Борис Воробьев - Искатель. 1987. Выпуск №3
Кто никогда не ставил их, тому кажется, что дело это проще пареной репы — вырыл в снегу ямку, положил туда капкан, развел дужки и опять все зарыл. Пять минут — и готово. Готово-то готово, да только такой капкан так и будет лежать, ни один волк в него не попадет, разве какой полоумный. Нет, ты сначала выбери на волчьей тропке подходящее место, осторожненько, деревянной лопаткой, сними пласт снега, лопаткой же выкопай ямку, да такую, чтобы было не глубоко, не мелко, а в самый раз, и только тогда клади в нее капкан и настораживай. Насторожил — засыпь капкан рыхлым снежком, а сверху, тютелька в тютельку, клади тот пласт, который до того вырезал. И снова припуши все снегом.
Егор исполнял эти правила в точности, и с первого взгляда казалось, что, как и в прошлые годы, как и в начале этого сезона, он думает только об одном — поймать побольше волков. На самом же деле это его теперь не интересовало. Сколько поймает, столько и поймает, может, ни одного, лишь бы попалась волчица. Эта мысль стала для Егора навязчивой, и только ради нее он все и делал. Как там будет дальше, поживем — увидим. Будет день, будет и пища. Главное — поймать волчицу, застрелить, сделать что угодно, только бы сжить ее со света.
И здесь Егор полагался не только на свой опыт и умение, но и на то, что у волков через неделю—другую начнется гон. Уж тут шерсть полетит клочьями! Будут бегать, высунув языки, и устраивать такие свары, что только держись. Обо всем забудут и о капканах тоже. Тогда-то волчица и может дать промашку. Какая бы она там ни была, пускай хоть бриллиантовая, а прижмет какой-нибудь волчара, тоже голову потеряет.
Егору доводилось видеть волчьи свадьбы. Что там стая в пять волков, какая у нее сейчас! Вот когда их сразу двадцать бегает, и все рычат да зубами щелкают, да за грудки хватаются — вот когда страх-то! Тут всем достается, и волчицам тоже. Некоторые ведь что делают? Пока мужики шерстят друг дружку, иная где-нибудь в стороне с самым ушлым и повяжется. Другие подбегут, а поздно уже, сделано дело. Обидно! Ты тут свое доказывал, жилы рвал, а на тебя наплевали и забыли. Ну и срывают, случается, злость: хоть того ушлого, хоть волчицу, кто первым подвернется, — на кусочки.
Своей волчице Егор не желал такой участи. Он должен был добыть ее сам. С этой мыслью Егор ложился, с ней вставал утром и, надев лыжи, уходил в лес. Все, что нужно, было сделано, сто раз проверено и учтено. Оставалось надеяться и ждать.
16Февраль только начался, а уже замело, завьюжило. В метель в лесу делать нечего, и сам собой получился перерыв. Егору он был хуже острого ножа. Не радовали даже два пойманных до этого волка, шкуры которых сушились на потолке.[3] Что из того, что стая убывала, волчица-то жива и здорова! Дать ей волю, она на следующий год новую стаю сколотит.
Но, как говорят, бог — не Яшка, видит, кому тяжко: именно в феврале волчица и попалась.
Придя в тот день на вырубку, Егор увидел, что одного капкана нет. Кто-то из волков сплоховал, но кто? Разобраться в этом по следам Егору не удалось, в рыхлом, свежем снегу следы расплывались, и он установил только, что волк защемил переднюю лапу. От привады за деревья уходила снежная борозда, оставленная волочившимся за зверем капканом.
Егор пошел по следу и через километр увидел залегшего в кустах волка. Издалека было трудно распознать, кто это, переярок или матерый, и только подойдя поближе, Егор понял, что наконец-то дождался своего: перед ним лежала в снегу волчица.
Егор остановился, снял лыжи, достал из-за спины ружье и осторожно двинулся к волчице. Она, прижав уши, не сводила с него пристальных, немигающих глаз, и когда Егор приблизился, рванулась, но не в сторону, как бывает обычно, когда попавший в капкан волк делает последнюю попытку уйти от охотника, а к нему, к Егору, но тот быстро отступил назад и вскинул ружье. Палец уже потянул курок, когда Егор догадался, что волчица ничего ему не сделает: чурка привязанная проволокой к капкану, заклинилась в кустах и держала волчицу намертво.
Егор с интересом разглядывал волчицу. Он впервые видел ее так близко, можно сказать, вплотную, потому что ни в первый раз, ночью, ни во второй, когда сидел на дереве, не рассмотрел ее как следует. Ничего такого в ней не было: средних размеров, серая, с рыжеватыми подпалинами по всей шкуре, словом, обыкновенная, каких в лесу не одна сотня. Однако эта обыкновенная сначала угробила Дымка, потом подкараулила его, да и сейчас кинулась, как бешеная. Если б не чурка, могла бы напоследок оставить отметину.
— Ну, допрыгалась, стерва? — сказал Егор.
Услыхав его голос, волчица еще сильнее прижала уши и, приподняв верхнюю губу, показала желтоватые клыки.
— Скалься, скалься! — усмехнулся Егор. — Недолго осталось!
Да, с виду волчица ничем не брала, но ее поведение удивляло Егора. Он даже почувствовал к ней какое-то расположение. Не сосчитать, сколько раз он вот так же подходил к пойманным волкам и убивал их, и каждый раз видел в их глазах только страх и злобу. Ни один из них и не думал о сопротивлении, позволяя убить себя, как теленка. Волчица не только не боялась его, но и попробовала напасть, и Егор представлял, с какой яростью она бы бросилась бы на него, не держи ее чурка.
Егор поднял ружье: надо было кончать волчицу. Он целился ей точно в лоб, в то место, где сходились ее светлые брови, и в душе надеялся, что волчица дрогнет в этот последний для нее миг. Все звери чувствуют ружье, и когда оно направлено на них и нельзя убежать и скрыться или кинуться на врага, ужас смерти охватывает зверя.
Но во взгляде волчицы не было ни страха, ни злобы. Ничего, кроме лютой ненависти, от которой желтые волчьи глаза темнели, а зрачки расширились, как в темноте.
Егор выстрелил. Волчица ткнулась мордой в снег, вздыбленная на загривке шерсть опала, прижатые уши встали торчком. Егор подошел к ней, перевернул набок, снял с лапы капкан. Чтобы кровь не натекла и не пачкала шкуру, заткнул рану пучком пакли, которую ради такого случая всегда носил в кармане. Оставалось подвесить волчицу и снять шкуру, пока туша не застыла на морозе, и Егор уже прикидывал, на какой бы сук ее подцепить, как вдруг «мертвая» шевельнулась. Подумав, что ему показалось, что даже волк, крепкий, как никто, на рану, не может ожить, получив пулю в лоб, Егор тем не менее присел над волчицей и приложил ладонь к ее левому боку. Он был теплым, да по-другому и быть не могло — после выстрела прошло всего несколько минут, но бьется ли у волчицы сердце. Егор так и не определил. Тогда он прижался к жесткой волчьей шерсти ухом и затаил дыхание. Мать честная, сердце билось!
Егор разогнулся, глядя на волчицу в полной растерянности. Происходили самые настоящие чудеса: стрелял шагов с пяти, считай, в упор, кровь льет как из поросенка, а эта чумовая дышит! Заколдованная, что ли?!
Егор не знал, что делать. Прикончить распластанную, неподвижную волчицу вторым выстрелом он просто не мог, рука не поднималась. Выла бы раненая, крутилась бы, выла — пристрелил бы не задумываясь, но ведь убил же, вон какая дырка на лбу, и опять убивать? Да что он, живодер какой? Но тогда как же? Дожидаться, когда сдохнет? А если не сдохнет?
Егор опять приложился ухом к волчице. Дышит, ни дна бы ей и ни покрышки! Еле-еле, но дышит. Егор плюнул с досады: не оставалось ничего другого, как только тащить волчицу в деревню. Если и сдохнет, шкура все равно не пропадет, а бросать здесь — к утру от волчицы и костей не останется.
Прислонив ружье к дереву, Егор сходил за лыжами, связал их, чтобы не разъезжались, и взвалил на них добычу. Оставшуюся веревку разрезал на две части, одной прикрутил волчицу к лыжам, а из другой сделал лямку. Теперь можно было трогаться, и, покурив на дорожку, Егор впрягся в лямку. Он не верил, что довезет волчицу живой, но другого выхода у него не было. Выживет, значит, выживет, а на нет и суда нет.
17То ли лоб у волчицы оказался таким крепким, то ли попалась никудышная пуля, но волчица выжила. Правда, пуля так и осталась у нее в голове, но это никак не отразилось на волчице. Хуже получилось с лапой: капкан перешиб ее и пришлось накладывать лубки. Но все эти заботы давно прошли, а вот как быть дальше, Егор не знал.
Когда он приволок волчицу домой и сказал, что надо лечить ее, жена поднялась на дыбки. Заявила, что Егор совсем ошалел. Лечить волчицу! Да она чуть не съела его. про Дымка и говорить нечего, а он — лечить! Но раз ему это втемяшилось, пусть лечит, только после-то что делать? А после, сказал Егор, сделаю конуру, и пусть живет. А что чуть не съела, так, если разобраться, сам виноват — выводок-то взял. У тебя бы взяли дочку, небось по-другому заговорила бы. Жена от таких слов заплакала, сказала: дожила, родной муж сравнивает ее с какой-то волчицей, и чуть не ушла жить к матери. Егор еле удержал ее. Доказывал, что не мог второй раз застрелить волчицу и Маша должна его понять. И потом: что в этом такого — волчица? Та же собака, только не лает. Так это даже хорошо. Вон Дымок, бывало, только и знал заливался, сама же жаловалась, что спать не дает.
