Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
Но сквозь слезы она увидела исказившееся яростью лицо Чумакова и заплакала еще горше и громче, потому что поверила: человек с таким лицом не остановится ни перед чем, даже и перед убийством.
С потрясшей ее отрешенностью она подумала: кого и за что убил Чумаков? И с ужасом осознала, что в эту секунду сама готова стать жертвой Чумакова: умереть, чтобы никогда не узнать правды об этом человеке.
— Скажешь правду и будешь полной дурой! — орал над ней Чумаков. — Ты наивное дитя. Все, что есть у нас, конфискуют. Тебе придется снова тащиться в комнату за печкой к твоей старухе и жить на свои копейки библиотекаря. Ты навсегда потеряешь меня, Ксюша потеряет отца. Если ты сейчас же не поедешь в Сосновск, значит, ты предала меня, нашу любовь…
В душе Тамары шевельнулась жалость к Чумакову, но в это мгновение она услышала покряхтывание Ксюши и, обретя неожиданное спокойствие и твердость, сказала:
— Я не поеду, Федор. Мне очень жаль тебя, но сейчас я поняла: в жизни бывают вещи выше даже любви.
Чумаков откинул голову, будто задохнулся. У Федора Чумакова всю жизнь были три тайные карты: деньги, власть, рабская преданность любящей женщины. Сейчас он физически ощутил, как эти три карты выпали из его рук и у него не было сил поднять их…
6Денис внимательно, не перебив ни единым словом, выслушал откровенную, обезоруживающую своей искренностью исповедь Тамары Владимировны. И невольно вспомнил, как несколько дней назад слушал вместе с Василием Николаевичем Стуковым исповедь Кругловой.
Денис думал о том, что эти две несхожие между собой женщины вместе с тем чем-то и похожи одна на другую. И в то же время, глядя на Тамару Владимировну, Денис думал о том, что эта хрупкая женщина, не знавшая до встречи с Чумаковым жизни, оказалась душевно намного сильнее не только Лидии Кругловой, заворожено пошедшей по стопам сломавшего ее Рахманкула. но и старого солдата Павла Антоновича Селянина, вопреки здравому смыслу, жизненному опыту, вопреки мучительным подозрениям убедившего себя в том, что Юрий нажил свое богатство счастливыми выигрышами в «Спортлото». Так неужели, как сказала сейчас Тамара Владимировна, действительно прекрасное чувство любви становится порой слепым и постыдным, даже опасным. Любовь женская… Любовь родительская… Или дело тут вовсе не в любви, не в ослепленности ею, а в замшелости души, равнодушии, глухоте к общественным проблемам, в нежелании трезво и зорко взглянуть на поведение близкого человека, когда оно выходит за рамки привычных норм? Страусиная позиция, когда уже очевидно, что близкий и дорогой человек катится в бездну.
В не меньшей степени ослепляет иных и увлеченность масштабным делом… Тот же Афонин, преемник Чумакова в Таежногорской ПМК, или Нина Ивановна Шмелева, главный бухгалтер… Восторгались водруженными Чумаковым опорами электропередач, сотни раз бывали у этих опор, радовались внеплановым прибылям и не замечали, не видели, а может быть, не хотели видеть автопоездов с краденой древесиной.
— Спасибо вам, Тамара Владимировна. Вы помогли нам заглянуть в потаенные уголки души Чумакова.
— Поверьте, Денис Евгеньевич, мне было очень больно сделать это. Ведь где-то в глубине души кровоточит зароненная им мысль о том, что я предала его. Может быть, это на самом деле так? Может быть, я просто женщина, неблагодарная к любившему меня человеку…
Денис отчетливо ощущал переполнявшие ее боль и тревогу и сказал подчеркнуто:
— Не истязайте себя, пожалуйста, этими мыслями. У вас достаточно образования и ума, чтобы понять: вас и вашу дочь, вашу любовь и доверчивость предал, воспользовался ими во зло многим людям Чумаков. Простите за откровенность, Тамара Владимировна, но думаю, что вы поступили не лучшим образом по отношению к дорогому вам человеку, когда позволили оформить на ваше имя дачу, не пришли к близким людям, не рассказали им о страшной исповеди в рижском ресторане, не ударили, что называется, в набат.
— Может быть, вы и правы, — печально согласилась она и продолжала уже веселее: — Попробую как-то жить без него. Пока сбываются пророчества Федора Иннокентьевича: перебралась в комнатку к Прасковье Ивановне, привыкаю до работы выстаивать за молоком для Ксюши, учусь сводить концы с концами на зарплату библиотекаря. Вообще многому приходится учиться. Но каждый день убеждаюсь в правоте моих родителей и Прасковьи Ивановны: честная и чистая совесть выше неправедного богатства. — Тамара Владимировна замолкла, прислушиваясь к себе, и продолжала: — Но вообще-то я к вам пришла не только с исповедью. Уж если жечь за собой мосты, так жечь… Купчая на дачу, которую Чумаков просил прикрыть именем моих родителей, конечно, уже у вас. А вот то, что он называл побрякушками…
С этими словами она выложила на стол перед Денисом коробочки для ювелирных изделий. Когда Денис раскрыл одну из них, то увидел серьги с крупными бриллиантами, раскрыв другую, Денис едва не выронил ее. На черном бархатном дне лежало кольцо с веточкой из трех золотых лепестков с тычинками-бриллиантиками…
Дрогнувшей рукой Денис поднес перстень поближе к своим очкам. И ясно увидел выгравированные на внутренней стороне буквы Т. С. — Тане Солдатовой.
— Что означает эта гравировка? Она не совпадает с вашими инициалами.
— Чумаков уверял, что купил этот перстень по случаю, и попросил выгравировать на нем буквы, удивившие и меня. Чумаков объяснил, он ведь был щедр на фантазии, что это означает многое: Тамара — свет, Тамара — солнышко, Тамара — счастье… Словом, читай и понимай, как знаешь…
Денис все сжимал в кулаке перстень, потрясенно думал о том, что взяточник, казнокрад, убийца Чумаков к тому же еще и мародер. И это звенья единой цепи безудержного падения человеческой души в бездну преступлений, измены самому себе, измены всем, кто его любил и кто ему верил.
ЭПИЛОГ
Есть неподалеку от поселка Таежногорск затерянное в дебрях озеро. Стеной обступили его пихтач да ельник. И глубокие воды озера часто бывают совсем черными. Окрестные жители давно прозвали озеро Темным.
Из поселка, из большой жизни, кажется, давно и навсегда отвернувшейся от озера, ведет к нему узкая, сплетенная древесными корневищами, проросшая травой, а зимой придавленная снеговыми завалами дорога.
Пустует дорога. Лишь иногда проскочит по ней мотоцикл или многотерпеливая «Нива». Кто-то двинулся попытать рыбацкого счастья.
В эту летнюю ночь, взвывая на ухабах грунтовки, пятился к озеру самосвал. Сидевший за рулем Павел Антонович Селянин прикинул, что на узком и обрывистом берегу озера машину не развернуть и осторожно, как бы на ощупь, пятил ее к урезу воды.
Шестым шоферским чувством Павел Антонович ощутил, что задние колеса самосвала захлюпали по отмели. Затормозил и выпрыгнул из кабины.
И сразу вздрогнул, съежился от пронзительно холодной мокрети дыхания озера, от стона тайги, такого тоскливого, что Павла Антоновича мороз продирал по коже.
Ночь была ветреной, светлой. Озеро всплескивало невысокой волной. Волны раскачивали, силились загасить, разорвать лунную дорожку, но она лишь вздрагивала, морщилась и снова натягивалась от берега к берегу зыбким переливчатым мостиком. В лунном голубом свете вода утратила обычную черноту у берега. И проступило дно, ощеренное острыми каменюками.
Павел Антонович посмотрел на эти зубья и поймал себя на мысли, будто видит мерзлый гравий на шоссе, черное пятно крови. Крови его Юрки… «Знать бы тогда, кто и за что пролил эту кровь!..»
Эти слова Павел Антонович сказал областному следователю Денису Евгеньевичу Щербакову после того, как строгий судья огласил приговор.
Павел Антонович ускользнул в темный уголок поселкового клуба, где выездная сессия областного суда неделю слушала уголовное дело по обвинению Кругловой, Жадовой, Пряхина, дождался, пока опустел зал. В ушах пулеметными очередями звучали слова:
«Селянин Юрий Павлович, вступив в преступный сговор с бывшим начальником Таежногорской ПМК Чумаковым Федором Иннокентьевичем и представительницей среднеазиатских колхозов Кругловой Лидией Ивановной, в 1974–1978 годах совершили хищение деловой древесины, нанесли ущерб государству в особо крупных размерах… Кроме того, Селянин систематически получал от Кругловой для себя и Чумакова крупные суммы взяток…»
Низко наклонив голову, Павел Антонович, разом вдруг почувствовавший и свое одиночество, и свои немалые уже годы, брел после суда по улице. Он услыхал за собой чьи-то быстрые шаги и почувствовал, что кто-то ободряюще сжал его локоть. Павел Антонович сердито дернулся, покосился. Рядом с ним стояли и внимательно смотрели на него два майора милиции: Денис Евгеньевич Щербаков и Василий Николаевич Стуков.
Павел Антонович, не расставаясь с одолевшими его в эту минуту мыслями, сказал:
