Виктория Платова - В плену Левиафана
— Все началось с того дневника? Ты сказала, что расшифровать его невозможно, но ведь ты солгала, да? Что в нем было? Кому он принадлежал?
— Что в нем было? Лживые откровения, запоздалое раскаяние, никчемные мечты.
— Настолько никчемные, что ты вернулась в город, в который поклялась не возвращаться?
— Я вернулась вовсе не из-за дневника.
— Из-за Лео. Ты прикатила сюда потому, что этот дневник как-то связан с Лео.
Эти мысли приходили Алексу еще в комнате с портретами на мягких стенах, он даже выстроил что-то вроде теории, осталось только вспомнить ее. Осталось вспомнить сами портреты (кажется, их было десять или около того; еще десяток людей, как заметила Кьяра). Десять воздушных змеев, парящих над домами в Генуе, Кальяри, Салерно, Виареджо… Десять воздушных змеев против одного поезда, идущего на Каттолику.
Билет на поезд висел на противоположной стене — той, которую Алекс назвал про себя «стеной палачей». Ее украшало лишь одно имя — фельдфебеля Барбагелаты, заочно обвиненного в убийстве альпийских стрелков. Был и еще один обвиняемый — Нанни Марин. Лейтенант берсальеров, нашедший упокоение в пожелтевшем конверте из семейного альбома близнецов. Настолько похожий на Себастьяна и Лео, что речь может идти только о близком, кровном родстве.
— Это был дневник Нанни Марина, так?
Кьяра тихо рассмеялась, и на этот раз Алекса обдало горячим ветром. Он принес с собой песок. Алекс мог бы поклясться, что на зубах у него скрипят песчинки, — ощущение не из приятных. Смех сестры тоже неприятен Алексу, в нем звучит утерянное было превосходство.
— Ты умнее, чем я думала, братец…
Комплимент получился сомнительный, вполне в духе прежней Кьяры. По ее мнению интеллект «братца» превосходил интеллект легко обучаемого морского котика, но не дотягивал до интеллекта дельфина. Теперь Алекс чуть ближе к дельфину, к скрипящим на зубах песчинкам прибавляется шелест маленьких плавников, как будто во рту поселились маленькие беззащитные рыбки. У них есть имена, вот только имен никак не вспомнить! Почему Алексу так важно вспомнить эти чертовы имена? Пока он раздумывал об этом, Кьяра продолжила:
— …но не настолько, чтобы понять — где правда, а где ложь.
— Правда состоит в том, что Нанни Марин невиновен.
— Он виновен.
— Виновен?
Странно, но это известие Алекс воспринимает так, как воспринял бы его Лео, для которого «ONORE» не просто слово на полуистлевшем плакате времен Второй мировой. Нанни Марин — убийца ни в чем не повинных альпийских стрелков, и мрачная тень этого злодеяния ложится на весь род красавчика-метеоролога. В нем лежат истоки болезни Себастьяна и печальной участи самого Лео, а в том, что она печальна, у Алекса нет никаких сомнений.
Не зря Лео отправил ему радиограмму с мольбой о помощи.
Нанни Марин — убийца. И все старания Лео доказать обратное были напрасными. И все воздушные змеи с вымоченными в крови хвостами, все змеи, которые он запускал и за которыми вынужден был идти, бежать, нестись сломя голову, привели его сюда, к месту преступления, совершенного его прадедом.
Круг замкнулся.
Но почему в центре этого круга оказался Алекс?
Насекомые, без устали копошившиеся в позвоночном столбе, наконец-то притихли, чего не скажешь о маленьких рыбьих плавниках. Рыбешки обжили рот Алекса и чувствуют себя совершенно свободно. И даже что-то нашептывают ему. Странно, ведь рыбы не умеют разговаривать!.. Они и не умеют, оттого и шепот получается невнятным. Его трудно расслышать, но, кажется, Алексу это удалось:
Невиновен, невиновен, невиновен.
— Он не виновен, Кьяра. Ты ошибаешься.
— Нет, — Кьяра всегда была безжалостной. Вот и сейчас она разит Алекса наповал. — Он виновен. Но не в том, в чем его обвинили много лет назад.
— Значит, он не убивал тех парней?
— Он сам — один из этих парней. Такая же жертва, как и все остальные. Хотя… Назвать его жертвой язык не повернется.
Язык Алекса столь же неподвижен — самый настоящий обломок кораллового рифа. Вокруг него и снуют маленькие рыбки, одинаково блестящие, но Алекс в состоянии различить их, он откуда-то знает их имена — Виктория, Себастьян, Тулио, Марко… Виктория — девушка, мысль о которой заставляет сердце Алекса биться чуть сильнее, чем обычно. Себастьян — брат Лео, Тулио… Воздушный змей с самым длинным, самым кровавым хвостом, он до сих пор полощется в мягких небесах из кожзаменителя. А Марко? Кто такой Марко? Этого имени не было на стене! Быть может, это святой Марк покинул развалины монастыря, нарастил плавники и обратился в рыбешку? Он ведь святой, ему подвластны и не такие чудеса! Это объяснение не слишком удовлетворяет Алекса, еще больше ему не нравится существо, появившееся в окрестностях кораллового рифа совсем недавно. Это не маленькая веселая рыбка, а какое-то земноводное.
Амфибия или того хуже — жаба.
— …Он сам вырыл себе могилу. И она оказалась такой глубокой, что в нее поместились еще девять невинных.
— Выходит, Нанни Марин был плохим человеком?
— Разве я сказала, что он был плохим человеком?
— Ну да… Лживые откровения, запоздалое раскаяние, ничтожные мечты… Разве это не характеристика плохиша?
— Это характеристика каждого из нас. Тебя в том числе. Разве не так?
По здравом размышлении Кьяра права. Во всяком случае в том, что касается мечтаний Алекса, их и впрямь можно назвать ничтожными. Прибавка к зарплате, новый плазменный телевизор, в котором комиссар Рекс смотрелся бы еще эффектнее, кожаная куртка, как у Лео. Дорогущий «ламборджини», как у Лео. И чтобы женская половина населения в К. относилась к нему так же, как к Лео. Да и сам Лео — разве Алекс не мечтал стать ему другом?
Эту мечту ничтожной не назовешь. Хотя со стороны может показаться, что она корыстна: вон идет Алекс, глядите-ка!.. Кто такой Алекс?
Друг Лео.
Друг Лео, а потом уже все остальное: торговец рубашками, жених официантки из бара, любитель долгоиграющих собачьих сериалов.
Спаситель мира в одном, отдельно взятом регионе (именно эту роль играет Лео) не стал бы тратить время на никчемных людей. Так подумали бы все, кто окликает Алекса приветственным свистом и взмахом руки. Лео даже не знает, что потерял, отказавшись от дружбы с ним. Уж Алекс умеет ценить хорошее к себе отношение, он в лепешку бы разбился ради близкого товарища!
Стоп-стоп. Разве он уже не сделал этого? Разве не доказал свою надежность, отправившись сюда без всяких предварительных условий? Без оглядки на дивиденды, которые могла бы принести ему операция по спасению метеоролога, завершись она удачей? Еще как доказал! Жаль только, что эти доказательства некому предъявить. Разве что Кьяре, но и она не выглядит особенно впечатленной подвижничеством брата.
Она вообще никак не выглядит.
Она все время ускользает, прячется в темноте.
— …Мечты, пусть и глупые, пусть ничтожные, не делают нас плохими людьми, ведь так?
— Так, — неторопливо соглашается Алекс.
— И уж тем более раскаяние, даже если оно запоздало.
Алексу не в чем каяться, он не сделал ничего дурного, разве что ввел в заблуждение Ольгу, заставил ее поверить в то, что питает к ней чувства. Ведь как рассуждает большинство женщин? Если мужчина намерен жениться, он определенно питает чувства. Всякий раз, когда Ольга спрашивала его «Ты меня любишь?», Алекс отвечал «Да».
Можно ли считать это лживым откровением?
Наверное.
Но все это вместе — и крамольные мечты возвыситься за счет дружбы с Лео, и репетиция вранья перед алтарем — не делает Алекса плохим человеком. Слабым — возможно…
— Он не был плохишом, как ты изволил выразиться. Он был слабаком.
По телу Алекса, и без того измученному холодом, воображаемыми насекомыми и вполне реальными — не вырваться! — объятиями Кьяры, пробегает дрожь.
— Ты прочла об этом в дневнике?
— Он был конченый наркоман, братец. Плотно сидел на морфии. Вот что я прочла в дневнике. Ради порошка он был готов на все, хотя и не признавался в этом даже самому себе.
«Готов на все» звучит как приговор. Вот если бы Кьяра сказала «готов ко всему»! Готов ко всему может сделать человека героем. Святым, что прячется в чреве кита, — никакого другого (более удачного, чем китовое) сравнения Алексу не приходит: всему виной тьма, его окружающая. А готов на все — и есть сам кит. Или — того хуже — Левиафан! Утроба морского чудовища кишит паразитами: мошенничество, лжесвидетельство, предательство самых близких, самых беззащитных. И наконец, убийство.
— Ты сказала, что он не убивал.
— Не убивал. Но ввел в искушение настоящего убийцу. Только и всего.
— Об этом тоже было написано в дневнике?
— Да.
Кьяра врет. Если чертов дневник унавожен лживыми откровениями, как можно верить им? И тем более строить на их основе какие-либо версии? Кто-кто, а Кьяра относится к подобным вещам с осторожностью: она — репортер криминальной хроники, и для нее это не просто работа — призвание. Она не раз похвалялась собственной интуицией, благодаря которой вычисляла серийных убийц. Иногда задолго до того, как они попадали в поле зрения полиции. Может быть, и сейчас речь идет об интуитивных догадках сестры? Странно, но Алекса почему-то не устраивают догадки, он хотел бы совсем другого: чтобы невиновность Нанни Марина была подтверждена документально. Как можно бо´льшим числом свидетелей, неопровержимыми фактами, железобетонным алиби. Он ведет себя так… как вел бы себя Лео, для которого слово «ONORE» не пустой звук. Как если бы Нанни Марин был для него чем-то бо´льшим, чем полустертая фотография в чужом альбоме. Чем пустое место, окружающее билет на Каттолику в комнате, где ничего изменить невозможно. Объяснить эту странную, пугающую связь между продавцом рубашек из двадцать первого века и карабинером из века двадцатого Алекс не в состоянии, — и тем не менее она существует. Такая же сильная, как связь с неизвестной ему Викторией, и даже еще сильнее.
