Евгений Титаренко - Никодимово озеро
― Вы не обижаете Олю?.. Не обижайте. Она хорошая.
Значит, Лешка не посвящал ее в подробности их отношений…
Танец кончился. И наверно, все мало-помалу завершилось бы тихо-мирно. Но интеллигентный Николай объявил:
― Именинника здоровье пили, Лешкино тоже, я хочу выпить за Олю!
― За женщин, — уточнил, приподняв брови, Анатолий Леонидович, — за обеих.
А Костя, усаживая Алену, решил снизойти до шутки:
― Оля интересуется, где мы познакомились с Алешкой. Я говорю: об этом надо спросить мою сестрицу! — Он повел рукой в сторону Галины.
И та неожиданно взорвалась:
― Хватит вам! Хва-тит! Не трогайте меня! — Голос ее сорвался, на щеках выступили красные пятна. — Все вы здесь… дрянь такая!
Она бы сказала еще что-нибудь. Ее остановил решительный, резкий голос брата:
― Галина! — В лице его не было теперь и намека на иронию. — Возьми себя в руки! Дурочка…
Сергей наблюдал за Аленой. Утратив свою недавнюю чопорность, она быстренько взглянула на Анатолия Леонидовича, на Николая… Сквозь прежнее спокойствие в их лицах проступила на мгновение жесткость. А так как смотрели они при этом на Галину, можно было понять, что жесткость вызвана не пьяной грубостью брата, а неожиданной вспышкой сестры.
Галина, всхлипнув, заплакала.
― А вы не трогайте меня! — крикнула она. И, не присаживаясь, взяла бокал, ― Дайте мне коньяку! Могли бы говорить о чем-нибудь другом, не обо мне! Оля, Сережа, извините! Я сама не знаю, что говорю. Я расстроена, и мне нельзя было пить!
Костя потрепал ее ладонью по волосам.
― Глупышка… — Велел Николаю: — Коньяка не наливай, а вина — всем: на посошок!
― Оля, я провожу вас! — сказала Галина, утирая свободной рукой щеки.
― Хорошо, недалеко… — подчеркнуто ласково сказала Алена. — Мы пойдем за Валентиной Макаровной.
Выпили «посошок» на дорогу, произнесли несколько нудных любезностей по поводу Алениных волос, ее молодости и платья. В адрес Галины дружно пошутили: нельзя принимать все так близко к сердцу.
Но Галина так и не успокоилась. Провожая Сергея и Алену до дома, где остановилась тетка Валентина Макаровна, несколько раз подавляла всхлип и с хмельной жалостностью уговаривала:
― Вы не сердитесь, пожалуйста! Они ни при чем. Это все я виновата — психованная какая-то! Не сердишься, Оля?
― Нет, что вы! — ответила Алена, называя ее на «вы». Сергей заметил это, Галина нет.
― Не сердись! Это я выпила лишнего. А вообще я редко пью. — И в порыве великодушия она сдернула с пальца тоненький, с двумя розовыми камушками перстенек. — Оля, дай я тебе подарю на память, а?
Алена отстранилась.
― Спасибо! У меня дома такой же, с рубином…
― Ну и что?.. — разочарованно проговорила Галина, крутнув перед собой отвергнутый перстенек. — А если я что-нибудь другое подарю? Мне хочется, чтобы мы стали друзьями. Ты не будешь сторониться меня за сегодняшнее?
― Нет, конечно! — ответила Алена.
Они шли впереди, а Сергей — в двух-трех шагах за ними, считая себя вообще, лишней фигурой в этом непонятном спектакле. И когда Галина, протянув на прощание руку, просительно сказала обоим: «До завтра? Ведь мы увидимся?..» — Сергей лишь неопределенно мыкнул в ответ, предоставляя решать эту проблему Алене.
― Хорошо, — сказала Алена. Не зря она заводила ночью разговор о том, как быстро развиваются женщины, — она выглядела сейчас по меньшей мере года на два старше себя.
* * *Лешке сделали какие-то уколы, сказали, что пускать к нему до определенного времени не будут.
Тетка Валентина Макаровна взяла у своей знакомой выцветший, с прорехами на локтях джемпер, повязала платок до бровей и в этом одеянии, с безвольно опущенными руками выглядела еще более несчастной, чем утром.
И если на Алене уместной казалась любая одежда: и это черное платье, и белые, с квадратными носами босоножки, — собственная рубашка и ультрамодный жилет стесняли Сергея при взгляде на «сиротскую» одежду тетки Валентины Макаровны.
Ехали втроем на удобной скамейке возле кабины, в обтянутом парусиной кузове. Вечерело. И на поворотах, через открытую заднюю стенку вспыхивало разбитое хвойными лапами на множество переливчатых, быстрых лучей закатное солнце. А посвежевший воздух еще сохранял дневные запахи — пряную смесь из разомлевших от влаги и зноя трав, хвои, янтарной, в клейких потеках, смолы.
― Погуляли? — спросила, не поднимая головы, тетка Валентина Макаровна.
― Погуляли… — ответил Сергей. И словно в оправдание добавил: — Мы тут недалеко были…
Алена промолчала. У нее все получалось естественно: могла говорить, могла молчать. А Сергей заранее тяготился необходимостью о чем-то разговаривать с Лешкиной матерью по приезде в Никодимовку. И откровенно обрадовался, когда увидел возле дома трех соседок тетки Валентины Макаровны. За отсутствием хозяйки они обсуждали ее несчастье между собой.
В дом вошли вместе. Соседок тетка Валентина Макаровна повела к себе в комнату, что служила ей спальней и горницей. Сергей прошел следом за Аленой в Лешкину комнату.
Алена сбросила у дверей босоножки, нацепила войлочные шлепанцы тетки Валентины Макаровны, убрала с кровати спортивный костюм, уложила его на стуле.
И, когда укладывала, спросила:
― Чего ты смотришь на меня, Сережка?
― Зачем мы туда ходили? — спросил Сергей, которому эта глупая вечеринка не давала покоя. Тем более что хмель дорогой прошел, а горечь во рту и муть в мозгах остались.
― Просто так, — ответила Алена. И, взглянув на него честными глазами, еще раз соврала для большей убедительности: — Просто так, Сережка… А тебе там ничего не показалось?
Сергей хотел прикрыть дверь, через которую доносились голоса женщин, Алена упредила его:
― Ты побудь с ними, Сережка, ладно? А я хоть чай разогрею. — И она тронула рукой пряжку своего белого пояса, давая понять, что ей надо переодеться.
― Ладно… — меланхолично сказал Сергей. — Только ты другой раз хоть предупреждай: может, придется где драться?
― А ты что, драться не умеешь? — поинтересовалась Алена.
Сергей кашлянул, потому что першило в горле, пригладил волосы на затылке и демонстративно вышел.
Бабки тем временем (или тетки? Кто их знает, когда взрослые люди бывают еще пожилыми, а когда наконец стариками) комментировали события.
Лешкина мать выглядела моложе других даже сейчас, потому что не работала при муже и устроилась после его смерти в потребкооперацию, на дворе ни свиней, ни коровы не держала. А гости ее, в одинаково белых косынках, в широких юбках ниже колен, с иссеченными ветром лицами и жесткими, коричневыми руками, казались намного старше, хотя были скорее всего ровесницами ей.
Сергей устроился в сторонке, возле накрытого плюшевой накидкой телевизора, и в суть разговора не вникал. Но потом, когда одна из женщин заговорила о Лешке, он прислушался.
Тетка Валентина Макаровна сидела на кровати, лицом к Сергею, женщины на табуретах, — против нее, и Сергей видел их со спины.
― Я же и то… — сказала тетке Валентине Макаровне ближняя к двери, на чьей косынке еще угадывались выцветшие лепестки голубых незабудок. — Как Ванюшка толкнул меня: сходи, мол, чтой-то корова забеспокоилась… Поднялась, выхожу на крыльцо… Около дома твоего, гляжу, блысь огонек — вроде спички… Теперь-то, как Федоровна сказала, что Лешка твой аккурат там, на тропинке был, — это он, значит… А тады мне и в голову ничего… Зашла к коровенке, вернулась в избу… И тут пожар…
Федоровна, которую говорившая подтолкнула локтем, ссылаясь на ее осведомленность, горестно покачивая головой, перевела разговор на другое:
― К Татьяне ить одноверцы ее захаживали: про страшный суд, про знамения — это от них она. Я аккурат одного видела… Как стемнеет — они к ней… То ж чего б она в хоромину свою в теми-то заглядывала?.. Мож, кто был, однако?.. А по мне эти знамения, раз бога нету, — к чему теперь?
― Ой, попомните меня, — звонким голосом вмешалась третья, что сидела ближе к окну, — одна беда не ходит! Гришь, врет святое писание? А вот одно к одному: чует мое сердце — ищщо чевой-то, однако, будет!
В этом обилии вздохов и предположений Сергей обратил внимание лишь на рассказ первой бабки: сослепу ей огонек увиделся на дорожке или спросонья?.. Только огонька и не хватало Сергею в общей путанице его представлений о вчерашних событиях.
Хотел вмешаться в разговор женщин — Алена позвала из-за двери:
― Сережа!.. — Она снова переоделась в свой традиционный черный костюм. Спросила: — Ты правда есть хочешь?
― Может, похмелиться?..
Алена смерила его холодным взглядом и шутки не приняла.
― Вот… — Взяла со стола газетный сверток. — Я тут положила тебе: огурцы, мяско, соль. Ты иди — пожуешь, если захочется. А я сейчас как-нибудь гостей выпровожу. Нам всем надо поспать, — сказала она. И добавила. — Ты будь, Сережка, серьезней. Как маленький… Об остальном — завтра. Понял?
