Артур Омре - Риф Скорпион (Сборник)
Мимо меня проплыла стайка каких-то неизвестных мне рыбешек, и я стал лениво наблюдать за ними, неподвижно зависнув в воде и наслаждаясь покоем. Наверное, прошло несколько минут, прежде чем я посмотрел вверх, на дно яхты, которая была чуть позади меня, чтобы удостовериться, что Шэннон там. Яхта была на месте, но Шэннон нигде не было.
Я посмотрел прямо вверх, на похожую на матовое стекло поверхность воды. Шэннон не было. Мне стало не по себе. Но, может быть, она зачем-то поднялась на борт? Я уже начал было снова оглядываться назад, как вдруг заметил краем глаза какой-то серебряный блик. Посмотрел туда и застыл от ужаса: она была внизу, по крайней мере, на сто футов глубже меня, и шла прямо вниз.
Я перевернулся ногами вверх и рванулся за ней с такой скоростью, что мою голову сжало давлением воды, как тисками. Я бился с водой, как будто это был живой противник. Расстояние до нее сокращалось, но еще быстрее мы оба приближались к глубине, из которой нет возврата. Особенно ужасным было то, что я не мог окликнуть ее. Она плыла прямо вниз, работая ногами. Волосы струились за ней. Началось сжатие. Я почувствовал как бы опьянение, вода вокруг меня словно потемнела.
Она уже была на глубине более трехсот футов. Теперь она не плыла, а падала в бесконечное густо-синее пространство, раскинувшееся подо мной. Мне было до нее не добраться: она уходила в область сверхвысокого давления быстрее, чем я ее нагонял. Может быть, это игра моего воображения или игра света, только мне показалось, что, прежде чем исчезнуть в глубине, она подняла руку и поманила меня за собой. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса. Но эта картина, казалось, запечатлелась изнутри у меня на веках. До сих пор, как ни закрою глаза, все вижу ее.
* * *
Не помню, как я добрался до поверхности. Наверное, меня вытолкнуло наверх давление, сработали и давно выработанные рефлексы. Через некоторое время я обнаружил, что стою на коленях на кокпите, уткнувшись лицом в руки, и молюсь. Уже много лет я не придерживался какой-либо определенной религии, а в бессмертие души вообще никогда не верил, но в этот момент я просил кого-то, чтобы он сжалился над ней.
— …Будь добр к ней. Позаботься о ней. Пожалуйста, прошу тебя, будь к ней добр…
Солнце грело мне спину, с меня текла вода. Потом я перестал молиться и впервые осознал, что молился вслух, потому что, когда смолк мой голос, я услышал тишину. Тишина облаком окутала яхту. Пустота была такая, что ее почти можно было ощутить физически. Я спустился было в каюту, но пустота выгнала меня обратно на палубу.
Я сел на одну из скамеек на кокпите и закрыл лицо руками. Шок еще не прошел, и я не вполне сознавал, что делаю. Меньше часа назад она была здесь, на кокпите, живая, теплая, прекрасная, умная, я мог посмотреть на нее, прикоснуться к ней и ощутить всю полноту счастья.
«Она и сейчас здесь, — подумал я, — только нас разделяет тонкий, почти прозрачный лист времени толщиной в один час. Разве эта преграда так уж непреодолима? Что такое время? Комок грязи, вращающийся вокруг своей оси. Что говорить о времени? Ее часы там, в каюте, показывают время девяностого меридиана, время центрального стандарта. Хронометр, лежащий всего в трех футах от них, показывает время по Гринвичу. Шесть часов разницы. Мы на 88-м меридиане, так что местное время отличается и от того, и от другого. Время! Мне хотелось кричать. Повсюду были его разрозненные, не составляющие единого целого ломти. И мне никогда до нее не добраться, потому что она оказалась за тонким, но непробиваемым слоем времени.
Я понял, что рассуждения у меня получаются какие-то странные, и постарался взять себя в руки.
Что произошло? Как это могло случиться? Я же не раз говорил ей, что на большую глубину погружаться опасно, там слишком велико давление воды, а с давлением шутки плохи. Она же была наверху, под яхтой. Может быть, в этом все дело? Наверное, она оказалась слишком близко к поверхности, где-то под кормой, и, когда яхта качнулась на волнах, ее ударило по голове рулем или винтом мотора. Нет, сказал я себе, она не просто погружалась в глубину — разве что в самом конце. Она плыла вниз. Могу в этом поклясться, я же видел, что она работала ногами. Как я ее учил.
Но, может быть, ее оглушило ударом и она не понимала, куда плывет? Или ненадолго потеряла сознание, опустилась на глубину, на какой прежде никогда не была, и потеряла ориентацию, почувствовав опьянение от вдыхаемого под слишком большим давлением воздуха, так называемый восторг глубин? Когда я ее увидел, она была на глубине по меньшей мере двухсот футов. Раньше она никогда не опускалась глубже шестидесяти.
Я оторвался от этих мыслей, поднял голову и невидящим взглядом уставился на воду. Нет, не может этого быть. Это просто немыслимо. Зачем ей это делать? Она ведь была счастлива. Так же счастлива, как я. Счастье сквозило в каждой ее улыбке, в каждом произносимом слове, в каждом прикосновении ко мне.
Тут я начал припоминать кое-что. Вспомнил о том, что, просыпаясь ночью, не раз замечал, что она лежит без сна, глядя в темноту, и каждая мышца ее тела напряжена, как натянутая струна. Я же чувствовал, что в каком-то уголке ее сознания таится мука, к которой она меня и близко не подпускает. А как она меня вдруг поцеловала, так неожиданно пылко, перед тем как мы нырнули в воду!
Может быть, дело в Маколи? Нет, нет. Она ведь не любила его. К тому же он ее предал. Он лгал ей, хотел бросить ее на произвол судьбы. Нет, она ничего не была ему должна. Она уплатила все долги. Даже когда узнала, что он натворил, она все равно осталась, чтобы помочь ему, осталась, рискуя жизнью.
«Неважное я принесла тебе приданое».
Я выпрямился на скамейке, мне стало нехорошо. Так вот в чем дело… Это я погубил ее. Теперь, когда все безвозвратно потеряно, я сумел наконец распознать все признаки надвигавшейся катастрофы.
«У меня в этом больше опыта, чем у тебя, — сказала она как-то. — Я знаю, что нам не спастись».
Она еще тогда, с Маколи, смертельно устала скрываться от погони, а я не сумел убедить ее в том, что мы можем спастись. Я вспомнил, с каким выражением она смотрела на меня, когда я показывал ей по карте, куда мы отправимся, рассказывал о своих планах на будущее. Как на дитя неразумное. Она не верила в это. Ей хотелось верить, она старалась поверить, делала вид, что поверила, но в глубине души все равно не верила. Слишком уж многие на нас охотились. Они с Маколи не смогли уйти даже от банды Баркли, а теперь нас разыскивала еще и полиция.
Она считала, что мы обречены, и винила в этом себя. Она старалась скрыть от меня эти свои мысли, чтобы мы могли пожить счастливо хотя бы то время, что нам отпущено, но в конце концов не выдержала. А я был настолько слеп и глуп, что не понимал, как она мучается. Господи, если бы только я смог убедить ее, заставить поверить в то, что мы можем спастись! Теперь я знаю, в чем дело, теперь все будет по-другому. Господи, дай мне еще один шанс. Пожалуйста! Ради всего святого! Перед ней был весь мир, а я дал ей убить себя. Сознавать это было невыносимо больно. Я почувствовал, что больше не могу сидеть там. Стал смотреть вниз, на воду, поглотившую ее. Яхта качнулась на волнах. Усилием воли я заставил себя оторваться от перил.
«Нет!» — крикнул я. Она этого не делала. Просто несчастный случай. Человек не может выглядеть таким счастливым, как она, если его мучают подобные мысли. Она была счастлива. Это всего лишь несчастный случай.
«Это был несчастный случай! — дико заорал я. — Несчастный случай!»
Но ведь она плыла вниз.
Яхту качнуло. Тишина была громче любого крика. Я спустился в каюту. Шэннон была повсюду. Я тонул в ней. Все было пронизано ее присутствием. Вот тут она стояла, эти вещи хранят тепло ее рук. Вот она выходит из-за занавески в белом платье, дотрагивается до мочки уха стеклянной пробкой от флакончика с духами. «Я знаю, это смешно», — говорит. В каюте еще ощущается едва уловимый аромат ее духов. Он повсюду. Подушка и матрац лежали на койке, куда мы их всегда убирали на день. Аромат духов исходил от подушки, на которой еще совсем недавно покоилась ее голова. Был там и длинный блестящий пепельно-светлый волос. Я встал на колени возле койки и прижался лицом к подушке, обнимая ее руками.
— Шведка моя, — говорил я. — Шведка моя…
Я знал, что делать это опасно, можно сойти с ума. Я приказал себе остановиться.
Яхта качнулась на волнах. Тишина достигла высокой, звенящей ноты.
Зашло солнце. Наступила ночь. Я не мог заснуть. Когда я закрывал глаза, каждый раз у меня перед глазами вставала одна и та же картина: в беспредельной синеве исчезает, маня меня за собой, серебристый блик.
«Надо взять себя в руки, — подумал я. — Так нельзя. Нельзя».
Яхта покачивалась на волнах. Ветра не было.
На рассвете я снял показания приборов по звездам и произвел расчеты. Просто надо было чем-то занять себя. Меня снесло течением на восемнадцать миль к северо-западу. Я завел мотор и пошел назад, сам не знаю зачем. Наверное, просто потому, что точка 23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы реально существовала. Все остальное утратило смысл. В полдень я снял показания приборов по солнцу и определил свое местонахождение. Я ошибся на четыре мили — забрал слишком далеко на юг.
