Фридрих Незнанский - Операция "Фауст"
Жэковский слесарь отжал стамеской замок...
Сгоревший комочек бумаги с серыми колышущимися бахромками краев напоминал крещенские гадания моей бабушки: вот она комкает тетрадные страницы, кладет их на фарфоровое блюдечко и чиркает спичкой: «Видишь, Сашуля, выпадет нам опять война. —Она обводит пальцем тень на стене от сгоревшей бумаги. — Видишь, воин в кивере, а в руке— копье...» Я забираюсь с коленками на жесткий стул с гнутой спинной, старательно вглядываюсь в очертание тени, никакого воина с копьем не вижу, а по стене плывет чудо - юдо рыба-кит, о котором нам сегодня в детском саду читала воспитательница. Но почему-то чаше всего эти бабушкины тени напоминают мне старинные корабли...
Вот и сейчас я увидел, как в глубине ящика покачивается от ветра обугленный «фрегат», готовый рассыпаться при первом прикосновении, — все, что осталось от какого-то письма.
Мы выставили кордон из слесарей, призванных охранять парадную дверь, чтобы ветер не мог развеять наши слабые надежды. Слесари с радостью выполняли репрессивные функция и никого не впускали в дом, а Семен Семенович тем временем осторожно и ловко с помощью совочка и мягкого пинцета перенес «кораблик» в коробку с ватой, покрытой папиросной бумагой.
Затем, потерев целлулоидные пластинки о свое колено, притянул на их наэлектризованную поверхность отвалившиеся мелкие кусочки, достал из следственного чемодана резиновую грушу со стеклянной трубкой, напоминающую детскую клизму, и всосал в нее мельчайшие частицы золы.
Все это он проделывал с неожиданной быстротой, а я вздрагивал при каждом его движении.
— Не надо нервничать, Александр Борисович, «больной» еще жив, операция прошла удачно, — резюмировал Моисеев, закрывая коробку, — теперь нам остается заключительная часть — выявить текст сожженного документа. Для этого нам потребуется глицерин. Придется заехать в аптеку.
Он помолчал, задумавшись о чем-то своем, а потом предложил:
— Если не возражаете, мы с вами проделаем эту работу у меня дома. Мои мальчики обещали приготовить ужин. Сегодня год, как не стало моей Ани...
Жена Моисеева, Анна Петровна, заведовавшая нашей канцелярией, умерла прошлым летом от рака, оставив Семену Семеновичу двух 16-летних близнецов — Мишу и Гришу. Я не только не возражал против поездки к Моисееву, но обязательно должен был ехать, будучи уверен, что он прочтет уничтоженное огнем. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль: Лана обещала позвонить, — и тут же испарилась, как что-то второстепенное. Моисеев отпустил дежурную «Волгу» и, бережно, как новорожденного ребенка, прижимая к груди коробку с пеплом, уселся рядом со мной в «Москвиче».
* * *
Пока близнецы накрывали на стол, Семен Семенович обрабатывал на куске стекла сожженное письмо раствором глицерина из пульверизатора, и на моих глазах коробившиеся кусочки начали мягчать, оседать и распрямляться. Криминалист разровнял их по стеклянной поверхности шпателем, накрыл другим куском стекла.
— Я надеюсь, Александр Борисович, что письмо было написано шариковой ручкой. Тогда что - нибудь мы увидим. Много не обещаю, но что-то увидим.
Семен Семенович завел меня в чулан — домашнюю криминалистическую лабораторию. Сделал десятка три снимка в инфракрасных лучах, освещая поверхность сгоревших листов каким-то мудреным способом при помощи зеркал под разными углами наклона.
Затем он засунул пленку в бачок с проявителем.
— У нас, Саша, есть двадцать свободных минут, пока проявляется пленка. Давайте помянем Анюту...
Семен Семенович аккуратно разлил водку из хрустального графина, следя, чтобы было поровну.
— Графин - то она, Анна, покупала на мой день рождения, за день до того, как узнала о своей болезни. Она любила красивые вещи. Сказывалось, видно, ее дворянское происхождение... Сам-то я из местечковой еврейской бедноты, а она всегда ворчала, что мне все равно, из чего пить да есть, что на окна вешать...
Он вытер глаза ладонью. Мы молча выпили. Миша и Гриша набросились на холодец и салат собственного приготовления и, насытившись, удалились в другую комнату смотреть по телевизору футбольный матч.
Мы выпили еще по одной, и внутренняя струна, натянувшаяся, когда мы стояли у почтового ящика Лагиных, немного ослабла.
Моисеев пошел промывать и сушить пленку, а я подошел к окну — я люблю смотреть на вечернюю летнюю Москву и слушать уличный шум. На моей Фрунзенской набережной вечером тихо, видны только огни Центрального парка имени Горького, но шума не слышно. Кажется, что Москва-река поглощает все звуки. А здесь центр, и до самой ночи не прекращается движение. Но сейчас я думал не об этом. Я ждал. Я боялся. Боялся, что ничего не выйдет у Семена Семеновича с пленкой. Боялся, что сожженное письмо — пустое дело, мало ли кто о чем пишет письма. Я надеялся. Надеялся, что мы сейчас откроем тайну. Надеялся, что тайна, разгаданная мною, поможет мне найти убийцу Ким...
Припадая на раненую ногу, Моисеев вошел в комнату:
— Пойдемте, Александр Борисович, кажется, что-то есть...
Теперь в чуланчике на ветхом столике стоял микроскоп, под объективом которого была протянута фотопленка.
— Только осторожно, Александр Борисович, она еще не совсем высохла. Да вы не бойтесь, сядьте на стул и смотрите вот сюда.
Я заглянул в микроскоп и ровным счетом ничего не увидел. Вернее, я увидел расплывчатое желтое пятно с крупными бурыми точками. Я растерянно посмотрел на Моисеева.
— Да вы сядьте поудобнее и смотрите прямо в окуляр! — повторил мне криминалист.
Я переместился вместе с шатким стулом вплотную к столику и по указанию Моисеева покрутил винт микроскопа. И тогда из бурых точек явственно сложилось: «а/я». Я услышал, как громко застучало мое сердце. Почтовый ящик. Воинская часть. Афганистан. А может, нет? Просто кто-то работает на закрытом предприятии, ну там, где-нибудь в Караганде? А может, это просто запоздалое письмо от родителей из геолого - разведочной экспедиции.
Моисеев вывел меня из оцепенения, осторожно передвинул следующий кадр. Как ни старался, я не мог составить из точек второго кадра даже намека на какую-нибудь цифру или букву.
— Кадры идут в логическом порядке, Саша. Сначала то, что уцелело от конверта, потом вложенный в него листок.
«Ну да, конверт, листок, — подумал я,— пепел, вложенный в пепел...»
Кадр за кадром, миллиметр за миллиметром, часа полтора мы бились над микроскопом. Я записывал то, что удавалось разобрать. «... 22... К. Лаг... п/я.„». Это было все, что осталось от конверта.
Дальше шло само письмо:
авств е дор лекая К Пишет Ва рищ
ужка сея Ду с уже конечн ла трагич
чка Леха погиб лняя интер олг
в Афг Полу ечно посмер дочку Ге
Глаза у меня начали слезиться, и я перестал разбирать что-либо. И волновался черт знает как. Мне надо было сделать перерыв.
— Пойдемте, Семен Семенович, дернем еще по маленькой, а?
Моисеев разлил водку:
— Ну, дорогой вы мой, давайте — за успех без надежного дела!
Я жевал соленый огурец, а в голове вертелись возможные комбинации полупрочитанных слов.
— Да вы давайте вслух, Александр Борисович! Я, может, тоже на что сгожусь!
— Только не прибедняйтесь, Семен Семенович, я перед вами необразованная мышь.
— Ну вот, старая крыса и поможет.
— «Здравствуйте, дорогая и далекая Ким! — начал я. — Пишет Вам товарищ вашего дружка Алексея Дубова». Дальше там о трагическом событии, вероятно, поскольку есть слово «трагич».
—Я думаю — «До вас уже, конечно, дошла (или долетела, но скорее — дошла, мало букв) трагическая весточка, что Леха погиб...»
—«...исполняя интернациональный долг в Афганистане»!
— Ну вот, что-то уже есть, Александр Борисович. Дальше, ей-богу, не знаю — про какую-то дочку... Да нет, не дочку — звездочку!
— Звездочку Героя?! «Получил, конечно, посмертно, звездочку Героя». А мы не сочиняем, Семен Семенович? Идем посмотрим, что дальше.
И снова миллиметр за миллиметром, буква за буквой....
Но огибле пулидушма своих к.
Он мне ск что послал вам менты о
нехор лахв Афган олдатам вки,
чтобы А Лех и он заспорил
с ндиром. Ле что у него в
Мое шая знакомая и ся на юри
асск куда следует Дорогая К врань
еха закр дью командира от пули. Они
жами. И ома еза уга.
ают прив азы
И в следующую секунду я чуть не опрокинул на пол микроскоп, потому что совершенно отчетливо различил слово... «Фауст». Я не поверил своим глазам, подумал, что начинаются алкогольные галлюцинации. Я потянул пленку назад:
