Джон Гарднер - Возвращение Мориарти
Мысль эта настолько овладела ею, что в конце концов Келли не выдержал и предложил вернуться в Лондон, чтобы она рассказала о своих догадках кому следует. Он несколько раз просил ее назвать имя или хотя бы намекнуть, кто попал под подозрение, но Кэтрин, у которой хитрость алкоголички сочеталась со скрытностью прожженной обитательницы ночлежки, упрямо отказывалась делиться тайной.
Пара вернулась в столицу. Заработанных на сборе хмеля денег хватило не только на поезд, но и на джин, и на койку в ночлежке на Дин-стрит.
Утром в пятницу, 28-го, оба проснулись в не лучшем расположении духа, что было естественным следствием неумеренного возлияния накануне, а также осознания того печального, неумолимо напоминающего о себе со всех сторон факта, что жизнь вернула их в ужасающую грязь и тесноту лондонского Ист-Энда.
Кэтрин нездоровилось, в чем также не было ничего удивительного, поскольку терзавший ее хронический нефрит, или, проще говоря, воспаление почек, вел неумолимое наступление на изнуренный организм. Они поспорили. Джон Келли попытался отправить ее в «Ягненок», к Альфреду Дэвису. Она отказалась, сославшись на недомогание. «Вот опохмелимся, и мне полегчает». Как и все достигшие хронической стадии алкоголики, Кэтрин не могла смотреть в лицо неприветливой реальности, не уняв пагубное влечение.
Но денег на выпивку не нашлось. Они опять поругались. В конце концов Келли согласился заложить башмаки. Эддоус сама стащила обувь с его ног у ссудной кассы на Олд-Монтегю-стрит, шмыгнула внутрь и вышла с олдерменом[29] в кулаке.
С появлением денег в их общем кармане необходимость тащиться на Лэм-стрит ощущалась уже не так остро. Они вроде бы двинулись в нужном направлении, но застряли на полпути, проиграв в схватке с джином. Для пьяного время пролетает быстро. Разгоряченные спиртным и спорами, разгоревшимися в одной из пивных то ли на Олд-Монтегю, то ли на Уэнтуорт-стрит, пара внезапно, как им показалось, осталась с шестью пенсами в кармане и перспективой провести на улице ночь, которая уже спускалась на город.
К тому времени Кэтрин Эддоус уже пришла в доброе расположение духа.
— Пойду к Дэвису утром, — объявила она Келли. — Вот тебе четыре пенса. Возвращайся на Дин-стрит. А я попробую переночевать на Майл-Энд.
Кейт имела в виду, что рассчитывает найти приют в работном доме, куда доступ мужчинам требовалось заслужить.
К утру субботы, 29-го, оба снова подошли не в лучшем состоянии и снова без гроша в кармане. Только вот закладывать было уже нечего, и Джон Келли пребывал в пасмурном настроении. Какое-то время они просто слонялись бесцельно по улицам, а около двух Эддоус, все естество которой требовало выпивки, объявила, что отправляется к дочери.
К этому времени Джон Келли изрядно устал от сожительницы и уже не сомневался, что ее теория насчет личности Кожаного Фартука есть всего лишь плод воображения.
— Делай, как знаешь, — сказал он и, уже отвернувшись, добавил: — Берегись Джека-попрыгунчика.[30]
Кэтрин выругалась в ответ и сообщила, что вполне в состоянии сама о себе позаботиться.
Живой он ее больше не видел.
Хотя Кэтрин Эддоус и впрямь сильно нездоровилось, она все же твердо вознамерилась добраться до Лэм-стрит и, если не попала туда раньше, то потому лишь, что не хотела делить с Келли награду в пятьсот гиней.[31]
Расставшись с Келли, Эддоус дотащилась от Хундсдитч-стрит, где пара провела большую часть утра, до Бишопсгейт и свернула наконец вправо, на Лэм-стрит. Пивная под названием «Ягненок» располагалась на правой стороне улицы. Народу было много, и она не без труда пробилась к барной стойке.
— Привет, красотуля. Плохо выглядишь. Перебрала?
Сердце бармена, толстяка лет сорока, отнюдь не дрогнуло при виде несчастной женщины — здесь привыкли к пьяницам и бродягам. Иного рода публика в «Ягненок» заглядывала редко.
— Что-то нездоровится, — пробормотала Эддоус.
— Глоток джина быстро приведет тебя в порядок… или глоточек чего-то еще. — Бармен подмигнул уже обступившим Кэтрин завсегдатаям.
— Нет, нет. Просто ищу кое-кого.
Пьяница может говорить все, что хочет, но его всегда выдает особенный взгляд. Бармен узнал этот взгляд, а торопливый ответ женщины подсказал, что денег у нее нет. К милосердию — кроме как на словах, которые ничего не стоят, — склонны в этой части Лондона немногие. Тем более странно, что вид этой маленькой, истощенной женщины с мутными глазами вызвал у толстяка жалость.
— Ладно, дорогуша, выпей за мой счет.
Он пододвинул ей стакан, на донышке которого что-то плескалось. Эддоус оторвала руку от стойки, в которую вцепилась, чтобы не упасть, схватила стакан трясущимися пальцами и поднесла к губам.
— И кого ж ты ищешь, а? — дружески усмехнулся бармен.
Кэтрин подалась к нему через стойку и, понизив голос, прошептала:
— Говорят, здесь можно найти Альберта Дэвиса.
Усмешка на лице бармена растаяла. Оторвав взгляд от женщины, он скользнул им по толпе.
— А кому он нужен? — совсем другим тоном спросил толстяк.
В последние недели Дэвиса спрашивали многие, в большинстве своем клиенты того же типа, что и Кэтрин Эддоус, и бармен знал, почему. Ужас, пришедший в эту часть города, широко раскинул щупальца, и холод в жилах чувствовали не только жившие рядом с местами убийств. Каждый, кто приходил в пивную и спрашивал Дэвиса, подталкивал бармена к невидимому, неслышному зверю, таившемуся, с ножом в руке, в воображении всех лондонцев, за каждым углом, за каждой дверью, в каждой тени Ист-Энда.
— Он меня не знает. Но у меня есть для него кое-что. — Женщина допила остатки джина.
Настороженно наблюдая за ней, бармен медленно кивнул.
— Подожди, — предупредил он, после чего обслужил трех требующих внимания клиентов и, подозвав мальчишку-подавальщика, выскользнул из-за стойки и поднялся по ступенькам к тонкой деревянной двери.
Через минуту бармен вернулся и кивком подозвал Эддоус, которая протолкалась к углу стойки и подошла к стоявшему у лестницы толстяку.
— Поднимись туда. Дверь справа, — тихо сказал он.
Альберту Дэвису было между тридцатью и сорока, и в криминальный мир он попал в семь лет, когда освоил ремесло карманника. К семнадцати практиковать истинное искусство опустошения карманов стало, по понятным причинам, затруднительно, а применять более грубые версии ему как профессионалу претило. За решеткой Альберт побывал только однажды и, отбыв недолгий срок, вышел на свободу уже квалифицированным взломщиком. Несколько лет он работал исключительно на Пейджета и лишь за два года до описываемых событий узнал, что Пейджет в свою очередь работает на Профессора.
В каком-то смысле Дэвис был образцовым «семьянином» — верным, исполнительным, прожившим едва ли не всю жизнь в том районе, что отделял город от Уайтчепела и Спитлфилдза. Он присутствовал на том собрании, когда Мориарти говорил о планах по установлению личности Кожаного Фартука, и с того дня безропотно, не жалуясь, сидел в тесной каморке, принимая и выслушивая каждого, кто приходил поделиться своими соображениями и подозрениями. «Не так уж все и плохо, — утешал себя Альберт, — удобная койка, выпивки хоть залейся, трехразовая кормежка, уважительное отношение со стороны хозяина, а при желании — и удаче — возможность порезвиться с любой из осведомительниц».
— Садись, — любезно предложил он взволнованной Кэтрин Эддоус, когда та переступила порог, и указал на стул.
От его внимания не укрылось, что женщина нервничает и, похоже, больна. Понял Альберт и то, что ей нужно выпить. Многое пережив и повидав, он научился читать по лицам и ставить диагноз не хуже любого лекаря.
— Как насчет стаканчика?
Она согласно закивала, и Альберт, спустившись по лестнице, крикнул Тому — так звали бармена, — чтобы тот принес хорошего джину. Вернувшись в комнату, он подождал, пока мальчик выполнит заказ.
— Как тебя зовут, дорогуша? — спросил Альберт, когда женщина сделала глоток.
Она назвала свое имя и адрес — дом номер шесть по Фэшн-стрит.
— С чем пожаловала?
— Мне сказали про награду тому, кто укажет на Кожаного Фартука.
Дэвис снова кивнул.
— Ты же из семьи, так что должна и сама знать. Какую сумму тебе назвали? Я про награду.
— Говорили, что дадут пятьсот гиней.
— Вот как? И ты, Кейт, думаешь, что у тебя есть то, что стоит таких денег?
— Да.
Он пристально посмотрел на нее. Приходя к нему, все говорили одно и то же, но на поверку выходило, что их слова не стоили и чиха. За то время, что Дэвис провел в каморке, у него развился нюх на такие вещи. Уверенность, прозвучавшая в голосе Кейт Эддоус, свидетельствовала в пользу того, что ее сведения относятся к иной категории. Альберт Дэвис учуял, что здесь пахнет серьезным делом.
