Михаил Петров - Гончаров и стервятники
Я уже собрался переходить к миниатюрной стенке, когда в замочную скважину входной двери воткнули ключ. Два прыжка - и я уже в театральном кресле внимательно разглядываю снежный экран Васькиного антикварного телевизора.
- Вот.
Он гордо поставил драную авоську на фанерный качнувшийся столик и протянул мне сдачу.
- Восемь тысяч двадцать рублей. Тысяча двести - водка, семьсот рублей - полкило колбасы, восемьдесят за хлеб, и, вы извините, я взял сигареты, самые дешевые...
- Да заткнись ты, - не выдержал я. Я давно заметил: скрупулезно честными с деньгами бывают только кассиры, отъявленные мошенники или такие, как он, забитые жизнью, всегда сидящие на мели. Изгоняя острую жалость к нему, я зло прикрикнул: - А дешевле не мог купить, Божий ты человек? Ее ж пить нельзя, это ведь дихлофосацетоновая смесь!
Глаза Василия Ивановича подозрительно быстро наполнялись туманом, а я всегда не любил плачущих детей: у меня стискивает тогда желудок и хочется завыть по-собачьи.
- Ладно, тащи инструмент.
Василий поплелся на кухню, а я, забросив сдачу под одеяло, накромсал хлеб и серо-розовую колбасную массу. Нахлюпав водку в несуразные чашки, я спросил:
- А ты приехал-то откуда?
- Из Кузино, - произнес он с гордостью.
Это мне мало что говорило, но я принял информацию.
- И давно?
- Полгода будет.
- И сразу устроился в театр?
- Не, сначала курсы шоферов окончил, на работу чтобы устроиться.
- А давно квартиру оторвал?
- А как в театр устроился - больше месяца будет.
- Ну давай, Чапаев, дерзай. - Я поднял надтреснутую чашку, предлагая присоединиться.
Он неумело, как монахиня при грехопадении, вылил половину водки на грудь и, вылупив голубые зенки, закашлялся.
- А в армию по состоянию здоровья не взяли? - когда он очухался, поинтересовался я.
- Не, у меня сестра малая на иждивении и бабка. Отсрочку дали. Я им уже и аванс выслал.
Про себя я грустно подумал, что наши доблестные вооруженные силы не много потеряли, лишившись такой кадровой единицы. И направил разговор в нужное русло:
- А что же ты, брат Василий, соседку-то красивую не трахаешь?
- Да вы что? Нельзя.
- Что значит - нельзя? Если хочется, так можно.
- Гена убьет. Он недавно, когда я ее посуду мыл, подошел сзади, за ухо меня повернул и говорит: "Ты, соколик, кастрюли мой, можешь даже трусы ее стирать, а если что удумаешь, замочу, как белую лебедь". Я очень тогда испугался!
Василек начал пьянеть, и нужно было торопиться.
- Василек, а вчера когда Ирина с работы пришла? Одна или с Геной?
- А вас как зовут? Пьем, а не знаем, как вас зовут.
- Я-то, Василек, знаю, что зовут меня Константином Ивановичем. Так когда?
- Я не знаю. Я вчера после работы к тетке зашел. Пока то да се - тетка меня ночевать оставила.
Парень пьянел. Мне некогда было пускаться в его семейный экскурс, и я перебил:
- А в прошлую пятницу ты был дома?
- В пятницу? Это же шестого, мне первую зарплату дали за полмесяца, так я купил колбасы, чаю!..
- Ближе к делу, Василий Иванович.
- Ну и в пять, как сегодня, дома уже. Ирина была дома, а потом на спектакль ушла. Да-да, я хорошо помню, она ушла на спектакль и тут же вернулась, спросила из коридора: "Васятка, который час?" Часы, говорит, оставила в комнате, не хочется двери отмыкать. Ну, я глянул на будильник и говорю: "Шесть часов". Она мне: "Ну пока" - и убежала. На спектакль.
У меня к тем событиям в пятницу появился нездоровый интерес.
- Давай, давай, Васятка, не теряй темп, рассказывай!
- А зачем это вам?
Припутала деревня. И поделом, так мне, старому козлу, и надо. Совсем нюх потерял.
- Да муж я ее бывший, сбежала от меня баба, один пацана воспитываю думаешь, сахар? - напрашивался я на сочувствие к доброму шоферу.
- Да, трудно! Бабка-то наша тоже одна двоих поднимала, трудно. Ну вот, Ирина в шесть ушла, я колбасу поджарил, с чаем поел и лег телевизор смотреть, да сразу и заснул - наелся сильно, разморило. А проснулся оттого, что она в дверь постучала. "Вот, - говорит, - Васятка, я пирожных тебе принесла. Сколько времени сейчас?" А чего спрашивать, когда в телевизоре стрелки на часах десять показывают? Смех. Новости, значит, начались. Пальцем ей в экран тычу. "Ой, - говорит, - десять уже. У меня сегодня праздник, Васятка, будем петь-плясать всю ночь. Ты спи - не обращай внимания. Выпить хочешь?" А я говорю: "Нет, гуляйте, мне не мешаете". Я вообще-то не пью. Она ушла. Да, вот еще, говорит: "Нас трое, мы шебутные, Генка особенно, да и мы со Светкой можем в чем мать родила появиться. А я бы, мальчик мой, не хотела, чтобы ты все это видел". Потом погладила меня, поцеловала и вышла.
Он остановился.
- Ну, сначала там потихоньку было, а часам к одиннадцати началось. Такая гулянка разыгралась, что соседи сначала в потолок стучать начали, а потом и в дверь. Они открыли, извинялись долго, а потом потише стали. А уже к двенадцати музыку поубавили, только разговаривали громко и смеялись как-то, ну... как баба с мужиком смеются. Потом ко мне эта пришла... ну, подружка ихняя. Голая, с бутылкой шампанского и конфетой. Сначала не понял, что она голая, у меня только экран светился, а она как свет включит. Мамочки, но я одеяло на голову натянул, ничего не соображу.
Парня и теперь затрясло. В виде успокаивающего я выдал ему двадцать капель гнуснейшего пойла, не забыв и себя. Он выпил, и подталкивать в разговоре его уже не приходилось: он все переживал заново.
- Ну вот, я укрылся с головой, и страшно мне, и хочется посмотреть, а она в хрустальный стакан наливает шампанское, пьет и говорит: "За тебя, мальчик мой!" Тут я выглянул немного, и опять как по глазам ударило. Я девок-то в бане подглядывал, а тут по-другому все: не в щелку, а как в кино. Я вот сейчас глаза закрою и все как есть вижу. Высокая. Волосы такие каштановые, до титек. Она стакан на столик поставила, ко мне нагибается. Я опять спрятался, а она сверху ложится, посмеивается тихонько. Одеяло понемногу стаскивает, говорит что-то ласковое и целовать меня начала, за ухо кусает, титьками острыми по носу, губам. А меня всего корчит, и такое чувство, будто не со мной все происходит. И стыдно стало, хоть под раскладушку залезай. Она меня гладит и шепчет тихо: "Не волнуйся, мальчик". Потом повела меня в ванную. Мне стыдно. Думаю, вдруг Ирина выйдет или этот Гена. А подружка смеется: "Ничего, они сами такие же, голенькие".
- А у Ирины тихо было?
- Да нет, смеялись они, наверное надо мной. Два раза Светка к ним бегала, звали ее прямо на весь дом: "Светка, Светка, сюда. Быстро, Светка! Хватит там, Светка". А потом тихо вроде стало. Светка мне говорит: "Уснули, наверное. Есть хочу. Пойдем на кухню, чего-нибудь найдем в Иркином холодильнике". А у меня самого там колбаса лежит. "Идем", - отвечаю. Стал одеваться, а она мне: "Так идем. Там все равно никого нет". А я с ней уже как дурак стал, так и попер нагишом. А на кухне эти, голые - Гена и Ирина. Он меня увидел, заржал. Я убежать хотел, Светка не пускает, смеются все. Я тогда фартук Иринин на срам накинул и стою посреди кухни. Мне б сквозь землю провалиться.
Но тут Ирина и говорит: "Отпустим пацана, ему рано вставать. Если чего захочет, к нам зайдет". Я ушел, но заснуть уже не смог. Надел шорты, постучался к ним. Зашел, говорю: "Свет, можно тебя?" А она недовольная... А я...
- Василий Иванович, а ты когда зашел, что там было?
- Ну, полутемно, маленькая такая лампочка на ножке у дивана. Гена храпел у стенки, Ирина лежала с краю, не спала, а Света в раздвижном кресле. Между ними столик с пустыми бутылками и едой. Накурено страсть как! Магнитофон был... Утром-то Ирина и говорит: "Никому ни слова, ты ведь мужик". Ой, - парень обалдело посмотрел на меня, - а я рассказываю... Что теперь будет...
- Спи спокойно, эта тайна умрет со мной. Ну ладно, Василий Иванович, вижу я, что не вытащить мне Ирины из этого омута... Ты уж не говори ей о моем приходе!
Я потряс его руку и вышел в прохладу вечера, только теперь понимая, как устал. И эта версия, похоже, провалилась. Правда, что-то было здесь невкусно или, наоборот, очень вкусно! Думать уже не хотелось. Почти восемь, а мне предстояло нанести еще один визит.
"Может, по телефону?" - спросил я себя с надеждой, но понял, что со мной попросту не станут разговаривать.
* * *
Уже не пьянки ради - для поднятия тонуса хотя бы на час - я зашел в кабак, на ходу отметив, что если раньше регулярно его навещал, то последние два года это стало мне не по зарплате.
Народу было мало и, наверное, все свои: чувствовался этакий налаженный семейный быт. Меня восприняли как бродячего кобеля, по глупости зашедшего в Третьяковскую галерею.
А мне было все равно. Откинувшись в кресле и вытянув ноги во всю их уставшую длину, я закрыл глаза, пытаясь сделать какие-то выводы из сегодняшних посещений.
А выводы, выскакивая из мозговых извилин, сразу становились такими же извилистыми, сплетаясь и запутываясь в черный клубок, который становился все больше и больше, пока наконец не закрыл мое сознание.
