Джон Гришем - Золотой дождь
— Вы узнаете эту распечатку, мистер Кили? Ее передали мне сегодня утром.
— Да, разумеется.
— Чудесно. Можете вы сказать присяжным, какое количество полисов на страхование здоровья выдала ваша компания в 1991 году?
— Ну, точно я не помню. Сейчас проверю. — Он переворачивает страницы, берет одну, откладывает, берет следующую, и так до бесконечности.
— Девяносто восемь тысяч плюс минус несколько сотен — это близко к реальности?
— Вполне вероятно. Да, думаю, что это соответствует действительности.
— А сколько заявлений на выплату страховых премий поступило в 1991 году по этим полисам?
Повторяется та же тягомотина. Кили роется в распечатке, бормоча себе под нос какие-то цифры. Мне даже немного стыдно за него. Время идет, и наконец я подсказываю:
— По моим сведениям, таких заявлений было примерно одиннадцать тысяч четыреста. Что вы на это скажете?
— Что ж, это вполне похоже на правду, но я все-таки хотел бы удостовериться сам.
— Каким образом?
— Мне нужно ещё немного времени, чтобы ознакомиться с этими материалами?
— То есть, искомые сведения там есть?
— Думаю, что да.
— А можете вы сказать присяжным, в скольких случаях ваша компания отказывала в выплате страховых премий?
— Я бы и в этом случае предпочел сначала свериться с этими материалами, — поясняет Кили, обеими руками приподнимая распечатку.
— То есть, и эти сведения там есть?
— Наверное. Да, должны быть.
— Очень хорошо. Тогда откройте одиннадцатую, а затем восемнадцатую, тридцать третью и сорок первую страницы.
Кили так и делает. Он на все готов, лишь бы не свидетельствовать под присягой. Слышится потрескивание бумаги и шелест переворачиваемых страниц.
— Верно ли, что искомое число составляет около девяти тысяч ста? — спрашиваю я.
Кили мое возмутительное заявление шокирует.
— Нет, конечно! — горячится он. — Это просто смешно.
— Но точно вы не знаете?
— Я знаю, что это число не может быть настолько велико.
— Благодарю вас. — Я приближаюсь к свидетелю, забираю у него распечатку, а взамен вручаю полис «Прекрасного дара жизни», который приобрел Макс Левберг. — Вы узнаете это?
— Да, разумеется, — поспешно отвечает Кили, радостный до беспамятства, что отделался от проклятой распечатки.
— Что это такое?
— Это полис на страхование здоровья, выданный моей компанией.
— Когда именно?
Кили всматривается в документ.
— В сентябре 1992 года. Пять месяцев назад.
— Взгляните, пожалуйста, на одиннадцатую страницу. Раздел «Ж», параграф четыре, часть «В», условие номер тринадцать. Что там сказано?
Шрифт настолько мелкий, что Кили приходится поднести бумагу почти к самому носу. Я усмехаюсь и смотрю на присяжных. Комизм ситуации не ускользнул от них.
— Нашел, — произносит наконец Кили.
— Хорошо. Зачитайте, пожалуйста, вслух.
Кили читает, прищуриваясь и хмурясь — занятие это явно не доставляет ему удовольствия. Закончив, выдавливает вымученную улыбку. — Все.
— В чем заключается смысл этого условия?
— В том, что на определенные хирургические процедуры действие полиса не распространяются.
— Какие именно?
— Любые операции по пересадке органов.
— Упомянут ли в числе прочих костный мозг?
— Да, речь идет и о нем.
Я подхожу к свидетелю и вручаю ему копию полиса Блейков. Прошу его прочитать вслух то же условие того же раздела. Крохотный шрифт вновь вынуждает его щуриться, но Кили стоически переносит и это испытание.
— Пересадки каких органов перечислены здесь?
— Всех основных органов. Почки, печень, сердце, легкие, глаза — все это здесь есть.
— А костный мозг?
— Его нет.
— То есть, если я вас правильно понял, костный мозг не включен в число трансплантируемых органов, на которые действие полиса не распространяется?
— Совершенно верно.
— А не можете ли вы вспомнить, мистер Кили, когда страхователь подал заявление на выплату страховки по данному полису?
Кили бросает взгляд на Драммонда, который вновь бессилен ему помочь.
— Кажется, в середине прошлого лета. В июне, может быть?
— Да, сэр, — говорю я. — А известно ли вам, когда именно ваша компания изменила текст полиса, включив трансплантацию костного мозга в число операций, на которые действие полиса не распространяется?
— Нет, я этого не знаю. — Кили мотает головой. — Я за составление текста полисов не отвечаю.
— А кто отвечает? Кто творец этого текста, набранного микроскопическим шрифтом?
— Этим занимаются в юридическом отделе.
— Понятно. Вправе ли мы тогда утверждать, что в текст полиса внесли изменения вскоре после того, как был подан данный судебный иск?
Кили изучающе смотрит на меня, затем отвечает:
— Нет. Текст, наверное, изменили до того, как был подан этот иск.
— Может быть, его изменили в августе 1991 года, после поступления заявления на выплату страховой премии?
— Не знаю.
Ответ его сразу вызывает подозрения. Либо Кили плохо разбирается в делах собственной компании, либо пытается водить присутствующих за нос. Лично меня это не заботит. Я добился желаемого. Я могу доказать присяжным: исправление текста полиса неопровержимо свидетельствует о том, что в деле Блейков операция по трансплантации костного мозга подлежала оплате. Прекраснодаровцам остается винить только самих себя.
Мне осталось уладить с Кили один вопрос.
— Скажите, вы располагаете копией заявления, которое подписала Джеки Леманчик в день увольнения?
— Нет.
— А вы его видели?
— Нет.
— А вы дали свое согласие на выплату Джеки Леманчик десяти тысяч долларов в порядке отступного?
— Нет. Она солгала.
— Солгала?
— Именно.
— А как насчет Эверетта Лафкина? Он тоже солгал присяжным по поводу руководства для служащих своего отдела?
Кили уже открывает было рот, чтобы ответить, но в последний миг спохватывается. Крыть ему нечем. Присяжные прекрасно понимают, что Лафкин врал напропалую, поэтому разуверять их в этом Кили бессмысленно. Но и признать, что один из его вице-президентов врал под присягой, ему вовсе не улыбается.
А ведь я не готовил этот вопрос заранее, просто так уж вдруг язык повернулся.
— Итак, мистер Кили, я спросил вас — солгал ли Эверетт Лафкин нашим присяжным по поводу руководства для служащих своего отдела?
— По-моему, я не обязан отвечать на этот вопрос, — лепечет Кили.
— Отвечайте! — сурово требует Киплер.
Кили долго испепеляет меня взглядом. В зале висит могильная тишина. Глаза всех присяжных прикованы к члену совета директоров «Прекрасного дара жизни». Ответ очевиден для всех, и я решаю сжалиться над беднягой.
— Вы молчите, поскольку не можете признать, что вице-президент вашей компании лгал присяжным?
— Протестую! — вскакивает Драммонд.
— Протест принят.
— У меня больше нет вопросов к свидетелю.
— И у меня нет, ваша честь, — говорит Драммонд. — В настоящее время. — Он хочет подождать, пока уляжется пыль. Сейчас он мечтает лишь об одном: чтобы присяжные как можно быстрее выкинули из головы Джеки Леманчик.
* * *Кермит Олди, вице-президент по страховым полисам — мой предпоследний свидетель. В данный миг меня не слишком интересуют его показания, однако я хочу выиграть время. Идет второй день судебного процесса, сейчас уже половина третьего, и я легко протяну до завершения дневного заседания. Я хочу, чтобы присяжные разошлись по домам, унося с собой два зрительных образа — Джеки Леманчик и Донни Рэя Блейка.
Олди напуган и немногословен, панически боится сболтнуть лишнее. Не знаю, спал ли также и он с Джеки Леманчик, но сейчас, под подозрение попало, кажется, все мужское руководство «Прекрасного дара». Во всяком случае, присяжные настроены именно так.
Наконец я заканчиваю выяснять его подноготную и готов перейти к основной части. Работа, которой занимается возглавляемый Олди отдел, настолько скучна, что из опасения усыпить присяжных я касаюсь её лишь бегло. Да и сам Олди — личность настолько скучная и занудливая, что, на мой взгляд, идеально соответствует занимаемой должности.
Я перехожу к самой потехе. Вручаю Олди руководство для служащих его отдела, которое передали мне из страховой компании во время сбора документов для суда. Руководство сброшюровано, переплетено и выглядит точь-в-точь, как аналогичное руководство для отдела по заявлениям. Ни Олди, ни Драммонду, ни кому-либо другому, неведомо, есть ли у меня экземпляр этого руководства, снабженный разделом «Ю».
Поначалу Олди смотрит на зеленый переплет, словно видит фолиант впервые, но в ответ на мой вопрос опознает его. Мой следующий вопрос предвосхищают все.
