Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Но его бессилие не сразу выплыло на свет божий, и лимузин промчался сквозь заблаговременно сделанный проем в колючей проволоке, которой была опоясана граница, не получив ни единой царапины. Уж эти там пограничники, которых полно и с французской стороны, и с немецкой! Сколько предательств, великих и малых, надо было совершить, чтобы Гитлеру настолько известны стали маршруты и расписание французских пограничных патрулей?
Эмиль почти ничего не говорил, пока они не проехали Гермерсгейм и не свернули в сторону Рейна.
— Теперь какое-то время по прибрежной дороге. Вы ведь знаете Гейдельберг, не так ли, Карл?
— Я не закончил университета.
— Ладно, нам там все равно ехать не до самого конца. Только до Бад Вимпфена. — Он повторил это название так, словно оно ласкало ему слух. — Это очень близко от университета. Ближе нельзя, иначе бы они начали оскорблять слух герра Вольфа.
Черные воды Рейна и лимузин черного цвета, казалось, были созданы друг для друга.
— Должно быть, шикарная жизнь у тех, кто имеет возможность не принимать вашего фюрера всерьез, — заметил Гривен.
Эмиль глядел в окно, лицо его оставалось замкнутым.
— Со мной он чувствует себя спокойно. Мне кажется, спокойней, чем с любым другим. Даже чем с Гели. Иногда он бывает весьма забавным. Умеет передразнивать. — Морис задумчиво хмыкнул. — Может быть, этим-то он как раз и занимается. Я видел его в сотне различных обличий. Я знаю, когда мне нужно подхватить его смех, а когда — отвернуться и глядеть только на дорогу.
Небо несколько посветлело, потом на востоке понемногу начали проступать розовые тона.
— Уже недалеко, — сказал Морис. Потом кивнул на карабин. — Можете убрать эту штуку. Вы, Карл, сами по себе являетесь оружием. Умеете выставлять заградительный огонь, и ваши боеприпасы никогда не кончаются.
Гривен, послушавшись, передал карабин на заднее сиденье по-прежнему пребывающему в полубессознательном состоянии Элио. Скорее чтобы подбодрить его, не вникая в детали.
— Направо, — сказал наконец Эмиль. — За этим знаком. На указателе горделивой готической вязью было выведено «Бад Вимпфен». Но Гривен не обнаружил здесь никакого города — только невероятная грязь, как пояснил Эмиль, из муниципального крематория. Рядами росли аккуратные сосны, по обе стороны от дороги. Что это, новая символика? Нацистское дерево? Но Гривену не хватило времени поразмышлять об этом: дорога вывела их к причудливому охотничьему домику (или к современной стилизации оного): и кирпичи, и бревна, тщательно подогнанные друг к другу, должны были, тем не менее, создавать впечатление определенной хаотичности, черепичная крыша напоминала гигантскую жабу, распластавшуюся под солнцем. На одном из окон раздвинулись занавески, показалось ничего не выражающее лицо, потом скрылось.
— Гесс, — пояснил Эмиль, заменявший теперь Гривену его собственную память. — Он и организовал эту резиденцию. Все что угодно, лишь бы держать Гитлера подальше от Гели.
И, судя по всему, от всех остальных тоже, потому что прошло уже несколько секунд, а никаких новых признаков жизни обитатели дома не подавали. Прошла целая минута. Гривен отмерил ее по часам на приборном щитке, а потом нажал на клаксон. Гудок прозвучал так громко, что даже Морис потянулся было остановить Гривена. Но в доме признали свое поражение, и на пороге появился Гитлер — с мешками под глазами, страшно бледный, в халате и домашних туфлях.
Как всегда, королевский лимузин сразу же объединил мизансцену. Элио на заднем сиденье, держа карабин, как налетчик. Морис, сразу же кинувшийся к Гитлеру и занявший позицию слева от него, Гесс, прикрывший его справа. Но Великий Человек не обратил внимания ни на того, ни на другого. Вживаясь в новую роль владельца лимузина, он не отводил глаз от серебряного слоника, находившегося примерно на уровне его глаз.
— Прекрасно, герр Гривен! Вижу, что вы в конце концов выполнили свой долг. — Заложив руки за спину, он подался вперед, держась столь непринужденно, словно они с Гривеном расстались всего неделю назад. И, даже проходя мимо Элио, не замечал ничего, кроме королевского лимузина. — О Господи, какой он громадный! И как замечательно воплотился в жизнь мой замысел! Вплоть до мельчайших деталей! Наверное, надо подарить герру Бугатти мои картины.
Гесс от души рассмеялся. Морис тоже хохотнул — но деланно или, точнее, официально. Гитлер, казалось, распоряжался их эмоциями, используя чувства подчиненных, чтобы оттенить ими собственные. Теперь он решил воздать должное другу Этторе — тоже как-никак в некотором роде художнику.
— И все же у него хватило мудрости руководствоваться в своей работе моими идеями.
Но с расстояния в несколько шагов Гитлер выглядел далеко не столь самоуверенным; напротив, чувствовалось, что он несколько ошарашен.
Может быть, в конце концов он разглядел карикатурность линий и поверхностей. Может быть, никогда еще не видел воплощения собственных замыслов в нечто столь черное, столь внушительное; одна из черных клякс доктора Кантурека, расплывшаяся в трех измерениях. Но, какова бы ни была истинная причина, Гитлер внезапно сбился с мысли, прервав монолог о безупречной арийской форме, и сразу же стал совершенно беззащитным.
— Мы хотим видеть Люсинду.
Элио оказался настойчивей Гривена, который уже начал улавливать общую атмосферу нынешнего утра. Вроде рождественского, когда под елкой никто не находит по-настоящему желанных подарков.
Что касается Гитлера, то он впустил Элио в поле своего внимания как-то постепенно. Сперва вовсе не заметил его, потом разглядел знакомого — но не оружие у него в руках.
— Так это вы, герр Чезале? Прошу прощения. Я понимаю, что и вы внесли в это дело свою лепту…
— Проехали. — Элио усмехнулся кривой усмешкой, ствол карабина смотрел фюреру прямо в грудную клетку. — Мы не нуждаемся в благодарности.
Никто не шевельнулся, только Гесс полез за кобурой — и обнаружил, что она отсутствует. Эмиль держался тихо, он откровенно наслаждался невиданным зрелищем.
Гитлер не разочаровал зрителей. Положив руки на пояс, он принял героическую позу, казавшуюся в данных обстоятельствах более театральной, нежели реальной. Отдаленно напоминая того самого бравого ефрейтора из пропагандистских клише — ослепленного в ходе газовой атаки, раненого, но не сломленного, заслуженно удостоенного двух Железных крестов.
— Герр Чезале, я категорически протестую против давления и угроз! У меня есть дела поважнее. Кроме того, мне случалось уже смотреть в ружейное дуло, и я знаю, когда у человека хватит духу нажать на курок, а когда нет.
Элио, пожав плечами, опустил карабин.
— Вы правы. Не стоит жадничать. — И тут же молниеносным движением перебросил ружье Гривену. — Держи, Карл. — В улыбке Элио был и подтекст, адресованный только Гривену. Да, он, должно быть, уже проверил магазин и оценил, сколь немногое можно извлечь из незаряженного ружья. — Вилли был бы этому рад.
Ну, и что же оставалось делать Гривену? Теперь, в данное мгновенье, ему наконец-то могла достаться вся слава. Но чувствовал он сейчас и кое-что иное: свет его жизни уносился прочь стремительней любой пули.
— Она должна быть здесь. Вы пообещали.
Гитлер по-прежнему стоял в героической позе, но выглядела она сейчас куда менее убедительно.
— Боюсь, герр Гривен, вы что-то перепутали.
— Возможно. Но вы-то наверняка не промахнулись. — Он кивнул Морису. — Перескажите ему, о чем вы рассказали мне.
— Что именно, Карл? Ах, насчет фройляйн Краус? Что-то не припоминаю. Вы были так разгорячены. Я мог сказать все что угодно, лишь бы вас успокоить.
Элио внезапно взорвался, но и Гитлер, просто-напросто отмахнувшись от него, доказал, что умеет справляться с чужой истерикой.
— Вы, господа, лишаетесь моей благосклонности. Я благодарен за все, что вы для меня сделали. Но я обижен. На самом деле, глубоко оскорблен. Неужели вы и впрямь подумали, будто я хочу овладеть этой чудесной машиной ценой преступления? Ценой того, что захвачу в заложники женщину, да еще такую красивую, как фройляйн Краус?
Гривен почувствовал, как скользит карабин в его моментально вспотевших руках.
— Вы сами так написали. Черным по белому.
— И письмо при вас? Нет, разумеется. Осторожнее, герр Гривен. Мошенничество это высокое искусство. И мастера подделок не отстают от меня ни на шаг — коммунисты, евреи. Готовые исказить каждое мое слово, пойти на любой подлог…
И он продолжил разглагольствовать в том же духе, пока Гривен не прицелился ему в лицо незаряженным карабином и не передернул затвор.
— Не надо вам было играть в такие игры. Я ведь душевнобольной, или вам это не известно?
Гитлер в прорези прицела был не похож на самого себя.
— Герр Гривен, к чему омрачать такой чудесный день? Да, я должен признать, что допустил ошибку, но только представьте себе фройляйн Краус больной, представьте ее страждущей. Да, конечно, все это ложь, но неужели вы предпочли бы, чтобы она оказалась правдой? Неужели вы… о Господи…
