Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы
Передернулся я с отвращением и невольно вспомнил стих из «Телемахиды» великого нашего пиита Василия Тредиаковского, который пса Кербера, трехглавого обитателя Аида, описывал:
– Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…
Новиков хитро так хохотнул, но тут же умолк, а Радищев разъярился, махнул на Бастилию:
– Да вон оно, чудище! Сейчас стрелять станут, узнаешь, каково лает!
В это мгновение к стенам крепости подошел какой-то солдат в мундире гвардейца.
– Юлен, это Пьер Юлен! – загомонили вокруг. – Его выбрали переговоры вести с комендантом. Ничего, что он простой blanchisseus, голова у него пудовая.
Солдат и впрямь был большеголов.
– Blanchisseus! – так и закатился Новиков. – Что за слово такое? Знаю blanchisseuse, – прачка, портомоя по-нашему, а blanchisseus – он кто? Стирщик, что ли? И это стирщика, портомойца я должен слушать? Да провались они все пропадом, голоштанники! Пошли отсюда, Радищев!
Однако тот зверем на товарища глянул и в толпу ломанулся, а Новиков махнул рукой и начал проталкиваться к краю площади. Я хотел последовать за ним, потом подумал, что этот заблудший теперь одумался, а вот Радищева надо все же вернуть. Начал проталкиваться за ним – да в эти мгновения толпа вовсе сомкнулась и зажала меня, словно в тисках, ни туда ни сюда.
Юлен что-то кричал, Лонэ не поддавался.
Послышались звуки выстрелов. Я видел во многих руках ружья и пистолеты. Более того, прикатили откуда-то небольшую пушку, поставили на лафет и пустили в сторону Бастилии ядро! Оттуда тоже прогремело несколько выстрелов, однако они быстро утихли. Стрельба с двух сторон перемежалась минутами затишья и взаимного ожидания. Вдруг несколько человек бросились к подъемному мосту, ведущему во внутренний двор, и опустили его. Опустили и другой мост, отбили его от скреп. Огромный мост упал, раздавив одного человека и поранив нескольких. Не обращая внимания на жертвы, толпа бросилась вперед и проникла во внутренний двор. Я не мог выбраться, меня несло по воле этой кошмарной волны.
– Де Лонэ! – закричал Юлен. – Вы ждете помощи от герцога де Бройля? Но помощь не придет! Из Версаля войска так и не вышли. Все полки переходят на сторону народа. Сдавайтесь! У вас сотня инвалидов, а не гарнизон, и провианта всего на 24 часа и не более чем на 36 человек. Нам все известно! Бастилию мы все равно возьмем штурмом и поднимем вашу голову на пику. Лучше сдавайтесь! Сдавайтесь, и мы сохраним вам жизнь!
Дальше все смешалось. Потом я видел белый флаг на стенах крепости и понял, что Лонэ решил открыть ворота. Толпа безумцев понесла меня вперед. Я видел, как убивали защитников крепости, которым обещали сохранить жизнь, как голова Лонэ поднялась на острие пики… чудом отпустили Юлена, крича, что он предатель и не имел права давать такое обещание.
Я не чаял, как выбраться из этой огненной и кровавой круговерти, но не мог закрыть глаза свои и пресечь своего любопытства. Я думал: коли такая страшная тюрьма, то сейчас побредут выпущенные на свободу узники, в цепях и оковах, благословляя своих избавителей. Однако из камер вывели только семерых каких-то злосчастных, которые, кажется, не слишком были довольны, скорее, боялись бушевавшего кругом отребья. Между ними видел я глубокого старца, который еле тащился, опираясь на клюку. Кто-то сказал, что это граф де Лорж, который содержался здесь в заключении более сорока лет. По лицу его текли слезы, но мне почудилось, что и это были слезы страха, а не радости.
– Тонтон! Тонтон! – послышался вдруг женский голос, который показался мне знакомым.
Я оглянулся, но не увидел ни одной женщины. Вместе со мной обернулся также и один узник, мужчина лет сорока с лицом, поглядев на которое я подумал, что этому отребью лучше бы вернуться в узилище, дабы не оскорблять глаза тех, кто на него имеет несчастье смотреть. На нем было написано: я прощелыга, лжец, плут, негодяй и распутная скотина.
– Мадлен! – проскрипел он, пуча глаза и разевая беззубый рот. – Ты пришла за мной?
– Я пришла за письмом, дурак! – холодно проговорил тот же голос… И я обнаружил, что высоконький худенький парнишка в шляпе, напоминающей гриб-поганку, вовсе не парнишка, а…
Та самая девка из сада Пале-Рояль! Та самая… ну, в общем, ТА САМАЯ.
Я прянул за угол, прижался к стене, чтоб меня не снесла толпа, мятущаяся по тюремным коридорам. Они с Тонтоном прижались к стене с другой стороны, так что я слышал каждое слово.
– А я думал, ты вспомнила наши прошлые забавы, – хохотнуло мерзейшее существо. – Пришла со мной поласкаться.
Меня так и скрутило злобой. С кем я изменил моей Агафьюшке?! С подлинной шлюхой!
– Наши забавы существуют только в твоей безумной башке, Тонтон, – надменно проговорила Мадлен. – Ты мог оболгать меня перед людьми, но себе лгать нет смысла. Ты прекрасно знаешь, что я к тебе относилась всегда только с брезгливостью, как к грязному таракану.
Бог весть почему, с души у меня отлегло. Значит, она все же не такая…
– Где письмо, Тонтон? – прошипела Мадлен.
– А почему я должен тебе это сказать?
– Да потому, что, стоит мне крикнуть, что передо мной бывший лакей принцессы Ламбаль, которую тут все ненавидят, тебя разорвут в клочки.
– Ну и кричи, большая беда, – фыркнул прощелыга, – да, я ее бывший лакей, которого она упекла в Бастилию потому, что через королеву выпросила у короля lettre de cachet, куда вписала мое имя. Она хотела подальше упрятать человека, который слишком много знал о тайных делишках королевы… убить меня она не могла, потому что десять лет назад я спас ее, когда она тонула… Я думал, лучше бы убила, чем похоронила заживо, но теперь… о, теперь я свое возьму! Я знаю, где находится письмо. Я его найду и стану предлагать тем, кто щедрее заплатит. Королева – за то, чтобы избавиться от позора, или мятежники – за то, чтобы предать ее позору. А тебе, Мадлен, я бы советовал разговаривать со мной повежливей. Ведь если я крикну, что передо мной лектрисса принцессы Ламбаль, которая воспользовалась мятежом, чтобы отыскать письмо, компрометирующее королеву Франции, и спасти ее…
Я аж за грудь схватился от ошеломления – и пальцы мои нащупали перевязь ножа, который дал мне накануне Иван Михайлович Симолин.
– А ну тихо, свинья! Нож вострый, чуешь, какой? Ох ты, задергался! Не нравится? Живо говори, где искать письмо! А начнешь голосить, истинно прирежу без жалости, как свинью зловонную!
– Дикарь! Дикарь, что ты говоришь?! Я не понимаю тебя, и Тонтон тоже не понимает.
– А, черт… Я забылся и говорил по-русски. Я сказал, что прирежу его, если он крикнет. Пусть ведет нас туда, где письмо королевы!
– Дикарь… Ты решил вернуть мне долг?
– Долг мужчины помогать женщине, попавшей в беду. Но я помогаю не столько тебе, сколько королеве. Иди, Тонтон. Не дергайся. Иди… Куда мы направляемся?
– А тебе не все равно?! Откуда ты навязался на мою голову? Кто ты такой? Новый любовник этой гульливой сучки? Ну да, за ней вечно целая свора кобелей бегала!
– Не заговаривай мне зубы. Куда мы идем, говори, а то…
– Эй, ты спятил! Ты зарежешь меня!
– Потише. Не визжи. Может быть, зарежу, а может быть, нет. Куда мы идем?
– Ведите меня на второй ярус, в пятую камеру. Сначала меня посадили туда, у меня был сосед. Он показал мне тайник под стеной… шестой камень от угла. Я спрятал туда самое ценное, что имел в жизни. Потом, среди ночи, меня перевели в подвал. Я не успел забрать письмо из тайника, но надеялся… Надеялся, что когда-нибудь заберу.
– Не ной. Пошли, быстро.
– Что я буду делать, как буду жить, если вы отнимете у меня письмо?!
– Подожди верещать, мы еще ничего не нашли. У тебя еще ничего не отняли.
– Эй, куда вы идете? Куда вы тащите этого человека? Это узник? Что, неохота уходить из тюрьмы? Двери открыты – беги, куда хочешь!
– Мы его друзья. Он хочет показать нам, где томился столько времени. Хочет плюнуть на пол в том каземате, где его держали.
– Ну, идите.
– Ох, горазд же ты врать, дикарь!
– Кажется, мы пришли. Это здесь, Тонтон?
– Проклятье! Проклятье! Я не отдам!
– Мадлен, иди, посмотри.
– Вот шестой камень. Но я не могу его поднять, нужно что-то…
– Держи нож!
– Спасибо. Ну вот. Здесь деревянный пенал. Вот он. А в нем… О да, шелковый платок моей госпожи! Письмо не тронуто плесенью. Оно как будто написано вчера. Хотя прошло три года… Я порву его, чтобы больше никто…
– Рви скорей, Мадлен… А, черт! Он вырвался! Он убегает!
– Пусть бежит.
– Возьми письмо, Мадлен. Сейчас его некогда рвать. Надо бежать! Он позовет на помощь.
– Да, бежим! Бежим! Ой, я его уронила! Смотри, оно падает… падает вниз…
– Я спущусь! Я его найду, чего бы мне это ни стоило! Я бегу вниз!
– Дикарь! Найди письмо и порви его! Или доставь… Дикарь! Ради всего святого, дикарь!
«Письмо… письмо… белый листок летит все ниже и ниже… я бегу за ним… бегу… поймал! Мадлен!.. Нет, ее не видно. Надо уходить отсюда, может быть, мы встретимся на площади? А ежели нет, я найду ее в доме герцогини де Ламбаль!»
