в полнолуние. Вода в полнолуние имеет большую силу.
— Как я… тогда?
— Как ты.
— А сухой?
— Сухой тоже.
— Но зачем?
— А где, по-твоему, копают колодец? — спросила Марина.
— Ну… где источник.
— Да, где источник. А сухой — для дождевой воды. Чтобы собирать ее. В ней своя сила.
— Так колодец — это магия? Если вокруг него совершают обряды…
Марина пожимает плечами:
— Все, что человек не понимает, магия. Травы — магия. Полнолуние — тоже магия. А ты знаешь, что если собрать травы на Ивана Купалу, то они крепче действуют? Чем не магия? Да и старые обжитые места, вроде нашего Городища, тоже магия. Ты спрашивала, если заболеет кто, куда бежать? Так вот, скажу тебе, что не болеют здесь, поняла? Катя сестру привезла, эпилепсия у нее, припадки были частые, разбивала в кровь голову, а у нас не было ни одного. Оришка старая ни разу не посещала врача, все на травах да на воде местной. До девяноста двух дожила в трезвой памяти и крепости духа. Знаешь, я иногда думаю, что время у нас стоит… как стало тыщи лет назад, так и не продолжается больше. Вроде шара или пузыря. Или кармана. Ученые, что приезжали, говорили, тут карстовые карманы под землей. У нас гора есть невысокая, из громадных валунов составлена — сходим потом, покажу, — их ледником пригнало, пещеры там и, говорят, еще бездонные шахты — карманы. Еще говорят, что люди там прятались от татар. Правда ли, нет ли… никому то не ведомо. Если бы спуститься и посмотреть, но лучше ничего не трогать, да и некому.
У нас течение жизни другое. Электричество провели лет пятьдесят назад, да все перебои были, все выбивало, пока совсем не пропало. Не нужно оно тут. Природа протестует, не хочет насилия — в городе ее обуздали, а здесь она хозяйка. Часы вот тоже останавливаются.
Ты говорила, а что, если война… как мы? Так было ж воен немерено, орды приходили, да и гинули, а Городище оставалось нетронутым. Тут и курорт хотел строить один богатей, привозил ученых, якобы источники у нас целебные и вода в речке тоже — родники со дна бьют, анализы брали, жили чуть не месяц — каждый день гулянки, водка, блуд.
— И что?
— Плохо кончилось. Самый главный исчез без следа, а остальные собрались в одночасье и съехали. И с тех пор никого не было. Шесть лет уже. Да и с профессором беда случилась, я тебе говорила.
— Как он исчез?
— Кто ж знает как. Тут топи есть, кто не знает, лучше не соваться. Не дай бог, провалишься. А может, кто из своих прибил — женщину не поделили, или еще чего. Лес все скроет.
Марина смолкла. Наступила пауза. Тишина стояла удивительная, только лес негромко шумел…
— Положи руку на камень, — сказала вдруг Марина. — Вот сюда. — Она показала на край замшелого грубо обработанного камня в стене колодца. — И закрой глаза. Слушай!
Татьяна послушно положила руку на теплый шершавый булыжник, закрыла глаза.
Негромкое пошумливание леса стало чуть громче, словно проявилось. Жужжали насекомые. Оглушительно пахли цветы бузины. Татьяне казалось, что камень под ее ладонью слегка пульсирует. Как живой.
— Повторяй за мной, — говорит Марина. — Прошу покоя. Говори!
— Прошу покоя, — покорно повторяет Татьяна.
— Каюсь в грехах вольных и невольных…
— Каюсь в грехах вольных и невольных…
Она повторяет, испытывая странное чувство оторопи, игры, действа «понарошку». Камень под ладонью бьется, как живой. «Язычество какое-то!» — думает она и послушно повторяет.
— Защити и спаси… — негромко, нараспев выговаривает Марина.
— Защити и спаси… — нараспев, невольно следуя ее интонациям, повторяет Татьяна.
— Теперь брось что-нибудь, — говорит Марина. — Вроде как подарок.
— Бросить? У меня ничего нет!
— Подумай.
Татьяна нерешительно расстегивает золотую цепочку с голубым камешком, медлит секунду-другую — жалко, — и бросает в колодец. Цепочка с легким шелестом проваливается сквозь толстые стебли и листья дудника…
Марина смеется дробно.
— Теперь связана цепью и золотом, причастилась! Не жалей, не убудет.
…Они собирают травы. Марина рассказывает о каждой. Потом ведет Татьяну на земляничную поляну, красную от ягод и белую от мелких цветов. Татьяна замирает от невиданной красоты.
В эту ночь и последующие ночи она спит спокойно, ей ничего не снится…
…Она поднимается на свой пятый этаж по заплеванной лестнице, звонит соседке Лизе Евдокимовне. За дверью движение, ее рассматривают в глазок. Голос Евдокимовны неуверенно спрашивает:
— Танюша, ты?
— Я, теть Лиза, — отвечает она, чувствуя, как перехватывает горло. — Откройте!
Дверь немедленно распахивается, и Евдокимовна, постаревшая и растолстевшая, обнимает ее.
— Танечка! Приехала! Да где ж ты была, родная? И соседи спрашивают, а я не знаю! Боялась, не случилось ли чего. — Соседка даже заплакала от потрясения.
— Не случилось. Вот, вернулась. Не плачьте, тетя Лиза. А Лена все еще живет у меня?
