Александр Бушков - Антиквар
– Что лыбишься? – поинтересовался Смолин. – Али поразить чем хочешь, подземный умный крот?
– А чего ж не поразить-то… Местечко расчисть. Нет, поширше давай… Нервы крепкие? – Гонзиц, разделавшись с налитым, поднял оба указательных пальца. – Вот вам Стивен Кинг шантарского образца…
Он опустил обе руки в сумку, необычайно бережно поднял завернутый в белую тряпку округлый предмет, поставил его на стол и с рассчитанной медлительностью освободил от холстинки.
Шварц эмоционально матернулся. Смолин придвинулся поближе к столу, присмотрелся. На холстинке покоился бело-желтый человеческий череп без нижней челюсти и доброй половины верхних зубов. В затылке, на левой стороне красовалось штук семь квадратных отверстий, в правом виске был пролом определенно древнего происхождения. Гонзиц, легонько похлопывая черепушку по затылку, смотрел на присутствующих прямо-таки с гордостью.
– Ладно, – сказал Смолин. – Я заранее понимаю, что передо мной нечто из ряда вон выходящее – иначе б ты не пер этого жмура за полтыщи верст… Просвещай темных, наука…
– Докладываю, – сказал Гонзиц. – Классическое скифье. Покойный товарищ был, несомненно, если не вождем – а я все же полагаю, что вождем, и намерен незамедлительно это обосновать, – то как минимум нешуточным богатырем наподобие скифского Илюхи Муромца…
– И из чего это вытекает? – осведомился Смолин, приглядываясь к дырам в черепушке. Было в них нечто знакомое…
– Из того, как его убивали, – сказал Гонзиц наставительным тоном профессионала. – Сначала его шарахнули в висок чем-то вроде палицы, отсюда и пролом, и он грянулся с коня…
– А почему не просто упал, будучи пешим?
– Посмотри сюда, – сказал Гонзиц, прикасаясь указательным пальцем к обширному участку кости над левым глазом. – Как напильником стесано, а? Пеший убитый, падая, настолько не повредил бы череп, он должен был упасть с высоты, то есть, сто процентов, с коня… скелет, кстати, тоже был характерно поломан – с коня, с коня, никаких сомнений… Вот. А потом его, уже мертвого, человек с полдюжины старательно приложили чеканами. Ритуал такой был. Богатыря или вождя именно так и полагалось после смерти «чествовать» – чтобы каждый отметился старательно…
Выдвинув ящик, Смолин достал небольшой скифский чекан в зеленой окиси, держа его двумя пальцами, примерился острием ромбического сечения к одной из дырок – ну да, чрезвычайно похоже. Чеканы у тех были явно побольше – но их не бывает двух одинаковых…
– Вот только потом соплеменники вождя определенно отбили, увезли домой и похоронили честь по чести, – продолжал Гонзиц. – Потому что погребение я раскопал полное: череп от скелета не отделен, вещичек имелось предостаточно. Если бы его захапало в качестве добычи то самое вражье, что вождя замочило, в земле лежал бы только череп. Я ж тебе рассказывал, давно тому…
– Помню, как же, – кивнул Смолин. – У скифов такие вот заслуженные черепушки полагалось оберегами ставить, а?
– Совершенно верно. Чтоб сторожил жилье и приносил счастье, удачу и все такое прочее…
Шварц раскатисто захохотал.
– Чего смешного? – недовольно покосился Гонзиц. – Наукой, детинушка, это установлено достоверно…
– Да я и не сомневаюсь, – сказал Шварц, все еще фыркая. – Я себе это представил в переводе на день нынешний: стоит у Яковлевича в красном углу черепушка Кащея с надлежащим проломом… Оберегает старательно и бизнес, и жилье…
– Ага, вот именно, – сказал Смолин. – А где-то – черепушка Березовского с ледорубчиком в затылке, помалкивает себе, только смотрит загадочно… Вообще-то…
Он отвлекся, расслышав знакомую мелодию, свидетельствовавшую, что на «секретную» трубку пришло сообщение. Нажал кнопки, прочитал. Удивленно поднял брови, какое-то время раздумывал, потом отложил телефон, все еще хмурясь.
Гонзиц тем времени выкладывал на стол, располагая в живописной икебане вокруг черепа, массу интересных предметов: широкий незамкнутый обруч, здоровенный чекан с плоским набалдашником для нижней части древка, бляхи в виде животных, подвески-конусы (целую пригоршню), непонятные диски, еще какие-то продолговатые штучки – все потемневшее, почти черное, в пятнах зеленой окиси, кое-где являвшей собою толстую корку. Просверленные клыки, то ли медвежьи, то ли кабарожьи, тусклые висюльки, явно золотые, разноцветные плоские кругляшки, раковины каури с дырочками – надо полагать, когда-то это было ожерелье, жилы, использовавшиеся тогда в качестве основы, давным-давно сгнили, а все остальное сохранилось…
– Вот, извольте, – сказал Гонзиц, выложив последний предмет – тронутый ржавчиной металлический кинжал. – Все, что имелось при покойничке. Только сразу предупреждаю, Вася – цена будет неслабая. Тут, как-никак, полное погребение. Ученый мир подобными черепами располагает давненько, а вот в антикварке они до сих пор что-то не попадались…
– Не спорю, – сказал Смолин чуточку отстраненно. – Кто б тут спорил, аргументы и факты налицо…
– Так что – пара тысяч баксов, как с куста…
– Будет тебе пара тысяч баксов, будет, – сказал Смолин все так же задумчиво. – Вполне по-божески, чего уж там… Слава, у тебя как со временем?
– Да навалом. Официально-то я с поля только завтра явлюсь, так что сегодня делать и нечего, разве что, с твоего позволения, и далее твой коньячок понужать и с Маришкой заигрывать. Платонически, ты не подумай…
– Да по мне, хоть и антиплатонически, – потянул Смолин. – Для хорошего человека не жалко, подумаешь, сокровище короны… и в самом деле поскучай тут часок с бутылочкой, а? Меня тут срочно выдернули, я за часок обязательно управлюсь…
– Да без проблем!
– Вот и прекрасно, – сказал Смолин, нетерпеливо вставая. – Только смотри, чтобы чадушко, – он кивнул в сторону Шварца, – не потребило ни граммулечки, ему еще сегодня рулить и рулить… В общем, я на часок.
Он вышел черным ходом, на ходу нажал кнопку на брелоке, сел за руль своего черного «паджерика» – восьмилетнего, но вполне приличного, не привлекавшего внимания. Достал телефон и еще раз перечитал короткое сообщение.
«Тыща палата 305 ты мой племянник и единственный родич».
Отправлено это послание, определенно носившее некоторые черты загадки, было с мобильника Кащея, вот ведь что интересно… Да, пожалуй что, часа хватит при любом раскладе… а вождя со всеми причиндалами следует брать, не жмотиться, покупатель примчится не далее чем завтра…
Смолин задумчиво вздохнул и включил зажигание.
Глава 4
Все там будем…
В знаменитую шантарскую больницу, именовавшуюся попросту «тысячекоечной», а еще короче «тыщей», Смолин проник без особого труда, разве что заставили нацепить синие пластиковые бахилы, а так – ни денег, ни уговоров не понадобилось.
Палата оказалась двухместная, по первому впечатлению – из самых рядовых, разве что вторая койка пустовала (но, приглядевшись к ней, Смолин отчего-то сделал вывод, что опустела она вот только что, такой у нее был вид, белье не сменили, и в тумбочке виднеются какие-то яркие пакетики…)
Чепурнова он в первый момент не узнал – четыре дня назад это был хотя и старик восьмидесяти четырех годочков, но все же ничуть не исхудавший, относительно бодренький, даже с признаками румянца. А сейчас на подушке покоился обтянутый кожей череп – кожа даже не бледная, синюшная, прозрачная, пористая, как апельсиновая кожура. Редкие мокрые волосы липнут ко лбу, рот запал. Крепенько ж его шибануло…
Бесшумно переставив в изголовье белую корявую табуретку, Смолин сел. И тихо позвал:
– Степаныч, а Степаныч…
Лежащий абсолютно не пошевелился – только веки поднялись, и Смолина передернуло не столько от жалости, сколько от отвращения к тому, что сейчас перед ним лежало. «Не-ет, – подумал он смятенно, – все же не стоит доживать до таких лет, вообще лучше б застрелиться вовремя, так оно будет приятнее и себе, и людям…»
– Васька…
Голос был слабый, севший, шелестящий какой-то, но все же в нем не ощущалось распада, маразма, кончины. Вполне осмысленно таращится дед, и голос звучит вменяемо…
– Капут мне, – внятно выговорил Кащей. – Капут кранкен…
Смолин помалкивал: сочувствие выражать было бы как-то глупо, а с констатацией столь упрямого факта ни за что не поспоришь, судя по виду, и в самом деле капут подкрался…
– Васька, – сказал старик, глядя на него немигающе, как филин. – Ты, конечно, сука, немало я от тебя потерпел…
«Я от тебя тоже, Никифор, мать твою», – мог бы ответить Смолин чистую правду. Все в этом веселом бизнесе потерпели от всех. Дружбы в их ремесле попросту не водится, как не водится в Антарктиде ишаков. Настоящей вражды, впрочем, тоже не встретишь. Тут другое: вечное, изначальное соперничество – перехватить вещицу, охаять чужое, перенять покупателя и уж в особенности поставщика, выявить чужие «грибные и рыбные места» и побраконьерничать там, если удастся… да мало ли? Главное, не впадать по этому поводу в ненужные истерики и уж тем более не устраивать вендетты – относиться легко, как к неизбежным издержкам производства, поскольку все повязаны одной веревочкой, иногда приходится дружить или по крайней мере сплачиваться против всего остального мира…
