Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы
— Какая?
— Да вот что–то тут не по правилам. Это же не какие–нибудь урки схлестнулись. Это правительственные чиновники и, скорее всего, какой–нибудь банковский синдикат. Обычно они разбираются тихо, не выносят сор из избы. Им шумные эффекты ни к чему. Это миллионеры в законе. Ты слышал хоть раз, чтобы какого–то министерского клерка грохнули?
— Разве не бывает?
— Именно что не бывает. Или бывает, но по ошибке. Шмоляют по фирмачам — это сколько угодно. Иногда отстреливают банкиров. На худой конец глушат чересчур задиристых журналистов и прокуроров. Но канцелярскую мышку, бюрократа с портфелем — зачем? Без него всем одинаково плохо. Бюрократ всех вяжет крепче, чем кровью. Кто же рубит сук, на котором сидит? Все нынешние капиталы узакониваются его круглой печатью. Сегодня ты вор, а завтра печать тебе шлепнули, и ты уже самый почетный член общества, хочешь — хоть баллотируйся в президенты. Образно говоря, неприметный человек с портфелем и есть курочка, которая несет золотые яйца для всех.
— Спасибо за лекцию, — искренне поблагодарил я. — Но продажных бюрократов повсюду как червей в банке, они же легко взаимозаменяемы.
— Верно, Санечка. Но от замены одного на другого никому все равно никакой корысти. Только лишние хлопоты. Гораздо проще купить того, кто уже сидит.
Конечно, он знал, что говорил, и не мне было с ним спорить.
— И все–таки что же… Значит, проекту хана?
Георгий Саввич полыхнул очами, как фонариками, — опасный, тусклый был огонь.
— Тебя что, сильно пуганули?
— Меня нет, а вас?
— Как можно… У меня, братец, смета запущена уже на пятьсот рабочих. Улавливаешь?
— Какие будут распоряжения?
— Сиди тихо, не рыпайся. Вечером повидаюсь с Гаспаряном, перезвоню тебе.
Достал из встроенного в стену холодильного шкафа бутылку минеральной воды, давно забытой — «Нарзан».
— Придется принимать адекватные меры, — сказал доверительно.
— Отлично. Но я в ваших бандитских играх не участвую.
— А денежки любишь?
— Люблю.
— Сашенька, милый мой дружок! Пей водичку, полезно для желудка… В бандитов он не хочет играть. Ишь ты какая целка. Да ты в них три года играешь. Опомнился!
Опять он был прав, а я — нет. Потому у него и дети давно за границей, в безопасном месте, а мой единственный сынок, полагаю, мечтает стать рэкетиром.
— Ребяток своих не тревожь. Пусть спокойно работают.
Чтобы не тревожить ребяток, я поехал сразу домой. Был седьмой час, когда добрался до Академической. Там меня ждал небольшой сюрприз. На скамеечке, в тополиной тени, закинув ногу на ногу, сидела Катя. В пальцах сигарета. Вчерашнее вечернее платье она сменила на короткую кремовую юбку и свободный голубой блейзер. Мало кто из мужчин, проходя мимо, не оглядывался на нее. У меня аж дыхание перехватило. Вынужден был опуститься рядом и тоже закурил.
— Интересно, — сказал я, — а если бы я поздно вернулся?
Засмеялась, точно я пошутил.
— Чего смешного?
— Ты должен был почувствовать, что я здесь.
— А если бы вернулся не один?
— С дамочкой?
— Да, с дамочкой.
Ненадолго задумалась.
— Наверное, я бы ушла. Но мне кажется, у тебя нет никакой дамочки.
— Почему это?
— Ну, есть разные признаки. Мы, девочки, это чувствуем.
Подошел дядя Ваня, дворник, извинился за беспокойство, озабоченно спросил:
— Саня, ты не видел случайно этого гада Яшку?
— Да я только подъехал, а что с ним?
— Час назад побежал в магазин и до сих пор
нету.
— Так сходи в магазин.
— Там тоже его нету. Еще раз извини.
В квартире мы с Катей, не мешкая и как–то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я словно парил в поднебесье.
Телефонный звонок грохнул меня на суровую землю. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо «алло» сказал:
— Вы где?
— Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?
— По походке, — объяснил я.
— Прямо удивительно!
Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатость, — если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.
— Давайте деньги, — потребовал я.
— Значит, согласны?
— Куда денешься.
Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.
— Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.
— Передайте хозяевам, — сказал я, — поражен их благородством. Могли тюкнуть по темечку — и дело с концом. А вместо этого — компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.
— Солидные люди, — подтвердил порученец. — Только не надо с ними шутить.
— Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.
Я первым протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.
…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:
— Яшку в ментовку замели!
— За что?
— Так кто знает… они же теперь… Саша, выручай! Покалечат дурака.
Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.
Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.
У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.
— Нельзя ли его отпустить? — спросил я.
— Он ваш друг? Родственник? — У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.
— Сосед.
— Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.
— Здесь какое–то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…
— Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.
— Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?
Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:
— Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?
— А-а, — спохватился я и полез в карман. — Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, — и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры. — Извините, больше нету.
Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:
— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?
— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.
— Давай приведи этого певца.
Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как–то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.
— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?
По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.
— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…
С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:
— Гляди, гад, второй раз не попадайся!
Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.
— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.
— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.
— Ну, про это лучше не надо…
Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.
— Что это с ним? — спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.
— Оказывал сопротивление, — заметил веско. — Вот и пострадал маленько.
За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:
— Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!
— Вот оно как! — удивился дворник. — И куда же направишься, Яша?
— С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.
