Пьер Вери - Убийство Деда Мороза
Аббат Фюкс, завершавший в ризнице последние приготовления, пребывал в радостном настроении. Каппель же, наоборот, казалось, нервничал. Он поднялся в комнату на втором этаже и выглянул из окна. Снег, падавший крупными хлопьями до восьми вечера, рассеял сумерки бледным светом. Ризничий спустился вниз и попытался немного прибрать, но мысли его были заняты другим. Он то оборачивался на сейф, то подходил к двери и прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. На площади дети обстреливали снежками снеговика, отмечая каждое попадание громкими криками удовольствия.
— Знаете, Каппель, — сказал священник, — у нас будет прекрасный праздник, и я думаю, все пройдет хорошо.
— Надеюсь, господин кюре.
— Да, да! Все пройдет замечательно, — подтвердил священник, поглаживая двумя пальцами свежевыбритые щеки.
Неожиданно Каппель выскользнул наружу…
Со второй половины дня маркиз де Санта-Клаус не покидал окрестностей церкви. Он то заходил внутрь и ненадолго садился, размышляя о чем-то; то кружил перед домом священника, то и дело посматривая на него; то прохаживался по саду, заложив руки за спину.
Около четверти одиннадцатого он открыл калитку, но не стал звонить в дом, а обогнул здание и быстро зашагал по аллеям сада. Пронизывающий ветер вскоре заставил маркиза спрятаться под навесом. Он присел на тачку кюре и, вынув из портсигара сигарету, зажал между зубами. Однако не прикурил. Облокотившись о колени, упершись подбородком в ладонь, он упорно вглядывался в сумерки. В какой-то момент пальцы его сжались — он услышал легкие шаги… слишком легкие.
«Вот и ты, голубчик», — подумал он, поднося руку к карману, где лежал браунинг.
Шаги приближались. Маркиз уже мог бы их сосчитать.
«Не горячись! Не нервничай! — уговаривал он себя. — Итак, даю ему еще четыре шага… четыре шага, потом включаю фонарь, наставляю пистолет и требую у этого приятеля свидетельство о рождении».
В ту же секунду он отскочил в сторону. Инстинкт, более надежный, чем рассудок, предупредил, что его расчеты ложны, что опасность ближе, чем он воображает.
Рефлекс сработал, но слишком поздно. Маркиз почувствовал невыносимое жжение в правом виске, в мозгу словно вспыхнула молния, и он потерял сознание.
Через несколько минут у него уже был кляп во рту, его старательно связали, накрыли пустыми мешками и привязали к одному из столбов навеса…
Блэз Каппель вошел в ризницу, весело насвистывая гимн:
Три ангела явились этим вечером…
— Что такое? Что такое? — спросил слегка шокированный аббат Фюкс.
— Простите, господин кюре, просто я вспоминаю о том, что вы мне только что говорили.
— О чем?
— Что все пройдет замечательно.
— Надеюсь.
— Я уверен в этом, господин кюре. Я поразмыслил и согласен с вами. Я напрасно портил себе кровь. Голову даю на отсечение, все пройдет превосходно.
Кюре бросил на ризничего озадаченный взгляд, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, и заключил:
— Да услышит вас Бог, мой добрый Каппель.
— Уж если Бог не слышит своих ризничих, — громогласно заявил внезапно возникший из темноты человек с внушительной фигурой, — то нам, бедным грешникам, лучше уж молчать. Настаивать было бы бесполезно. Как считаешь, звонарь?
За этим удивительным заявлением последовал взрыв смеха.
— Ну-ну, дорогой Хаген, поуважительней к святому месту! — мягко упрекнул священник.
Мясник пришел ради детского праздника. Стараниями мадемуазель Софи Тюрнер все было уже готово в зале наверху. На елке висели игрушки и горели пятьдесят крошечных свечек. Вокруг клавира стояли рядом с сестрой ювелира двенадцать нарядных ребятишек. На скамейках тихо переговаривались родные. Послышался скрип калитки, шум заполнил сад, люди быстро собирались.
— Добрый вечер, господин кюре!
— Добрый вечер, друзья. Скорее поднимайтесь…
Зала заполнялась. Здесь присутствовали мэр Нуаргутт, доктор Рикоме, папаша Копф, парикмахер, аптекарь, само собой, Каппель, и другие… Вместе пришли почтальон и полевой страж Виркур, который пристроился поближе к шкафу, где хранилась накидка Деда с Розгами, которую ему вскоре предстояло надеть.
— Смотри-ка, — прошептала одна из девушек на ухо соседке. — Золушка запаздывает.
Кюре произнес короткую праздничную речь и вернулся в ризницу. По знаку мадемуазель Софи Тюрнер дети запели провансальский ноэль:
Вот трое цыган,
Что предсказывают успех,
Вот трое цыган,
Им ведомы судьбы все…
Гаспар Корнюсс в своей красной накидке шел к церкви. Его сильно качало, глаза горели, он был пьян. Он постучал еще в четыре или пять дверей и низким голосом задал сакраментальный вопрос:
— Здесь хорошо себя вели в этом году?
— Да, да, Дед Мороз! Очень хорошо…
Фотограф вынужден был прислоняться к двери, чтобы сделать вид, что будто записывает в книжку.
С ним чокались, а потом забавлялись, наблюдая зигзаги, которые Корнюсс выписывал, удаляясь.
— Ну, набрался парень. Здорово он под мухой. Хотя меньше, чем два года назад. Тогда-то он был совсем готов.
Добравшись до ризницы, фотограф забеспокоился, не опоздал ли.
— Нет, Корнюсс, вы как раз вовремя. Дети еще поют.
Кюре вынул раку из сейфа.
— Корнюсс, не правда ли, она хороша?
Фотограф сложил руки.
— Вы еще спрашиваете, господин кюре!
Он приблизился, отошел, вновь приблизился, обошел кругом раки, вдруг начал косить, потер глаза и, наконец, тяжко вздохнув, посмотрел на аббата Фюкса.
— Господин кюре, — выдохнул он, — я падший человек.
— Как?
— Я полное ничтожество.
— Корнюсс, да что с вами, наконец?
— Я опять слишком много выпил, господин кюре. Я недостойная личность.
— Право! Я не буду, конечно, вас хвалить, но… этот грех не смертелен! Случай… Такой день… Не надо так огорчаться! Тем более, что в общем-то, если мне не изменяет память, каждый год бывает примерно… такая же история! Главное, вы чувствуете себя в состоянии прилично осуществить сейчас свой выход наверху. Было бы слишком неприятно показать детям пьяного Деда Мороза!
— Не в этом дело, господин кюре. Рака…
— Что? Рака?!
— Они не блестят!
— Что не блестит?
— Алмазы! Я не вижу их блеска. Это дурной знак. Говорю вам, я слишком много выпил.
Аббат Фюкс вздрогнул. Он всмотрелся в один камень, повернул раку, всмотрелся в другой.
— Я недостойный человек.
— Замолчите, несчастный, — яростно бросил священник. — Вы чудовищно напились. Бриллианты…
Он вновь с подозрением склонился над ракой. Когда он выпрямился, на лбу его выступили капли пота, а лицо побледнело. Он зажег свечу и провел ею рядом с камнями. Корнюсс тупо смотрел на его действия. Он увидел, как кюре вдруг поставил свечу, обхватил лоб руками и пробормотал:
— Боже мой! Я думаю… Я думаю, что… Ох!
Аббат Фюкс прислонился спиной к шкафу. На лице его появилось выражение тоски и недоумения. Он схватил фотографа за плечи.
— Корнюсс, ради Бога, не двигайтесь отсюда. Никому не позволяйте прикасаться к раке и никому ни слова о бриллиантах. Я сейчас вернусь. Главное, ни слова! Вы поняли меня?
— Да, да, господин кюре, — отвечал тот, слегка отрезвев от удивления и волнения. — Что случилось?
Не отвечая, кюре бросился наружу. Он пересек сад, прошел улицу и площадь так быстро, как только позволяли ноги. Он добежал до магазина ювелира и застучал в ставни, глухим голосом зовя:
— Макс Тюрнер! Макс Тюрнер!
Ювелир вооружился лупой. Но она ему не понадобилась — хватило одного взгляда. Он горестно произнес:
— Фальшивые! Камни фальшивые! Это «стеклышки». Оба эти «бриллианта», вместе взятые, стоят пятьдесят франков. Кроме того, посмотрите на золотые зубцы. Их разжали, а потом грубо загнули обратно.
У аббата Фюкса вырвалось сдавленное рыдание.
Наверху дети пели:
Оно родилось, господне дитя,
Играйте, гобои, звучите, волынки,
Оно родилось, господне дитя.
Оно…
роди…
лось…
господне…
дитя… —
Пели колокола. Перезвон возвещал жителям Мортефона и соседних деревень праздник Рождества Христова. Он отозвался радостью в ушах Блэза Каппеля, но кюре слышал в нем печаль похоронного колокола.
Первой заботой аббата Фюкса было попросить ювелира и фотографа хотя бы временно молчать о краже бриллиантов. Как обычно, Дед Мороз торжественно появился в зале, получил из рук Человека с Сумкой детские письма, простил мелкие прегрешения, о которых ему сообщил Виркур, переодетый в Деда с Розгами, и удалился. В тот момент, когда аббат Фюкс ставил на алтарь оскверненную раку, Каппель ему сообщил:
— Господин кюре, для большей безопасности я договорился, что у нас будет восемь «стражей святого Николая» вместо четырех.
