Николас Блинкоу - Белые мыши
— В том-то у нас и проблема. Мы никогда не разговариваем, бэби, — я подбочениваюсь, принимая позу разгневанной жены, которая, бедняжка, только на «валиуме» и держится. Говорю я ноющим тоном, манерно растягивая слова.
Этьен почти визжит:
— Пошел ты на хер, пидор поганый!
Он поворачивается и уходит. Еще несколько секунд камеры следуют за ним, потом возвращаются ко мне и Луизе.
Съемка заканчивается, а я все думаю о том, как быстро приходится вертеться редакторам теленовостей. Мы отстрелялись в 4.30, а ранние вечерние новости выходят в Париже в 5.25. Нас с Луизой показывают в последнем сюжете. Диктор по-прежнему талдычит, что мы близнецы, и ровно так мы и выглядим. Угадать разницу в возрасте практически невозможно, что меня невесть почему удивляет. В свои тринадцать Луиза сходила за семнадцатилетку, а в шестнадцать лет ей можно было дать все двадцать. Я же в тринадцать еще оставался мальчишкой, не сильно изменившимся с десятилетнего возраста. Однако теперь, в двадцать три, Луиза выглядит лет на восемнадцать, девушкой моего возраста, если не моложе.
Новости начинаются, как раз когда я заканчиваю объяснять Стэну, как добраться до института. Мы смотрим их, стоя у длинной череды гримерных столов, по тому же портативному телевизору, по которому все смотрели Анджелу Лэнсбери. Он подключен к удлинителю, провод которого тянется по полу ресторана метров на тридцать. Для двенадцатидюймового экрана длинновато. Но другого телевизора тут нет, и потому у этого столпилось человек двадцать — манекенщицы, стилисты, гладильщицы. Все, кроме Биби, которую я с начала съемки больше не видел. Когда доходит черед до нас с Луизой, люди Осано оживляются. Это единственный сюжет, связанный с вечерними показами кутюрье. А с учетом того, сколько соперничающих знаменитостей съехалось в город, то, что Осано первым урвал уголек из огня, для его людей настоящий праздник. Отчасти подпорченный тем, что это всего лишь завершающий шутливый сюжетик местных новостей.
Поначалу кажется, что он закончится стоп-кадром — мы с Луизой, замершие в эскимосском поцелуе. Но затем тон репортера за кадром меняется, утрачивая официальную непререкаемость и обретая взамен язвительность: «Mais, il ne règne pas une harmonie totale dans le camp d'Osano».[8] И мы видим меня, посылающего воздушный поцелуй Этьену, и его, надувшегося на манер сердитого мужа и выпаливающего: «Pédé con». Его взяли врасплох, ну и поделом ему. Все вокруг принимаются хлопать в ладоши, говоря, как здорово я его приложил.
Затем на мое плечо опускается рука и американо-итальянский голос произносит:
— Очень мило.
Я знаю, что это Фрэд, но не могу понять по голосу, рассержен он оборотом, который я придал новостям, или относится к этому спокойно. Когда он говорит: «Можно тебя на пару слов?», я не испытываю никакого желания следовать за ним. И тем не менее следую.
Мы проходим через ресторанную кухню. Я и не думал, что она работает, однако несколько поваров расставляют закуски по расписным подносам. Фрэд легко движется между обитыми жестью столами. Я иду следом, вижу в дальнем конце кухни Осано, он стоит спиной к нам, дожидаясь служебного лифта. Только теперь я понимаю, что этим-то лифтом и поднимали на крышу все оборудование. Что ж, правильно, — лифты для публики так малы, изукрашены, что последний, кого в них пустили бы, это наемного рабочего с куском подиума.
Осано задерживает лифт и, когда мы входим в него, здоровается со мной. Не знаю, видел ли он уже новости. Но когда он говорит мне, что я «неплохо справился», решаю, что это он о том, как мы разыгрывали близнецов. Он продолжает:
— Хорошо получилось, занятно. Пусть увидят, что Осано еще умеет повеселиться.
Его интерпретация представляется мне чересчур благодушной, но, возможно, Осано прав. Он варится в этой каше уже долгое время. Снято было хорошо, пиарщики божатся, что вся история наверняка появится завтра в утренних газетах. Может, нас даже покажут по национальному телевидению — попозже вечером.
Осано нажимает несколько кнопок, мы начинаем спускаться.
— Этот фокус с Этьеном, ловко у тебя получилось. Не исключено, что у него есть проблемы, о которых мы не догадываемся.
Ну, не знаю. И вообще-то не думаю. Не всякий, у кого есть проблемы с геями, и сам скрытый гей. Можно быть нормальным человеком и все же завидовать им, как тот же Осано.
— Слушай, — говорит Фрэд. — Нам нужна от тебя еще одна услуга.
Двери лифта расходятся. Я даже не знаю, на каком мы этаже; смотрю на Фрэда, он уютно кивает мне. Осано уходит по коридору. Фрэд идет за ним. Я тоже.
На ходу Осано, даже не оборачиваясь, сообщает:
— Я видел, что ты сделал с одеждой. Это ведь ты их подправил, так?
Я не сбавляю шага. Это коллекция Осано, коллекция настоящего кутюрье, а я набросился на нее со швейной машинкой. Интересно, какой услуги они от меня ждут? Начинаю думать, что «услуга» — это эвфемизм, и состоит она в том, что я потерплю, пока Фрэд будет чистить мне рыло за испорченные модели маэстро.
Фрэд говорит:
— Вот тут, в гардеробной.
Мы останавливаемся у приоткрытой двери. Внутри виден край душевой кабины, туалетный стол во всю стену. На нем ваза с белыми лилиями.
— У нас тут кое-что приключилось, — говорит Фрэд. — Я знаю, ты близок с Биби.
По правде сказать, я и сейчас еще пытаюсь понять, насколько я с ней близок. Но слова Фрэда меня встревожили.
— Ей плохо?
— Очухается. Просто нужно, чтобы кто-то побыл с ней, пока мы ищем врача.
Я перевожу взгляд на Осано, пытаясь понять, как он относится к произошедшему. Если Биби одна в комнате, почему он не занялся ею сам? И только теперь я замечаю, как он нервничает, по крайней мере нервничает сейчас.
Тычком распахиваю дверь. У стены, которой из коридора не видно, стоит софа. Я вижу голову с жидкими волосами и узнаю Аманду ван Хемстра. Она сидит, наклонясь над съежившейся фигуркой. Это Биби, дрожащая, как листок бумаги.
— Передозировка? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Фрэд. — Приступ паники. Накурилась какой-то дряни и, может быть, не сейчас, а раньше.
Разговаривая, я оглядываю комнату. На туалетном столе валяется обожженная фольга, стало быть, героин. Аманда поднимает взгляд. Зрачки у нее величиной с булавочные острия. Держа Биби за руку, она произносит:
— Привет, Джейми.
Биби молчит.
Фрэд говорит:
— Пойдем, Аманда. Теперь за ней Джейми присмотрит. А ты иди работай.
4
Врач делает Биби укол, чтобы умерить сердцебиение, и, покончив с этим, роняет шприц в открытую сумку «Адидас». Биби, едва к ней возвращается способность говорить, просит сигарету. Врач, рассмеявшись, закуривает сам и велит ей не очень усердствовать. Я провожаю его по коридору, и он наконец подтверждает, что дело не в приступе паники, тут что-то другое, похуже. Подтверждает и то, что, вероятно, не обошлось без героина. Фрэд позаботился убрать с туалетного столика все улики — квадратики фольги с пятнами от курения — еще до прихода врача. Я смотрю, как врач вразвалочку бредет по коридору к лифту. Интересно, что это за врач такой?
Голос у Биби стал какой-то прозрачный — ровный и спокойный, как обычно, но словно лишившийся силы. Она говорит, что ей нужно в ванную. Поскольку кабинка душа торчит посреди комнаты, я заключаю, что речь идет об уборной. Дверь в нее находится рядом с душем. Я помогаю Биби слезть с софы и, заметив, что она дрожит в своей пропитанной потом тенниске, снимаю с крючка на входной двери халат и укутываю Биби. Халат дважды оборачивается вокруг ее тела. Помогая ей добраться до уборной, я по большей части несу ее, — а вот внутри ей придется управляться самой. Присев на сохранившее очертание Биби влажное пятно на софе, я обнаруживаю, что снова думаю о Фрэде и пистолете. Он сказал, что пистолет не его, и я ему верю. Хотя уже поинтересовался у Луизы, не помнит ли она случившегося в «Ля Квин» перед тем, как появились мы со Стэном. «А что там случилось?» — спросила она. Когда я объяснил, что Фрэд отобрал у кого-то пистолет, Луиза рассмеялась и сказала, что вот в это вполне может поверить. Впрочем, сама она ничего не видела.
Наверное, я слегка одурел от всей этой медицинской драмы. Сижу себе совершенно спокойно и вдруг пугаюсь того, что Биби до сих пор не вышла из уборной. Перебегаю комнату, колочу в дверь. Биби взвизгивает. Я пугаюсь еще сильнее. Она всегда такая бесстрастная, никак не думал, что голос ее способен достичь подобной высоты.
Начинаю торопливо извиняться:
— Тебя так долго не было… Я же не знаю, может, ты отключилась.
— Все в порядке. Я просто прислонилась к кафелю. Он прохладный.
— А что ты делаешь? — Тут я соображаю, что это вопрос не самый уместный, и спешу его переменить: — Ну, то есть просто сидишь?
— Сижу себе. А вот что мне делать… Пока не надумала, Джейми. — Биби замолкает, то ли задумывается, то ли притворяется в шутку. Голос ее с каждой минутой слабеет. Наконец она говорит: — Я посижу еще немного. Ты разговаривай со мной.
