Виктор Пронин - Высшая мера
- Но ведь все эти острова… Большие деньги. Откуда у них могут быть большие деньги, если ограбления не было? - Юферев сознательно выдал информацию - ограбления не было, только видимость.
- Даже так, - Кандауров мгновенно услышал самое главное. - Значит, все правильно и все мои подозрения обоснованны. А что касается денег… С ними ведь расплатятся, капитан, с ними щедро расплатятся. Могу тебе сказать, сколько стоит такая работа.
- Скажи.
- Тысяч пятьдесят.
- Долларов? - переспросил Юферев не столько по замедленности мышления, сколько из служебной добросовестности - все вещи, все признания и показания должны быть произнесены и запротоколированы однозначно, чтобы не было возможности что-либо истолковать иначе.
Кандауров и на этот раз его понял.
- Да, капитан, да. Пятьдесят тысяч долларов. Возможны, конечно, колебания, но это уже так… Или их облапошили, или они продешевили, или заказчик расщедрился. Так мы договорились?
- Ты не понял, что наша совместная работа уже началась?
- Понял, капитан. Но если ты хочешь, чтобы все было названо словами, я тоже этого хочу.
- Хорошо, Костя. Мы договорились. Я постараюсь найти этих ребят, буду рад, если и ты мне поможешь. Но ты - вольная птица, а я узник закона. Поэтому и сейчас, и в будущем ты это учитывай… Но мы договорились.
- Хорошо, капитан. Я буду позванивать иногда. Что-нибудь узнаю - доложу.
- Убийство странное, Костя… Ты это… Гляди в оба…
- Знаю, Саша. У меня боевая готовность. Спасибо.
- Пока. - И Юферев положил трубку.
Вроде не осталось ничего неясного, никто никому не пудрил мозги, не угрожал, но не мог, не мог Юферев освободиться от какой-то неловкости, оставшейся после разговора с городским авторитетом.
Все было сказано предельно ясно и четко, но была какая-то тягостность и в страшном предложении Кандаурова, и в его собственном согласии сотрудничать с городской бандой. Наконец до него дошло - это действительно могло вызвать замешательство в сознании, выстроенном в полном соответствии со статьями Уголовного кодекса, - главарь предлагал ему более действенный, более сильный и, если уж на то пошло, более справедливый способ и вынесения приговора, и его исполнения, нежели тот, которым обладал он, представитель государственного правосудия.
Кандауров не заискивал, Юферев тоже не лебезил, но понимал - его позиция ничуть не сильнее кандауровской, его возможности не больше, сила, которая стоит за ним, ничуть не внушительнее. И, осознав все это, Юферев тут же, не поднимаясь с кресла, решил твердо и окончательно - не отдаст он отморозков.
Ни за что не отдаст.
Пусть они спасутся, уйдут от наказания, пусть весело смеются на счастливых Канарских островах, пусть. Но сдать их Кандаурову - значит навсегда записаться в его штат.
- Надо ведь хоть иногда за что-то и уважать себя, - пробормотал он. - Я их найду, сука буду, найду! - Юферев даже не заметил, как скатился на кандауровский жаргон.
Апыхтин ходил по квартире со странным ощущением, что находится в совершенно незнакомом ему месте. Залитый кровью ковер унесли, голый пол казался чужим и даже каким-то обесчещенным.
Круглый стол без скатерти и голый пол создавали ощущение гостиницы, где он оказался случайно, ненадолго и вот-вот должен съехать отсюда, собрав свои вещички.
Пройдя в ванную, Апыхтин некоторое время стоял на пороге, напряженно всматриваясь в темноту. Он опасался включить свет, будто его поджидало здесь что-то страшное, нечеловеческое. Но, поколебавшись, все-таки нажал кнопку выключателя. Вспыхнул мягкий свет, и он с облегчением убедился, что ничего неожиданного не произошло.
А впрочем, нет, произошло.
На стеклянной полочке зеркала, в подвесном шкафчике, на раковине он увидел Катины кремы, духи, лосьоны с причудливыми названиями. Тут же висело ее полотенце, которое они вместе покупали в каком-то маленьком итальянском городке не то год, не то два назад. А шлепанцы были уже из Германии.
Апыхтин смотрел на все это, ни к чему не прикасаясь, как не мог прикоснуться к котлетам, которые Катя жарила перед самой своей смертью. Их съели оперативники, которые несколько часов искали по всей квартире следы убийц.
Не нашли.
Не выключая света в ванной, Апыхтин вернулся в комнату - там раздался телефонный звонок. Он постоял некоторое время, помедлил, но звонки продолжались, и он поднял трубку.
Звонил Осецкий. Как всегда - взволнован, нетерпелив, озабочен.
- Старик, ты как?
- Ничего, - ответил Апыхтин. - Нормально.
- Жив?
- Местами, - усмехнулся Апыхтин, поймав себя на ощущении, что разговаривать ему не хочется, неинтересно, и даже более того: он не вполне понимает собеседника, не вполне сознает, что говорит сам. И отделывался словечками короткими, непритязательными, которые можно истолковать и так и этак, которые можно вообще не произносить, и от этого ничего не изменится.
Да, Апыхтин как-то незаметно для самого себя смирился с мыслью, что ничего не изменится, как бы он ни поступил, что бы кому ни сказал. И эта вот покорная смиренность, похоже, больше всего озадачивала людей, которые его знали. Он выглядел спокойным, но потерянным, отвечал невпопад, и знакомые начали опасаться, как бы он не совершил какой-нибудь глупости.
- Местами - это тоже неплохо.
- А вы там как?
- Держимся, старик! - обрадовался Осецкий вопросу, на который можно отвечать не задумываясь, отвечать долго и отвлекать Апыхтина, выводить его из оцепенения. - Все прекрасно, старик! Никаких потрясений, так что ты не волнуйся, не переживай!
- Знаешь, Игорь… - Апыхтин помолчал. - Я не переживаю. Скажу тебе больше… Такое ощущение, что я уже и не могу переживать.
- Не говори так! - зачастил Осецкий. - Не говори! Пройдет, вот увидишь, пройдет!
- Как с белых яблонь дым?
- Вроде того, - брякнул Осецкий, не поняв, о каком дыме говорит Апыхтин.
- Надо же…
- Мы зайдем к тебе сегодня… Ты как?
- Заходите.
- Может, чего захватить?
- Захватите.
- В котором часу?
- Как соберетесь. - Апыхтину было совершенно безразлично, когда к нему зайдут заместители, да и придут ли вообще, что захватят с собой или ничего не захватят - это их дело.
- Ну пока, Володя! - Осецкий постарался придать своему голосу ту сложную интонацию, которая говорила бы о том, что он охотно навестит друга, но понимает, что у того беда и большой радости по поводу предстоящей встречи высказывать не следует, плохо это, грубо. И сумел все-таки удержаться на лезвии ножа, хотя Апыхтин начисто не заметил его усилий, его мастерства и чуткости.
- Пока, - ответил он и положил трубку.
Пройдя к Вовкиной комнате, Апыхтин остановился на пороге и долго бездумно смотрел на обнаженные вещи. Поправил стул, стоявший, как ему показалось, неправильно, бестолково. Прошел к окну, отдернул занавеску. Увидев проносящиеся внизу машины, некоторое время смотрел на них, и ни единой мысли, ни единого желания не возникло в нем.
- Так ты будешь все-таки на горе Троодос? - раздался сзади знакомый голос Кати.
Апыхтин замер, испарина мгновенно покрыла его лоб, и он начал медленно-медленно поворачиваться, в ужасе от того, что увидит через секунду. Но то, что увидел, было хуже ожидаемого - за спиной никого не было. Ни живой Кати, ни мертвой - никого. Хотя нет, слабая, прозрачная тень скользнула все-таки на фоне обоев - Катя виновато держала руку у горла, чтобы не огорчать его видом своей страшной раны.
Апыхтин перевел дыхание и, стараясь шагать бесшумно, чтобы не вспугнуть затаившиеся в квартире тени, только тени когда-то живых людей, двинулся к кухне. Он уже знал, как поступить, что сделать. И знал - ничто его не остановит, ничто не помешает совершить задуманное.
Когда он уже отходил от маленькой комнаты и впереди был проход на кухню, сзади раздался веселый Вовкин голос:
- Будет, будет! Он давно собирался на Троодос.
Апыхтин понимал, что оглядываться не следует, ничего он не увидит за спиной, но все же остановился и также медленно, опасливо повернул голову назад. Может быть, ему показалось, может быть, на самом деле ничего не было, но увидел он, увидел прозрачную Вовкину тень на фоне светлого прямоугольника двери. Вовка смотрел на него печально, так, как никогда не смотрел при жизни. И последнее, что увидел Апыхтин, - черную рукоятку штыря, торчавшего из виска сына.
Убедившись, что Вовка исчез, растворился в воздухе и не осталось даже слабой его тени, Апыхтин с какой-то больной сосредоточенностью вошел на кухню, плотно закрыл за собой дверь и, лишь убедившись, что сквозняк ее не откроет, направился к холодильнику. На губах его блуждала странная улыбка, какая может быть у человека, которому удалось ловко кого-то перехитрить.
Апыхтин достал початую бутылку водки, налил себе почти полный стакан и медленно, как прохладительный напиток, выпил до дна.
