Анна и Сергей Литвиновы - Осколки великой мечты
– В этом списке только те, у кого при себе имелись паспорта. И кого удалось опознать.
Вера почувствовала, как грудь заполняет злобный, тягучий холод. С ужасом посмотрела на него. Офицер сказал еще тише, почти шепотом:
– Трупы привозят на пятнадцатый причал…
…Вера действовала как автомат. Словно робот, запрограммированный на выполнение тяжкой, но нужной работы. Она не стала ждать автобуса, пошла по набережной пешком. Все равно недалеко, здание морвокзала из окна гостиницы видно.
Вера ничего не сказала Евгении, когда та виновато пролепетала: «Ну, я с тобой, наверно, не пойду…» Вера не замечала удивленных взглядов, которые прохожие бросали на нее и на ее странное платье. Не чувствовала солнечного жара, что давил на голову. Она просто шла и шла. Без чувств и почти без мыслей. Единственный раз подумала: «Был бы Васька рядом!»
Но Василия нигде не было. Рядом вообще не было никого. Ни врача, ни доброго милиционера, ни хоть какого защитника.
Первое, что Вера увидала на набережной, – уродливый корабль с развороченным носом. Он стоял на самом ближнем к гостинице пирсе. Там толпился народ, вездесущие мальчишки швыряли в поверженное судно камнями. Вера равнодушно прошла мимо. Ей было неинтересно… Спросила у кого-то, где пятнадцатый причал. Ей показали. Зашептались вслед. Она не обернулась, пошла дальше.
Пятнадцатый причал прикрывал милицейский кордон. Вера не обратила внимания на милиционеров, перешагнула через невысокое заграждение.
– Женщина, вы куда? – тут же бросились к ней.
– Искать родителей, – спокойно ответила она.
– Можно ваш паспорт?
Вера пожала плечами:
– Мой паспорт где-то в «Нахимове».
Слово «Нахимов», кажется, было здесь паролем. Милиционер тут же повел ее к одному из рефрижераторов.
Она не успевала за его скорым шагом. Перед глазами опять замаячили цветные круги.
– Эй, стойте! – с трудом выдавила она.
Милиционер обернулся и поспешно вернулся к ней. Взял под руку. Крикнул кому-то:
– Врача сюда!
– Не надо врача! – Она постаралась быть решительной. – Со мной все в порядке, просто держите меня под руку! Куда надо идти?
Милиционер не стал настаивать на враче. Проводил ее до вагона.
– Сами подниметесь?
– Да! – уверила она его и шагнула на первую ступеньку железной лесенки.
Дверь вагона между тем отворилась.
– Ве-ра! – услышала она сдавленное.
Ей навстречу спускался Василий.
Она вздрогнула, замерла. Смотрела ему в глаза и не могла вымолвить ни слова. Губы шевелились, но слов не было.
Его лицо сказало ей все.
Говорить больше было не о чем.
Вася приблизился к ней. Обнял. Прошептал:
– Я искал там тебя… наврал, что ты моя жена… А там… там… – его голос сорвался.
– Я хочу их видеть! – с трудом выдавила она.
Василий сказал твердо:
– Увидишь. Сейчас успокоишься, пойдем – и увидишь.
Она прижалась к его футболке и поняла, что заплакать не может. Вместо слез из груди вырывались противные вороньи хрипы.
– Вася, Вась, – с трудом выдавила она. – Их убили!
…Вася Безбородов оказался единственным человеком, кто ей поверил.
Но Вася был семнадцатилетним первокурсником без денег, жизненного опыта и связей. Он сказал, что надо бороться. Он ходил вместе с Верой к начальнику порта и в милицию, в исполком и в местное управление КГБ.
Веру, как пострадавшую с «Нахимова», все начальники принимали без разговоров и без очередей в приемных. Только… «Вы можете показать того человека? Знаете, кто он? И где он сейчас? Нет? Тогда какие к нам претензии?» И, сбавив тон на ласково-сочувственный: «Верочка, мы понимаем, у вас горе. Вы были в кризисной ситуации, в шоке… Вам могло привидеться что угодно».
Она билась головой в глухую стену. Утром четвертого сентября ей сказали, что сегодня – последняя возможность улететь домой бесплатно. Больше самолетов не будет. «А как вы тогда будете добираться? Без денег? Без документов? И… и… – тут чиновники сразу терялись, – с таким, м-мм, грузом?»
И Вера сдалась. Пока сдалась.
…Они с Васей улетели из Новороссийска вечером четвертого сентября спецрейсом до Куйбышева. В хвосте военно-транспортного самолета стояли два гроба.
Каникулы кончились. Начиналась взрослая жизнь.
3
Пока официант все приносил и приносил закуски, Вера чуть не грохнулась в обморок. Голод был настолько нестерпимым, а ароматы изысканных блюд – столь дразнящими, что она с трудом понимала, что с ней происходит.
Стены ресторана покачивались и плыли. Откуда-то издалека доносилась музыка. «И снится нам не рокот космодромаа, не эта ледяная синева…» – надрывался отдаленный стенами ансамбль. И звуки песни, и голоса двух мужчин, сидевших рядом за столиком, доходили до Вероники словно сквозь плотную вату. Она почти не понимала, о чем говорят ее взрослые собеседники. Прикрыв рот полотняной салфеткой – чтобы спутники ни о чем не догадались, – она судорожно сглатывала слюну. Но папики увлеклись беседой между собой и, похоже, не понимали, что происходит с Верой. Зойка же натянуто улыбалась и временами посылала Верочке ободряющие взгляды.
А официант тем временем все таскал и таскал в отдельный кабинет подносы, полные закусок. В них российская роскошь сочеталась с азиатской тонкостью. Вазочки с красной и черной икрой, украшенной маслом; салат «Узбекский», остро пахнущий мясом и жареным луком; рыбное ассорти, разукрашенное веточками петрушки и маслинками, плошки с соленьями…
Молодой прислужник точно и споро расставлял блюда по столу. Искоса он бросил пару взглядов на Зойку и Веронику – взглядов почти незаметных, однако остро-внимательных.
Кажется, только этот юный невозмутимый официант заметил состояние Вероники и понял, что она голодна.
Он вообще слишком многое уже видел в своей жизни, этот парнишка. Поэтому хорошо понимал, зачем два стареющих джентльмена пригласили сюда, в отдельный кабинет ресторана «Узбекистан», двух шалашовок. И почему юные девицы отправились с папиками. Расклад очевиден: пожилые и богатые люди познакомились с юными и голодными студенточками. Судя по одежде, говору и манерам, не москвичками, а общежитскими. «А может, они и не студенточки вовсе, а простые работницы откуда-нибудь с ЗИЛа или с „Динамо“. Или другая лимита…»
Сейчас, думал официант, папики до отвала накормят девчонок. Ну и напоят, конечно. Потом, когда те дойдут до кондиции, отправятся c ними танцевать. Затем примутся лапать прямо за столиком. К этому моменту нужно подгадать и поднести клиентам счет. Распаленные мужики проверять его в таком состоянии не станут (хоть десять порций икры вписывай вместо четырех). На чаевые не поскупятся. Затем папики выволокут объевшихся и подпивших лимитчиц из ресторана, поймают такси, отвезут их на хату, где шалашовки в знак благодарности за еду, питье, такси и за счастье провести вечер не в тусклой общаге, а в красивом и ярком помещении просто обязаны будут удовлетворить самые изощренные сексуальные прихоти джентльменов.
«Да, именно так все дальше и случится», – наперед понимал молодой официант. И потому, предвкушал он, с гостей можно будет получить зашибительные чаевые: включая прямой обман рублей, наверное, на семьдесят. Или даже сто.
Подавальщик работал споро и красиво. Он видел, как балдеют от запахов и вида ресторанной пищи лимитчицы, однако был слишком хорошо вышколен и воспитан, чтобы нескромным взглядом или намеком оскорбить «дорогих гостей». Кроме того, один из пожилых мужчин являлся его постоянным клиентом, звал по имени и всегда оставлял изрядные чаевые. Поэтому безо всякого меню и заказа Жорик (так звали официанта) приносил к столу, накрытому в одном из отдельных кабинетов «Узбекистана», самые изысканные закуски и напитки.
Знал бы официант Жорик, насколько сильно он ошибался относительно намерений и устремлений сидевших за столом девушек – по крайней мере, одной из них! Знал бы он, что иная цель, очень далекая от низменного желания поесть и выпить на халяву, привела сюда Веронику!..
Однако в одном был прав юный официант: в том, что Вера очень хотела есть. Сейчас всем гастрономическим ресторанным изыскам она предпочла бы блюдо жаренной на сале картошки. Или хлеба с горчицей. Лишь бы побыстрее! И только бы не видеть, не слышать и не говорить с папиками. Зачем она в это ввязалась!..
…Если бы Веру спросили, какое самое сильное впечатление осталось у нее от первых месяцев жизни в столице, она могла бы, не задумываясь, ответить: голод.
И еще: одиночество. И – враждебность. И – тоска.
Но она никогда и никому этого не говорила. Потому что ее никто об этом не спрашивал.
