Евгений Сухов - Слово авторитета
В мастерской ничего не изменилось, незаконченные картины стояли вдоль стен — дожидаются своей очереди; здесь же — свернутые рулоны. В центре, очевидно, для антуража, возвышалось несколько бюстов генеральных секретарей — некий слепок канувшей в Лету эпохи. А обнаженные натуры в виде безруких Венер занимали противоположную от двери стену. Правда, мусора по углам прибавилось — картон, бумага, баночки из-под красок. Беспорядок можно было списать на занятость художника. Вот завершит очередной шедевр — и возьмется за швабру и скребок, глядишь, и порядок восторжествует.
В центре мастерской, где когда-то позировала Инна, стояла другая девушка, чуть помоложе, и, картинно приподняв правую руку, с интересом поглядывала на вошедшего. Натурщица совершенно не стеснялась возбуждающей наготы и игнорировала заметный сквознячок, справедливо полагая, что сумма гонорара должна с лихвой компенсировать некоторые неприятные ощущения.
В этот раз Кирсан Павлович занялся лепкой.
— Значит, ищешь Инну? — всего лишь на пару секунд задержал мастер взгляд на Маркелове. — Ее здесь нет. Она мне больше не интересна. — Сильные и толстые пальцы уверенно разминали глину, придавая ей еще большую пластичность.
— И знаешь почему?
— Почему? — Захар неуверенно топтался у порога, проклиная себя за то, что поддался внутреннему порыву и пришел в мастерскую Григорьева. Кроме озлобленности, подобная встреча ничего не сулит.
— Мужчина часто разочаровывается в женщине после того, как переспит с ней… извините меня за грубоватую формулировку. Мне же достаточно лишь вылепить ее. Тогда я начинаю понимать, как она устроена… разумеется, не только внешне, но и внутренне. Не удивляйтесь, молодой человек, я так создан. А для того чтобы получить плотские радости… у меня имеются постоянные женщины, к которым я привязан. — И, придав куску глины округлость, добавил:
— И которых разменивать не собираюсь.
Лестница, расположенная в самом углу комнаты, уводила на второй этаж, в маленькую комнатенку, где хозяин проводил инструктажи со своими моделями. Инна бывала там трижды. Об этом она рассказывала, совершенно не таясь. Вдоль стены стояла широкая тахта, где происходило более глубокое изучение темы. Инна как-то вскользь упомянула, что ложе было сильно продавленное и страшно скрипучее.
Тогда он почему-то не придал ее словам особого значения, но сейчас запоздалые подозрения липким слизнем неприятно зашевелились в его растревоженной душе.
Интересно, сколько натурщиц помогало скульптору разрабатывать тугие пружины.
Догадавшись о не самых симпатичных мыслях нежданного гостя, Кирсан Павлович чуть улыбнулся, взял со стола еще один кусочек глины и уверенно наложил его на вылепленную грудь, придав ей большую выпуклость.
— Я же сказал, тебе не стоит терзаться сомнениями. У меня с ней ровным счетом ничего не было. Извини меня за вульгарность, но на все эти сиськи и пиписьки я насмотрелся предостаточно, и для меня немаловажно, что У нее имеется под черепной коробкой. А у твоей подруги слишком много мути в голове. Это не для меня! Будь я помоложе, быть может, что-то и получилось бы, а сейчас меня интересует покой. — И, обращаясь к натурщице, произнес:
— Деточка, подними, пожалуйста, руку, ты должна показать людям свою грудь, а она стоит того, чтобы на нее поглазело как можно большее количество мужчин.
Скульптор уже не замечал Захара — вежливая форма спровадить неожиданного гостя за порог. Усмехнувшись, Захар направился к двери. И лишь когда Захар взялся за ручку двери, Григорьев произнес ему в спину:
— Я ее видел в районе Арбата в одном китайском ресторанчике с молодым человеком. Взгляд ее сиял. Мне показалось, что между ними чувство. Так что было бы лучше, если бы ты оставил ее, парень. Такую девушку удержать трудно, она не для тебя.
Ответом на последние слова стал сильный удар дверью, можно только догадываться, как художник усмехнулся на подобное проявление чувств.
В эту ночь Захару уснуть не удалось, и он истерзал всю простыню, ворочаясь с боку на бок. А утром, когда затрезвонил будильник, навязчиво приглашая его поспешить на службу, он тяжело поднялся. Ощущение было такое, что вместо головы на плечах мешок, набитый валунами.
В довершение всех неприятностей уже перед самым уходом позвонила Инна.
Совсем не для того, чтобы сказать последнее «прощай», а лишь затем, чтобы пропеть обыкновенную бабью песню о том, что как мало он ее ценил. Захар положил трубку, оборвав Инну на половине фразы.
Предстоящий день обещал быть нелегким.
Ожидания оправдались сполна, когда Захар, по своему обыкновению, принялся за разборку пистолета. И лишь отсоединив магазин, он увидел, что «волына» не его. Свой пистолет он помнил до малейшей царапинки, до последних потертостей, оставленных на вороненой стали. Они были для него настолько родными, что каждую из них он мог запросто, закрыв глаза, описать по памяти.
Точно так же пылкий любовник помнит каждую складочку на теле предмета своего обожания.
Странно было то, что он не заметил подмены сразу. Это непростительная, надо сказать, оплошность. Расслабился, нюх потерял, а опасность не дремлет, рядышком толкается. Нехорошее предчувствие леденящим сквознячком прогулялось по позвоночнику.
Захар посмотрел на дверь. Никого. Вставив обратно магазин, он сунул пистолет в кобуру. Поколебавшись, взял трубку телефона и быстро набрал номер.
После второго гудка раздался негромкий щелчок, и вульгарный женский голос, в котором Захар без труда узнал директора магазина, выкрикнул:
— Слушаю.
— Мне бы Ефима Кузьмича… Трошина, — как можно более деликатно произнес Маркелов.
С полминуты в трубке царила тишина. Вероятно, директриса соображала, как ей следует поступить: кликнуть грузчика или отправить абонента по известному адресу.
— Обождите, он сейчас подойдет, — произнесла женщина неожиданно мягко.
Захар представил, как ее сдобное тело оторвалось от стула и, подобно тяжелой барже, поплыло к выходу, рассекая дынеобразным бюстом пространство.
Если судить по голосу, то их роман набирает обороты.
Послышался отчетливый шорох. Кто-то взял трубку, а потом в мембрану ударил хрипловатый голос Кузьмича:
— Я слушаю.
— Тут такое дело, — вполголоса заговорил Захар, прикрыв трубку ладонью, — сегодня я заступил на дежурство, взял свой «ствол»… как и обычно. А потом присмотрелся, а это не мой.
— До этого случалось что-нибудь подобное? — Голос Кузьмича заметно напрягся.
— Впервые, сказал Захар.
— Я тебе советую быть начеку. Это неспроста. Больше никуда не звони. Я сам сделаю все, что нужно. Пока. В трубке послышались короткие и резкие гудки.
***
— Отыскался Закир, — проговорил Шибанов, едва перешагнув порог кабинета полковника. — На даче он у Федосеева.
Капитан был слегка возбужден. Ботинки перепачканы в пыли, а к штанинам крупными блямбами пристала грязь. Если не знать того, что капитан находился на оперативном задании, то можно было бы предположить, что на пару с Федосеевым он топтался на садовых грядках.
— И что он говорит?
— Ничего, — признался Шибанов, — лежит себе в земляной яме и не дышит.
— Ах, вот оно что!.. Значит, он убрал своего компаньона. Делиться не захотел?
— Прикажете брать его, товарищ полковник? — с готовностью произнес Шибанов, слегка подобравшись. Крылов не успел ответить, прозвенел телефон прямой связи, о котором знали немногие.
— Слушаю, — нервно поднял трубку полковник. С минуту он молчал, все более мрачнея, а потом произнес:
— Можешь считать свою работу выполненной, — и положил трубку на место. — В общем так, тут мне звонил Кузьмич, у Маркелова неприятности, и я думаю, очень серьезные. Сегодня ему подменили его служебный «ТТ». Мне это очень не нравится. Возьми с собой группу СОБРа и арестуй старика.
Немедленно!
— Понял, — радостно воскликнул Шибанов и, позабыв спросить разрешения, выскочил из кабинета.
***
Единственным средством успокоить расшалившиеся нервишки оставалась полная разборка оружия. Причем на время.
Не будь он заперт в четырех стенах, так сумел бы отыскать занятие более привлекательное: например, пострелял бы в тире или отвел душу в беседе с приятелем, а то выдул бы с литр красного винца. На худой конец есть повод заявиться к одной из своих давних подружек, которая непременно вошла бы в его положение и за плитку любимого горького шоколада помогла бы снять поднакопившийся стресс. А вместо этих удовольствий приходится созерцать старую физиономию Федосеева, который вдруг сделался необыкновенно любезным и вился вокруг него, словно проголодавшийся щенок.
Захар вытащил пистолет и положил на полированный стол. Снял часы.
Секундная стрелка взобралась на самую макушку циферблата. Пошел!
