Полина Дашкова - Источник счастья. Книга вторая
Крым продержался пять месяцев. Но к середине октября ударили небывалые двадцатиградусные морозы, болотистый соленый Сиваш покрылся крепким льдом. Красные войска под командованием Фрунзе штурмовали Перекоп.
Теперь все было кончено. Остатки боеспособных войск еще несколько дней держали оборону, не пускали красных. Ноябрьская эвакуация из крымских портов, из Севастополя, Керчи, Феодосии, Ялты, проходила спокойно и организованно. Паники и хаоса не было. Генерал Врангель все продумал и подготовил заранее.
Морозы отступили. Светило мягкое солнце. Ялту продувал насквозь ветер, прохладный и сильный, но на море был штиль. Несколько дней подряд к пристани шли пешком люди, тянулись подводы, обозы, экипажи, медленно тащились автомобили, груженные узлами, чемоданами, корзинами. В городе заколачивали витрины магазинов, закрывали последние лавки и кафе. Каждый, кто хотел покинуть Россию, имел возможность получить место на одном из кораблей. По всем портовым городам были развешены листовки.
«ПРИКАЗПравителя Юга России
и Главнокомандующего Русской армией.
Севастополь, 29 октября 1920 года.
Русские люди! Оставшись одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда.
В сознании лежащей на мне ответственности я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, – семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку. Необходимые для эвакуации суда стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих.
Дальнейшие наши пути полны неизвестности.
Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разум одолеть и пережить русское лихолетье.
Генерал Врангель».В порту нашлись носилки. Полковника Данилова внесли по трапу на борт парохода «Константин». Там, в тесной каюте Натальи Владимировны и Оси, доктор Потапенко сразу стал снимать повязки и осматривать открывшуюся рану.
– Ты, Павел, учти, я поклялся: если ты выживешь, я брошу пить. Когда тебя принесли, было ясно: спасти тебя может только гений, вроде Михаила Владимировича. Но я справился, я тебя спас. Стало быть, я гений. А пропивать свою гениальность – смертный грех, вроде самоубийства. У меня и так грехов довольно. Вот доплывем до земли обетованной, выпью там последнюю, забугорную, и конец. Аскетическая трезвость на всю оставшуюся жизнь, – говорил Потапенко.
Голос доктора сливался с плеском воды, гулом ветра, криками чаек. Данилов привык к боли, она не оставляла его ни на минуту, туманила голову, глушила звуки, путала мысли и лишь иногда слегка притуплялась благодаря морфию. Тогда он засыпал, ему снились Таня и маленький Миша. Он не видел их больше двух лет. На войне время летело страшно быстро. А теперь вдруг потекло медленно или вообще остановилось.
Он был ранен в бою у Чонгарского моста. Чудом попал в санитарный фургон, потом в ялтинский госпиталь. Шинель вместе с документами украли мародеры. Он был без сознания. Госпиталь готовился к эвакуации. Тяжело раненного, обмороженного полковника Данилова сочли безнадежным.
– Отходит. Отмучился, – сказал дежурный врач.
Священник спешно прочитал молитву.
Но тут явился доктор Потапенко. Он знал Данилова еще в Москве, поскольку работал в лазарете Святого Пантелиимона вместе с Михаилом Владимировичем и Таней.
– Нет, Павел, не помрешь, не дам. Хочешь Таню вдовой оставить, а Мишеньку осиротить? Не выйдет! Не дам!
От первой до последней минуты трехчасовой операции доктор грязно ругался. Две сестры монахини и старуха фельдшерица, помогавшие ему, морщились, вздыхали. Доктор был мрачен, зол, но кристально трезв. Руки его не дрожали, движения были четкими и точными.
– Я ведь тебе, мерзавцу, даже обе ноги сохранил. Резать не стали только потому, что думали, ты уже помер. А то бы точно оттяпали. При таком обморожении гангрена считается неизбежной. Но я восстановил кровообращение по методу Свешникова, твоего великого тестя, и ноги спас. Ничего, Пашка, прибудем в Константинополь, очухаемся, соберемся с силами и отобьем Россию. Ладно, спи.
Потапенко закончил перевязку, с хрустом потянулся, стукнулся головой о низкий потолок каюты и отправился на верхнюю палубу сказать последнее «прости» крымскому берегу.
Наталья Владимировна стояла в углу каюты на коленях, держала в руках маленький образ Казанской Божьей Матери, молилась и плакала. Ее муж граф Руттер Иван Евгеньевич, член Государственного совета, умер от сердечного приступа меньше месяца назад. Ее старший брат Михаил Владимирович Свешников, ее любимые племянники Таня и Андрюша остались в большевистской Москве, и судьба их была неизвестна.
Наталья Владимировна не хотела никуда уезжать. Собственная жизнь казалась ей конченной и ненужной. Похоронив мужа, она несколько суток не вставала с постели, желая лишь одного – уйти так же легко и быстро, как он. Но у нее был Ося, приемный сын, пятнадцатилетний мальчик. Он заставил ее подняться и жить дальше. Он возился с ней, как с младенцем, неизвестно где доставал продукты, кормил с ложки, заваривал травяной чай, выводил на прогулки. Он постоянно повторял, что Михаил Владимирович, Таня, Андрюша, маленький Миша живы, здоровы, выдумывал фантастические истории, как явится с фронта полковник Данилов и они вместе вывезут всю семью из Москвы.
Осины истории всегда заканчивались счастливо. Это были главы из приключенческого романа, с погонями, переодеваниями, хитрейшими интригами.
– Данилов отрастит бороду, замотает голову чалмой. Он станет индийским факиром, я гимнастом, мы дойдем до Москвы пешком, как артисты бродячего цирка. Население отнесется к нам с живым сочувствием и любопытством, чекисты не тронут, потому что мы – братья по классу, индийские пролетарии, угнетаемые британским колониальным империализмом. Денег, полученных за представление, хватит, чтобы купить поддельные документы. Все вместе мы доберемся до Петрограда, а там уж недалеко Финляндия. Пограничникам просто заплатим.
Ося устраивал целые представления, ходил на руках, крутился колесом, делал двойное сальто. Когда он в лицах стал изображать Ленина и Троцкого, которые непременно пригласят юного индийского гимнаста в Кремль, чтобы научиться у него тайным приемам коллективного гипноза, Наталья Владимировна впервые рассмеялась.
– Конечно, у меня будет возможность прикончить их, но ты знаешь, я противник убийства. Я их навсегда загипнотизирую, они станут веселыми и безобидными, как маленькие ручные макаки, и вся мировая общественность долго будет недоумевать, каким образом стайка дрессированных животных сумела захватить власть и три года корчить из себя правительство России.
Номер «Крымских ведомостей», в которых был напечатан список погибших солдат и офицеров, принес сосед, старый одинокий профессор. Наталья Владимировна тихо вскрикнула, увидев имя полковника Данилова. Но Ося тут же сказал:
– Ерунда! Ошибка! Даже думать не смей об этом!
А на следующий день явился доктор Потапенко и сообщил, что Данилов жив, лежит в госпитале.
Берег исчез. Вокруг было открытое спокойное море. Далеко впереди, на востоке, на фоне закатного солнца и тонких нежно-лиловых облаков видны были силуэты еще двух кораблей. Ося бродил по нижней палубе. Там сидели и лежали люди. Кто-то пил, закусывал воблой, черными, как уголь, сухарями, гнилыми яблоками. Кто-то спал, храпел и бормотал во сне. Чубатый парень в бушлате бренчал на балалайке, скалил стальные зубы, уныло выкрикивал матерные частушки. Рядом рыжеволосая женщина в шинели, накинутой на бархатное бальное платье, кормила грудью младенца. Невозможно было отличить военных и казаков от штатских, лавочников от биндюжников. Молодые выглядели стариками, старики, исхудавшие до прозрачности, походили на маленьких беловолосых детей. Мужчины в женских шалях, женщины, стриженные после тифа, в солдатских сапогах, в гимнастерках и штанах галифе.
Свежий морской бриз не мог заглушить запахи перегара, давно немытых тел, вонь открытого корабельного гальюна. Там две старухи полоскали в тазике врангелевские пятисотрублевки. Бумаги не было. Пассажиры подтирались деньгами, старушки доставали купюры, отмывали, сушили, складывали в большую хозяйственную кошелку.
Ося ушел подальше, к носу, отыскал место у борта. Два другие корабля исчезли. Вокруг только дымчато-голубая морская гладь. Огромное малиновое солнце мягко коснулось горизонта и застыло, как будто хотело перевести дыхание, взглянуть на уходящий день, на корабль, плывущий в неизвестность, к чужим берегам, на людей, которые навсегда покидали свою голодную, искалеченную, кровавую родину.
