Полина Дашкова - Херувим (Том 2)
- Я вам сказала, уйдите! -повторила Юля, отступая назад, к стене.
Но он продолжал надвигаться, уже молча, и его непристойные черные усики шевелила блатная ухмылка. Юле оставалось только беспомощно опуститься на стул. Она чувствовала себя совершенно раздавленной. Она испугалась этого сопляка и была самой себе противна. Он смотрел ей прямо в глаза, не моргая, и какое-то совершенно новое, незнакомое чутье вдруг подсказало ей, что ни в коем случае нельзя отводить взгляд.
- Вот он!- послышался рядом громкий голос Шуры. - Мама, с тобой все в порядке?
За ней маячили двое в черной форме охранников торгового центра. Прежде чем юношу сдуло, он успел отчетливо и громко прошептать в лицо Юле:
- Сука!
Охранники поспешили за ним, но он растворился в толпе.
- Вот оно, мамочка, бремя славы, - сказала Шура и принялась обгрызать куриное крылышко. - Ешь, остынет,--она пододвинула тарелку, - но какой наглый, это же кошмар! С ним не хотят разговаривать, а он лезет! Интересно, он заранее следил за тобой? Или просто случайно увидел и узнал?
- Как он мог узнать меня? - Юля вытащила сигарету. - Откуда ему известно мое имя?
- Ну имя твое гуляет по желтой прессе, так что ничего странного. Насчет фотографии не знаю. Можно влезть в Интернет и проверить. Честно говоря, после разговора с моими одноклассницами я ждала чего-то подобного. Анжела ведь правда жутко знаменитая, и с ней такое приключение, и ты доктор, который возвращает ей утраченную привлекательность. Заметь, что привлекательность утрачена при весьма загадочных обстоятельствах, и всем кажется, что тебе, доктору, она могла бы раскрыть тайну своей трагедии. Если бы мы жили на Западе, ты бы потом написала книгу и получила миллион долларов. Ты прикоснулась к миру звезд и сама стала звездой. На тебя кидаются журналисты. Слушай, а что ты так напряглась? Ну дала бы ему интервью. Конечно, он противный, на бандитскую шестерку похож, но внешность может быть обманчива. Другое дело, что он наглый...
- Только скальпелем, - еле слышно пробормотала Юля, - и лазерным лучом...
- Что?- Шура отложила недогрызенное крылышко, подалась вперед и так высоко подняла брови, что челка зашевелилась. - Ты бредишь, мамочка? У тебя шок от встречи с желтой прессой?
- К звездному миру я прикоснулась только скальпелем и лазерным лучом. Юля затянулась в последний раз, погасила сигарету и принялась за еду.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Ранним утром, теплым и пасмурным, Сергей впервые выехал за ворота базы на серебристой "капле" и отправился окольными путями на Долгопрудненское кладбище. Он ехал по тихим подмосковным дорогам. Еще не начался дачный сезон, и машин было мало. Он включил музыку, открыл окно.
Серебряная "капля" легко летела по мокрому шоссе. Мимо проплывал лес, еще сонный, застывший в ожидании настоящего летнего тепла. Нищие деревни, осевшие деревянные дома. Бабки в платках и телогрейках торговали домашней снедью под огромными рекламными щитами. Со щитов смотрели надменные томные куклы мужского и женского пола и призывали оттянуться, влиться, сникерснуть. Поселки новых русских с трехэтажными виллами, коммерческие центры с супермаркетами, ресторанами, казино. Храмы, ухоженные, отреставрированные, все до одного действующие. Небольшие деревенские кладбища. На голых черных полях стаи галок. Серые бетонные заборы, обтянутые колючкой. Яркие новенькие бензоколонки, обязательно с небольшим магазином и кафе. Щиты рекламы, словно стада фанерных разукрашенных попрошаек вдоль всех дорог.
Сергей притормозил возле старушек, купил банку молока, два теплых пирожка, с мясом и с капустой, проехал мимо поселка, остановился в безлюдном месте, на обочине, у леса, и, как только замолчал мотор, стал слышен счастливый птичий щебет, шорох проснувшейся хвои, стук капель.
Он вышел из машины, перепрыгнул кювет, прошел несколько шагов по мягкой мокрой земле, снял темные очки и замшевую черную кепку, подышал лесным воздухом. Он, конечно, был точно таким, как на базе, но совершенно другим. Возможно, забор с колючкой меняет состав воздуха. Огороженная территория пахнет иначе, чем открытая. И еда на открытой территории имеет совершенно другой вкус.
Сергей заметил поваленную сосну, вернулся к машине, взял банку с молоком, пирожки. Усевшись на сосновый ствол, он позавтракал. Молоко пахло сеном, хлевом, пирожки были похожи на те, что пекла мама. Он ел и пил не спеша, чувствуя, как с каждым глотком молока вливаются в него силы. Потом выкурил сигарету, сел в машину и до Долгопрудненского кладбища доехал уже без остановок.
Могила была такой неухоженной, замусоренной, что первым делом он отправился к сторожам, попросил веник, мешок, принялся сгребать гнилые прошлогодние листья. Каждую весну, примерно в это же время, они с мамой приезжали сюда и вдвоем делали то же самое, если, конечно, он был в Москве. Потом мама сажала цветы, анютины глазки, выпалывала сорняки, мыла маленький мраморный памятник с овальным портретом отца и золоченой надписью:
"Логинов Александр Иванович, 1936-1979".
Теперь рядом с отцовским был мамин портрет, в таком же овале, и свежая гравировка: "Логинова Вера Сергеевна, 1940-1999". Люди, хоронившие маму, выбрали для памятника фотографию, на которой она совсем молодая, моложе отца.
Он погиб где-то в Африке, возможно, в Замбии. Точной даты и места его гибели мама так никогда и не узнала. В июне 1977 г. майор ГРУ Александр Логинов получил звание подполковника и был направлен в составе группы военных советников в столицу Замбии город Лусаку. А в августе 1979 г. пришло официальное извещение. Подполковник Логинов геройски погиб, выполняя свой интернациональный долг, посмертно награжден орденом Боевой славы второй степени. Через три месяца его вдове вручили этот орден в красной коробочке, маленькую медную урну и документы на получение щедрой пожизненной пенсии.
Сергей хорошо помнил отца, правда, давно стерлась грань между его реальными детскими воспоминаниями и мамиными рассказами. Не только служба отца, но и множество мелочей, его окружавших, были тайной, и в детстве тайна эта казалась Сергею прекрасной, возвышенной и благородной. Но когда он погиб и мама сразу постарела лет на десять, очарование тайны значительно поблекло. В четырнадцать лет лютая мужественная романтика больше не казалась ему главным и единственным качеством военной профессии, и это было хорошо, поскольку он собирался стать военным. Он делал свой выбор с открытыми глазами. Розовые очки не обязательно розовые, они бывают и цвета хаки.
Ограда и скамеечка требовали ремонта и свежей краски. Он с удовольствием сделал бы все сам, но времени уже не оставалось. Он отправился к сторожам отдавать веник, договорился, заранее оплатил работу. Когда возвращался назад к могиле, машинально смотрел на памятники вдоль дорожки, читал имена, даты. В глаза ему бросился высокий белоснежный кусок мрамора, украшенный выпуклыми бронзовыми ветками. Странный памятник, дорогой, помпезный. В центре огромная цветная фотография молодой черноволосой девушки.
"Демидова Мария Артуровна, 1965-1985".
Могила была ухоженной, чистой. За высокой чугунной оградкой ни одного гнилого листа. Рядом с камнем голый рябиновый куст.
"Красивая",- подумал Сергей, невольно задерживая взгляд на лице девушки.
Большие серые глаза смотрели прямо на него. Гладкие черные волосы падали на тонкие ключицы. Солнце пробилось сквозь мягкую хмарь, тени голых рябиновых веток скользнули по фарфору портрета, и на миг показалось, что бледные губы вздрогнули в грустной улыбке.
"Всего двадцать лет. Что же случилось с тобой, Мария Артуровна? Тебя сбила машина? Ты тяжело неизлечимо заболела?" - Сергей прошел уже мимо, но вдруг замер, оглянулся на беломраморную башню, на фарфоровое лицо, словно затылком почувствовал взгляд странно живых серых глаз.
"О, Господи! Демидова. Маша Демидова, единственная дочь высокого чиновника Министерства иностранных дел, студентка третьего курса Института международных отношений. Тебя убили, Мария Артуровна. Тебя убил твой сокурсник Михеев Юрий Павлович. Он любил тебя с первого курса. Однажды напился и заколол из ревности. Причина смерти - ранение острым предметом в сердце. И почему-то теперь, через пятнадцать лет, тень твоего убийцы болтается где-то рядом со мной, совсем близко".
* * *
Полковник Райский не стал ждать, когда подготовят распечатку записи, сделанной в машине Юлии Николаевны Тихорецкой, и потребовал срочно принести пленку.
- Там слышимость плохая,- предупредили его, - может, подчистить, убрать помехи?
Каждый раз он слушал записи разговоров доктора Тихорецкой живьем, без предварительной обработки, каждый раз у него не хватало терпения дождаться распечатки.
- Ничего, я разберусь, - говорил он.
Это превратилось в своеобразный ритуал. Полковнику приносили кофе, он закрывался в кабинете, усаживался в кресло, ставил на подлокотник чашку и пепельницу, клал ноги на журнальный стол.
