Найо Марш - Семейка Лампри. Танцующий лакей
— Не понимаю… — начал Мандрэг, но на этот раз его остановила Клорис:
— Да, одно совершенно не связано с другим, я знаю, но, думаю, пусть решает сам мистер Аллейн.
— Прекрасное предложение! — беспечно похвалил ее Аллейн и тут же без проволочки смог выслушать историю двух обручений. Когда Клорис закончила, он произнес небольшую речь, церемонно извинившись, что вынужден при подобных трагических обстоятельствах докучать ей вопросами. Его соболезнования были приняты в замешательстве. О смущении красноречиво свидетельствовало молчание Клорис. Она не оборачивалась, а когда в зеркале мелькнуло лицо Мандрэга, Аллейн увидел, что оно было красным и злым.
— Не извиняйтесь, — громко сказала Клорис. — Я не любила Уильяма. Разве вы не догадались? Я уже объяснила Обри, что обручилась с ним в отместку Николасу. — Потеряв самообладание, она добавила дрожащим голосом: — Но мне действительно его очень жаль. Я к нему хорошо относилась.
— Он мне тоже понравился, — заговорил Мандрэг. — Он был чудак, правда? — Клорис кивнула. Эта брошенная вскользь фраза показала и уверенность Мандрэга в отношениях с Клорис, и его душевную чуткость. Мандрэг тем временем продолжал: — Думаю, он заинтересовал бы вас, Аллейн. Он был из тех людей, которые говорят все, что им приходит в голову. А так как в нем было какое-то удивительное простодушие, то говорил он иногда вещи странные и обескураживающие. Он был очень похож на брата. Знаете, форма головы… — Тут Мандрэг запнулся, а потом поспешно продолжал: — Со спины, как я писал, их трудно было различить. Но по характеру, я бы сказал, они были совершенно разными.
— И он рисовал?
— Да, но я не видел его работ.
— Они были довольно чудные, — проговорила Клорис. — Вам, Обри, они понравились бы. В вашем вкусе. Но большинство людей чувствовали себя неловко, настолько они им казались беспомощны. Должна признаться, что я тоже всегда смущалась, когда смотрела на них, потому что не знала, что сказать.
— А какие это картины?
— Знаете, будто рисовал ребенок.
— Очень крупными мазками, — вполголоса заметил Мандрэг.
— Откуда вы знаете? Вы видели? — удивилась Клорис.
— Нет, он говорил. Как-то очень странно он это сказал. Если в его картинах и было что-то детское, то это выражение его сущности.
— Да, верно, — согласилась Клорис, и они безмятежно принялись рассуждать о Уильяме.
Аллейн сидел и гадал, сколько бы им могло быть лет. «Мисс Уинн не больше двадцати», — думал он. Потом вспомнил, что в одной из критических работ о драматических поэмах Мандрэга говорилось, что автор еще очень молод. Должно быть, лет двадцать шесть. Жизнерадостность молодости защищала их от нервных потрясений. Убийство, попытка самоубийства, а они в это время ухитрились сохранить не только здравый смысл и душевную тонкость, но смогли к тому же влюбиться друг в друга. «Как все странно», — думал Аллейн, продолжая следить за их оживленным разговором. Он был уверен, что они забыли о его присутствии. И это показалось ему удачным — перед ним постепенно вырисовывался портрет старшего Комплайна. И все же со стороны мрачный анализ поступков несчастного Уильяма выглядел довольно нелепо. Они заключили, что неосознанная ревность к Николасу, маниакальная любовь к матери, комплекс неполноценности и особенно Эдипов комплекс — основа его поведения и яростных вспышек против Харта.
— Поистине, — говорил Мандрэг, — мотивы Гадкого утенка и Золушки. Сколько все же смысла в народных сказках.
— И конечно, живопись — это попытка преодолеть в себе комплекс неполноценности при помощи э-э… своего рода духовного мазохизма, — добавила, поколебавшись, Клорис.
Мандрэг в свою очередь отметил, что любовь миссис Комплайн к младшему сыну была типичным проявлением… чего вот только, из его рассуждений Аллейн так и не понял. Но понял, что двое несчастных людей полностью зависели от эгоистичного, пустого и, по словам любителей-аналитиков на переднем сиденье, слишком сладострастного Николаса. Тем не менее, несмотря на заумные выкрутасы, рассказ показался Аллейну небезынтересным. Особенно одна фраза Клорис как-то все прояснила.
— Я очень хотела с ней подружиться, — говорила она о миссис Комплайн. — Но бедняжка ненавидела меня сначала за то, что я обручилась с Ником, а потом еще сильнее за то, что я бросила его будто бы ради Уильяма. Мне кажется, в глубине души она понимала, что Ник совсем не паинька, но никогда бы не призналась себе, что он может совершить хоть какой-нибудь бесчестный поступок. Знаете, для нее он всегда оставался героем. И она ненавидела всех, кто выставлял его в невыгодном свете.
— А как вы думаете, она знала о его романе с мадам Лисс? — спросил Мандрэг.
— Не знаю. Полагаю, что он держал это в тайне от нее. Если ему бывало выгодно, он не заикался о своем распутстве. Но в любом случае она считала бы увлечение мадам Лисс вполне естественным. Ник для нее почти что греческий бог. Расселся на облаках и указывает: «Подайте мне ту или эту». — Аллейн кашлянул, и мисс Уинн вспомнила о нем. — Боюсь, — проговорила она, — вам было не так уж приятно слушать нашу болтовню.
— Напротив, показное горе намного отвратительнее.
— Да, я знаю. Все-таки это ужасно, что нельзя ехать быстрее. Обри, а вы не могли бы ее как-то подстегнуть? Доктору Харту страшно важно получить все это поскорее. Ведь от нас многое зависит.
— Быстрее я боюсь. Впереди Пен-Джиддинг. Но сейчас у нас скорость лучше, чем утром. Смотрите, на плоскогорье все еще идет дождь. Скоро мы под него въедем. Если я застряну в Глубоком овраге, можно до дома дойти пешком. Там всего полмили.
— Опять возвращаться в этот ужас, — вполголоса произнесла Клорис.
— Ничего, дорогая, — прошептал Мандрэг. — Ничего.
— Меня поразила одна вещь, — сказал Аллейн, — это состав гостей. Что заставило вашего хозяина собрать под своей крышей такую компанию? Он что, не знал, как они друг к другу относятся?
— Нет, знал, — сказал Мандрэг.
— И тогда почему же?…
— Он сделал это специально. Так он объяснил мне в тот вечер, когда я приехал. Его попытки создать что-либо в искусстве оказались бесплодными. И вот он решил компенсировать это в реальной жизни, организовав представление из живых людей.
— О Господи! — воскликнул Аллейн. — Но это невероятно странно.
3
Днем ветер на плоскогорье Ненастий стих, но дождь лил без остановки. К половине третьего в Хайфолде стало постепенно темнеть. И дом, и его обитатели, казалось, затаились и ждали. Мысли людей были прикованы к двум комнатам. В одной из них за запертой дверью сидел с опущенными руками и низко свесившейся головой уже совсем окоченевший Уильям Комплайн. В другой лежала на кровати его мать. Она едва заметно дышала и уже никак не реагировала, когда доктор Харт похлопывал ее по некогда им самим изуродованному лицу. Наклоняясь над ней, он кричал, будто хотел пробиться туда, в глубь ее сознания. Она назвала по имени свою старую приятельницу и Херси Эмблингтон. Три раза приходил Николас, который никак не мог подчиниться требованиям Харта. Сначала его голос нелепо сорвался и перешел в рыдающий шепот. Харт не переставал твердить:
— Громче! Громче! Понимаете, мы должны разбудить ее. Ее необходимо разбудить.
Харта поддержала и Херси:
— Ник, если она услышит, что это ты, она, может быть, сделает усилие. Надо, Ник. Ты должен.
И миссис Паутинг в своей гостиной, и Кейпер в буфетной, и мадам Лисс в зеленом будуаре, и Томас в холле, и Джонатан на лестнице — все слышали, как Николас кричал, будто его во сне мучили кошмары:
— Мама! Это я, Николас! Мама!
Все ждали, напряженно слушая, пока голос его не сорвался. В наступившей сразу тишине вновь стал различим шум дождя. Николас вышел из комнаты матери и прошел по площадке. Джонатан видел, как он остановился, поднес к губам стиснутые руки, а потом, будто кто-то перерезал невидимую нить, судорожно дернулся вперед и уронил голову на перила. Джонатан хотел подойти к нему, но, услышав рыдания, остановился и, крадучись, незаметно начал спускаться вниз. Он прошел через холл и, поколебавшись, вошел в зеленый будуар.
* * *
Между Херси Эмблингтон и доктором Хартом возникло странное чувство товарищества. Херси оказалась толковой сиделкой, подчиняющейся указаниям Харта без суеты и лишних вопросов. Доктор Харт и не скрывал, что не знает, как лечить отравления вероналом.
— Но здравый смысл подсказывает, что, во всяком случае, мы должны делать то, что и при обычных отравлениях, — рассуждал он. — Здесь мы не ошибемся. Жаль, что не смогли до нее добудиться. Значит, яд из организма мы не удалили. Только бы они вернулись поскорей из аптеки!
— А сколько сейчас времени?
— Около двух. Им пора бы уже и приехать.
