Михаил Васильев - Грибник
— Какая?
— Они все умерли. Я последний из тех людей еще живу. Вишу, цепляясь кончиками когтей. Как говорил один из нас, даже они не поднимутся, чтобы принять стакан. Земля не отдает свою добычу.
— Я не то в газете, не то в интернете читал, ведь вам, всем мизантропам, там еще один памятник есть? Общий. Его видел?
— Видел, только там я не похож. — Грибоедов осторожно наливал в блестящие чарки драгоценную жидкость. — А в Германии коньяк — говно. Виски, правда, ничего бывает, но я его не очень…
— Зато у нас сервис, — скептически заметил Артур. — Хозяин, наверное, в соседнем магазине купил быстренько и вручил с тройной наценкой.
Артур опасался, что, если еще выпьет, обязательно станет хвастаться наганом, сейчас лежащим в кармане. Достанет и станет трясти им здесь.
— А я вот решил, что мне хватит жить, опираясь на эти грибы, — заговорил он. — Как-то прочитал пьесы Уильямса Теннесси, и так они мне понравились, что сильно захотелось связать свою жизнь с театром. Или с литературой. Или и с тем, и с другим. А может, я и сам пьесу напишу. Я в долгу перед своим даром. Кстати, уже вроде как начало стиха. Я в долгу перед даром своим, что это — ямб, хорей?
— Стихи сочиняешь? — без интереса спросил Грибоедов, чего-то жуя.
— Пока нет, не сочиняю. Только названия уже придумал. "Я пью из океана". "Стихи на портянке". Я теперь полуинтеллигент-полукрестьянин. Собиратель даже. Духовный кентавр. Библиотекарь, мореход и агротехник что ли. Теперь в Среднем театре служу, могу контрамарку достать. Устроить, если есть необходимость.
Артур совсем не представлял, как может сделать это, он даже не знал, что это такое — контрамарка. К счастью, Грибоедов отказался.
— У нас так, за кулисами, — продолжал Артур. — Блеск и нищета театра. Волочусь за актрисами. Там такие красивые есть. Регину Табашникову видел?
— Видел в кино. Шикарная баба. Толстожопенькая. Чуть ли не Эвелина Бледанс.
Каким-то образом Артур понял, что пора уходить.
— Заканчивается выходной, — произнес он. — Закончился уже. Сегодня утром нужно выходить на службу в театр… Ладно, на Ладоге еще поговорим. Ну, давай! Желаю здоровья.
— Желай, желай. Мне бы здоровье пригодилось.
" Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег".
Это он пробормотал вслух, войдя в свой подъезд. До театра, теперь своего театра, он так и не добрался. От коньяка во рту оставался виноградный привкус. Достал из кармана плод киви, он же китайский крыжовник, показавшийся приторно-сладким на вкус, почти, как повидло. В ночном магазине, попавшемся по дороге, он долго выбирал этот киви среди других, щупал мохнатые плоды. Первый фрукт, который Артур съел в этом году.
Было жалко, что он так и не договорился с Грибоедовым о том, когда тот заберет его грибы — те, на даче.
В пустой квартире раздавался голос строителя.
— …Но, если жил ты, как свинья, останешься свиньею… — напевал Юрка Саяпин. Почему-то сейчас, так поздно, он оставался здесь один. Забрался на строительные леса, скрючившись, возился в потолочном светильнике.
— Эй, хозяин! — встретил он Артура. — Змеи твои из канистры выползли и по кухне расползлись. Не выдержали такой жизни, что ты им устроил. А мы их переловили и зажарили. — Юрка заржал. — Это Сталику стало любопытно, он в канистру ту заглянул, а потом испугался и убежал. Выпустил твоих угрей на свободу. Дрожжевые за них, деньги, то есть, там, на пианине, кирпичом придавленные. Столько хватит?
— Ну ладно уж, — с трудом скрывая радость, протянул Артур. Высвободил из-под кирпича деньги. Намечавшаяся белая полоса в жизни становилась все заметнее, шире.
— Еще немного угрей твоих для тебя сохранили. В жареном виде. Змеятины. А ты, я смотрю, клюнул где-то, нормально так, — сказал Юрка с отчетливой завистью.
Артур уже успел позабыть, как быстро заканчиваются выходные. Завтра его первый день в Среднем театре. Или уже сегодня?
— Ну все, утром рано вставать, — забормотал он в темноте, входя в комнату. — Утром в театр. Пора на свет, пора вылупляться из этой раковины, этого пыльного кокона.
Артур еще долго проверял, испытывал свой старый будильник. Боялся, что тот подведет его. Этому будильнику давно не приходилось звенеть, еще со времен учебы Артура в институте.
Закончилось сегодня. С утра будет не просто еще один день, а новая жизнь.
Глава 3
Его жизнь в театре
Сквозь сон ощущалось беспокойство, мешающее спать — ожидание звонка будильника. Давнее, забытое было ощущение. И все равно звон раздался внезапно, будто взрыв.
На кухне, будто беззвучные тени, замелькали тараканы. За окном было темно, будто ночь еще не закончилась. Шел мокрый снег, полз по стеклу. Какой-то осенний снег. Почему-то пришло в голову, что сейчас в особенности безнадежно в армии. Вспомнилось.
Стоя у раковины, брился канцелярским ножом. Пока не успел купить ничего более подходящего.
Ощутимо чувствовалось, что здесь, в Петербурге, под своей крышей, даже такой, можно радоваться и дождю, и ветру. Хоть урагану. А каково в такую погоду на Ладоге. Что там сейчас творится?
"Хотя холод — для меня благо. Не испортится на даче грибной сбор", — с этими мыслями он вышел. Предстоял еще долгий, незнакомый пока путь в метро.
Рабочий день в театре начинался поздно, в девять часов. Когда Артур поднялся из теплой глубины метро и вышел на улицу, до этого срока было еще далеко.
До этого здесь ему приходилось бывать редко. Чтобы убить время, он шел медленно, озираясь по сторонам. Старые невысокие дома с выступающей лепниной, однообразно горчичного цвета. Под мокрым снегом на мостовой заметна брусчатка. Совсем гоголевские места, улица казалась какой-то чиновничьей, будто сохранилась неизменной с девятнадцатого века. Особенно сейчас, рано, когда здесь еще не появились машины. Среди постепенно появляющихся прохожих Артур пытался угадать своих, театральных. Рядом было полно театров: новый ТЮЗ, старый ТЮЗ, балетное училище. Еще какие-то недавно возникшие, о них он ничего не знал. "Комедианты", "Мимигранты" и им подобные.
Зайти погреться было некуда — все кафе еще закрыты. В окнах уже появлялся утренний свет, белый, люминесцентный. Казенный.
Он проходил мимо одного театра, другого. Читал анонсы спектаклей в застекленных ящиках. Вот появился Средний театр. Высокое для этой улицы здание, покрытое зеленоватой штукатуркой, издали, будто заросшее мхом.
Мраморный подъезд, парадная лестница. Все такие старинные слова. По сторонам каменного крыльца лежали каменные бульдоги. Один сидел, глядя в сторону, другой лежал и глядел прямо, на входящих. Дверь над ними оказалась закрытой. Артур вспомнил, что есть ведь и служебный вход. Проход к служебной двери в боковой стене здания был огорожен от хозяйственного двора чем-то вроде забора из стальных прутьев и был похож на проход для зверей в цирке. В глубине двора стояли автобусы, бегали мокрые собаки.
Оказалось, что в театре есть проходная, совсем, как на заводе или любой порядочной организации. Вахтер изучил его паспорт, трудовую книжку, куда-то звонил и, наконец, пропустил.
"Хорошо, когда работа заключается в чтении книг. В тепле", — подумал Артур, заходя внутрь.
Здесь начинались древние коридоры с полукруглыми сводами. Ощущалось, какое это все старое, но мощное, толстое, будто высеченное из единой скалы. Здесь он окончательно чувствовал себя гоголевским чиновником.
"Уже не просто иду на службу — иду в должность".
Случайно заглянул в фойе для зрителей — там полированный мрамор, порфир, бархатные портьеры. Вдоль стены — плоские диванчики без спинок.
"Как такое называется? Софа? Может быть, оттоманка?"
Немного нелепая уже, устаревшая роскошь. Колонны из какого-то темно-красного камня. Давно, впрочем, знакомого, такой часто попадался на озере.
Лестницу, по которой он поднимался, ограждали перила из каких-то завитушек, похожих на чугунный крем. На вершине лестницы стояли бронзовые женщины с электрическими факелами.
"Венчали лестницу", — Сейчас он и думать старался в старинной манере, переводить слова внутри себя на какой-то прежний язык.
"Дореволюционный модерн. Архитектурный антиквариат".
Найти библиотеку здесь оказалось сложнее, чем он думал. Хотел спросить дорогу у какой-то женщины, которая, близоруко щурясь, зигзагами шла по коридору, вглядывалась в таблички на дверях. И совсем неожиданно узнал в ней известнейшую, особенно, здесь, в Петербурге, актрису. Такая обычная, такая земная и вдруг актриса.
Опять коридоры. Здесь навстречу торжественно шла какая-то процессия. Впереди, флагманом, кто-то высокий или просто сильно вытягивающийся вверх, с длинными, но жидкими седыми волосами. За ним двигалась свита из нескольких ярко накрашенных старух. Белое, будто напудренное, лицо переднего было так хорошо знакомо. Сам великий художественный руководитель Среднего театра Абрам Великолуцкий. Неестественно выпрямившись и даже выгнувшись вперед, тот шел медленно-медленно, похожий на почему-то сошедший с пьедестала памятник. Передвигался, с выражением глубочайшего погружения в свои мысли. Такого погружения и в такие мысли, каких и не бывает.
