Марина Крамер - Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров
— Ты же не любишь, когда я встаю к плите, — улыбнувшись, поддел Женька, увлекая Марину за собой в кухню, где начал расставлять на барной стойке ее любимые блюда, извлекая их из холодильника.
— Я от твоей кулинарии толстею, — пожаловалась она, садясь на табурет.
— Толстеешь — где там! Ладно, вот тебе роллы твои, ешь.
Он выложил из потертого красного футляра на подставку хаси, которыми пользовалась только Марина, придвинул миску для соуса.
— А сам что?
— А сам не хочу.
Ему кусок не лез в горло от нехороших предчувствий и из-за того огромного клубка лжи, что пришлось накрутить, но Женька старался не демонстрировать волнения и прорывающейся изнутри тревоги. Главное — убедить ее, что все хорошо, заставить сесть в самолет, а там уж будь что будет.
Коваль с удовольствием пообедала, выпила чашку зеленого чая с лимоном, выкурила сигарету и сладко потянулась:
— Полежать бы…
— Так и полежи, кто мешает-то?
— Нет, поеду. Надо сегодня закончить все дела, чтобы не отвлекаться уже на них и спокойно собрать вещи.
Хохол только кивнул — ему самому не терпелось, чтобы Марина как можно скорее ушла из дома и он мог бы без помех позвонить тестю.
Еле дождавшись момента, когда Марина закрыла за собой калитку и села в джип, Женька взял телефон и набрал номер Виктора Ивановича. Тот словно ждал этого звонка, ответил почти мгновенно:
— Да, Женя, я тебя слушаю.
— Виктор Иванович, расшаркиваться у меня времени нет, потому про здоровье говорить не будем, — сразу начал Хохол, — вы мне вот что скажите, когда Дмитрий планирует в N. лететь?
— Через две недели. А что?
— Ну, значит, у меня пока есть время, — с облегчением выдохнул Женька, нашаривая сигареты.
— Время для чего, Женя? — насторожился тесть, и Хохол поспешил успокоить:
— Вы не волнуйтесь только. Мы в Черногорию улетаем, уговорил я ее все-таки. Хочу, чтобы хоть пару недель провела в покое, а то уже и Грег заметил, что она нервная снова и плачет по поводу и без. А если уж пацан заметил — значит, дело швах совсем.
— Ты сказал ей о Дмитрии?
— Пока нет. Не могу слов подобрать… да и тут еще новости не особенно приятные. Об этом вообще не знаю, как говорить буду. В общем, чует мое сердце, что дочь ваша через пару недель аккурат билеты в N. затребует, — со вздохом признался Женька, — и я этот момент хочу оттянуть, насколько будет возможно. Не могу придумать, как ей все это преподнести. Угораздило же сына вашего… других городов мало, что ли?
Виктор Иванович тоже вздохнул:
— Вот я ему тоже об этом сказал — зачем, мол, тебе город, в котором до сих пор помнят твою фамилию?
— Ну а он что?
— Мне кажется, он именно на это ставку и делает, — признался Виктор Иванович, — я много думал об этом и других причин просто не нашел.
— Ну и гнида сынок ваш, — процедил Хохол, которого попытка Дмитрия использовать имя сестры в своих целях разозлила до крайней степени, — и я даже извиняться перед вами за слова не буду.
Виктор Иванович промолчал — зная характер зятя, он прекрасно понимал его реакцию и извинений, понятное дело, не ждал. За то, что в свое время сделал Евгений для его дочери, старый журналист был готов простить ему многое, в том числе и нелюбовь к сыну. В душе Виктор Иванович был согласен с Хохлом — Дмитрий иной раз поступал непорядочно и не желал слушать никаких доводов. И если он, как отец, не может сделать выбор в пользу кого-то из детей, то Евгений от этого выбора освобожден — он защищает жену и не выбирает способов для этого, а действует как умеет.
— А с кем останется Грег? — перевел разговор Виктор Иванович. — Или с собой берете?
— Он со скаутами в поход ушел, на месяц почти. Потом Генка встретит и привезет к нам, если, конечно, к тому моменту мы еще в Черногории будем. Ну а нет — здесь с ним останется, присмотрит, не в первый раз.
— Вот и хорошо, что в поход пошел, — обрадовался Виктор Иванович, — ему не помешает.
— Да ему-то не помешает, но вот мама наша тут такой концерт мне закатила — как наседка, честное слово, — со смехом сказал Хохол, — никогда бы не подумал, что моя жена на такое способна. Но мы ее вдвоем уговорили.
— Женя, если вы вдруг решите лететь в N., ты мне сообщи обязательно, — попросил журналист после паузы, — потому что я тоже туда собираюсь, и нам не нужно давать окружающим пищу для размышлений. Ведь явно придется столкнуться в городе. Я должен знать, с какой легендой вы там появитесь, чтобы не подвести.
— Ишь ты — «с легендой»! — беззлобно поддразнил Женька, закуривая очередную сигарету. — Прямо шпионские страсти у нас. Конечно, я вам постараюсь сообщить как-то, но не могу обещать. Сами же понимаете — с вашей дочерью ни к чему невозможно подготовиться заранее, у нее свои планы и свои способы, которыми она не всегда делится даже со мной. А вы-то чего там забыли, кстати?
— Дмитрий просил помочь с информационной поддержкой.
— А-а… пресс-секретарь, значит, ему нужен… — протянул Хохол, снова вскипая от злости.
— Женя, я его отец… — примирительно сказал Виктор Иванович, и Хохол не стал развивать тему:
— Да я понимаю. Ладно, я вас предупредил, постараюсь быть на связи.
Они попрощались, и, положив трубку, Хохол вдруг вспомнил, что не сказал тестю ни слова о возможном появлении на маленькой провинциальной сцене еще одного актера в лице Беса. Но, поразмыслив, он решил, что поступил правильно — на месте будет видно, что с этим делать, а в том, что на этом самом месте они в конце концов непременно окажутся, он даже не сомневался. Обманывать Марину можно довольно долго, но не бесконечно.
Глава 10
Москва
Хвастовство — признак неуверенности.
Грубость — признак бессилия.
Надежда на пользу от их проявления — признак глупости.
Хань Сян-цзы, китайский философВиктор Иванович налил себе свежего чая и ушел в большую комнату, сел на диван и достал с полки низкого журнального столика толстый альбом с фотографиями. Он редко брал его в руки, предпочитая не бередить душу, рассматривая лица людей, которых либо уже нет, либо связаться с ними невозможно. Здесь были старые снимки его родителей, покойной жены, совместные семейные фото с маленьким Дмитрием. И только на двух последних страницах он поместил фотографии Марины, Евгения и маленького Грегори. Егорки. Снимок дочери был один, и тот она позволила сделать с большим трудом, понимая, что некоторые вещи бывают опасны для тех, кто к ним прикасается. Виктор Иванович всматривался в красивое, словно точеное лицо Марины, так похожее на лицо ее матери, и не мог вспомнить, как дочь выглядит сейчас, после нескольких пластических операций. Она изменилась до неузнаваемости, не осталось ни единой черты от этого великолепного лица, разве только взгляд. Но — так было нужно, и Виктор Иванович смирился, как смирился и Хохол. И только Грегори нет-нет да и припоминал матери перемены, которые его испугали. Он, разумеется, тоже привык, приспособился, но часто вслух жалел о том, что мать решилась измениться так сильно.
Виктор Иванович погладил пальцами глянцевую черно-белую поверхность фотографии, и ему показалось на секунду, что дочь улыбнулась уголками губ. Ей очень шла эта улыбка, смягчала жесткий взгляд чуть прищуренных синих глаз и делала лицо нежным и совсем молодым. Он никогда не знал ее подростком или юной девушкой, но почему-то был уверен, что и тогда Марина не была наивной или мягкой — не тот характер, не те условия жизни, не та среда. Если бы не железная натура и не мужской склад ума, никто не мог бы поручиться, кем стала бы эта красивая женщина. Но она сумела подняться над обстоятельствами, предоставленными ей судьбой, сломала их и выстроила по-своему. И до сих пор она живет только так, как хочет сама, предоставляя остальным право присоединиться или уйти. И он, Виктор Иванович, в свое время сделал выбор и остался рядом. С годами отношения стали немного лучше, Марина, взрослея, немного оттаяла и попыталась если не простить отца, то хотя бы перестать обвинять, и это очень облегчило общение. Он был благодарен ей и за это, понимая, как трудно было гордой и самостоятельной дочери переступить через свою давнюю детскую обиду.
Самым неприятным в сложившейся сейчас ситуации Виктор Иванович считал возможную встречу Марины и Дмитрия там, в N. Конечно, шансов на то, что брат узнает сестру в ее новом облике, практически нет, но мало ли нюансов. И этой встречи Виктор Иванович страшился, как ничего больше. Его дети, его кровь — и по разные стороны. Наверное, похожие эмоции испытывали те, чьи родные оказывались противниками в гражданских войнах — не дай бог никому.
Виктор Иванович закрыл альбом и долго сидел, не в силах пошевелиться или убрать руку с бархатной обложки. «Я стал совсем старый, любая новость высасывает из меня все больше сил и эмоций, а восстанавливаться потом с каждым разом труднее. Если сейчас все закончится хорошо — ну, по крайней мере, благополучно, — непременно приму Маришино предложение и поеду к ним, поживу там подольше, с внуком пообщаюсь», — решил он и убрал альбом на место.
