Илья Стогоff - Проигравший
По столице ползли слухи, что на утро после добровольной передачи престола трупы из дворца государыни вывозили подводами, а запекшуюся на наборных паркетах кровь лакеи не могли оттереть никакими гишпанскими растворами, и кое-где эта кровь виднелась даже годы спустя. Но лишних вопросов жители государства привыкли не задавать: Елизавета так Елизавета. Говорят, добрая государыня, а ничего больше набожному и трудолюбивому народу знать было не нужно. Народ ведь, как известно, – это просто очень много маленьких и по большей части безымянных людей.
Год спустя золотоволосая Анна, к громадному огорчению Елизаветы и всего Двора, неожиданно скончалась от своей давней болезни. Подданные, как и положено, ее оплакали: такая молодая и так неожиданно умерла – бедняжка! О судьбе низложенного императора-младенца и его родных никто не спросил.
Подробности стали известны лишь много лет спустя. Да и то не полностью: многое и сегодня приходится восстанавливать буквально по крупицам. В ту ночь, когда трон достался доброй государыне Елизавете, отец Иоанна Шестого до последнего отбивался от наседавших гвардейцев и с одной шпагой умудрялся почти час сдерживать их натиск в комнату, где под кроватью прятались его жена и сын. Он надеялся, что из Гатчины успеют подойти верные уланы, а из Ораниенбаума – полк прусских кирасиров. Он дрался, будто одержимый, он зарубил троих, Алексею Орлову клинком выбил глаз, а его брату Михаилу отрубил палец на правой руке, но помощь так и не пришла. Отец императора-младенца получил восемь штыковых ран в грудь (даже медики не верили, что он выживет, но он выжил), а мать была до полусмерти избита гвардейцами, скручена и увезена. В ту ночь ребенка навсегда разлучили с родными, и больше он никогда в жизни их не видел.
Он вообще мало что видел. Бывшего императора, который пребывал в том возрасте, когда не мог не только бежать, но даже еще и толком ходить, охраняли с невиданной строгостью. По распоряжению новой (доброй) императрицы, его двоюродной тетки, ребенка заперли в крошечной каменной каморке три на два метра. После того как узник достиг совершеннолетия, режим содержания был ужесточен еще больше. В инструкции по обращению с ним значилось: «Сажать арестанта на цепь и бить его палкой, буде он какие чудобразия чинить станет».
Главное, впрочем, и не это. Чтобы никто даже из охранников не опознал бы «безымянного колодника», лицо его постарались скрыть со всей возможной надежностью. Сперва обсуждался вопрос сжечь черты лица до полной неузнаваемости, приложив к ним полосы расплавленного свинца. Но остановились на более гуманном способе. Лицо Иоанна Шестого было навеки скрыто под металлической маской. Впервые ее надели экс-императору в возрасте трех лет, а потом, по мере его взросления, иногда заменяли на более подходящую по размеру. Охрана, которой не сообщалось, кого именно ей предстоит охранять, не могла взять в толк подобных строгостей. Офицеры в зеленых камзолах и со шпагами на бедре лишь хмыкали в усы, глядя, как заключенный в камере ребенок пытается заниматься своими обычными детскими делами (с чем-то играть, облизывать пальчики), – а на лице у него жуткого вида чугунная маска.
Дни бывшего императора проходили в четырех стенах. Целыми днями он просто ходил из угла в угол своей вечно затемненной и сырой камеры. При дворе об Иоанне старались забыть. Так проходили десятилетия. До тех самых пор, пока персоной юного узника не заинтересовался знаменитый международный авантюрист, смельчак и красавец, человек, который всегда добивался поставленных целей. Осенним днем 1767 года в Северную Пальмиру, она же Северная Венеция, прибыл барон Карл-Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
На бедре у барона висела старинная фамильная шпага с роскошно украшенным золоченым эфесом. Почему-то именно эту деталь чаще всего упоминали его современники. В город барон въехал по Рижскому тракту, и дальше события стали развиваться стремительно…
…На столе зазвонил городской телефон. Осипов машинально посмотрел на часы: тридцать пять минут первого.
– Нет… Нет, товарищ майор не возвращался. Да вы не переживайте так. Наверное, скоро придет. Просто у нас в отделе сейчас действительно завал. Очень много работы.
Капитан положил трубку. Стогов спал, отвернувшись к стене. За окном все еще шел дождь. Осипов открыл себе еще одно пиво, закинул ноги на стол и стал читать дальше.
14Наутро по распоряжению майора был назначен следственный эксперимент. Чтобы передать дело в прокуратуру и умыть руки, требуется немного: во-первых, подозреваемый должен сам во всем сознаться; а во-вторых, нужно записать его рассказ на видеокамеру для последующего использования в суде. С первой фазой (считал майор) они худо-бедно разобрались, пора переходить ко второй.
Стогов проснулся рано. Удивился, что голова болит меньше, чем обычно. Сходил сполоснуть лицо в служебный туалет. Заезжать домой переодеться смысла не было. Он просто вышел из двери своего отдела на улицу и долго курил, глядя на льющуюся с небес воду.
(Знаешь, алкоголь…
Когда-то ты обещал сделать меня лучше, умнее, красивее и интереснее людям. Но недавно я посмотрел в зеркало…
Знаешь, алкоголь… В общем, у меня к тебе пара неприятных вопросов.)
Вместе с Осиповым они выпили по омерзительному эспрессо в кафе напротив отдела и на общественном транспорте двинули в сторону лилипутского театра. Майор и парни из следственной бригады уже ждали их перед входом. Закованный в наручники режиссер сидел в служебном автобусе.
– Черт вас возьми! Наконец-то! Сколько можно ждать? Пошли!
Все пожали друг другу руки, толкаясь плечами перед чересчур узкой дверью, протиснулись внутрь, загрохотали каблуками по коридору. Майор двумя пальцами оторвал с двери гримерки бумажку с печатью «Не срывать!». Стогов достал из кармана сигареты. Внутри размокшей пачки их оставалось всего несколько штук.
– Где оператор?
– Здесь.
– Готов? Встань вот сюда. Нет, не так. Включай свою балалайку. Меня видно? А его? Давай!
Всем вместе стоять в крошечной гримерке оказалось тесно. Маленького поникшего режиссера поставили так, чтобы оператору было удобно снимать. Майор набрал в легкие побольше воздуха, оттарабанил положенное вступление (дата-время-место-я-такой-то-действующий-в-рамках-дела-номер-такой-то-возбужденного-такого-то-числа-по-такой-то-статье…) и задал первый вопрос:
– Расскажите, как все происходило.
Режиссер молчал. Стоял, смотрел в пол и никак не реагировал.
– Что вы молчите?
– Мне нечего сказать.
– Расскажите, где именно вы стояли, когда убивали… э-э-э… как там его звали?
– Мне нечего сказать.
– То есть вы отрицаете тот очевидный факт, что имеете отношение к исчезновению артиста вашего театра?
– Отрицаю.
– И не хотите признаться, куда именно дели тело?
– Не хочу.
– Тогда…
Слева от оператора что-то с грохотом свалилось на пол. Оператор скосил на звук глаза. Что именно там свалилось, разглядеть не выходило. Видна была только виноватая физиономия Стогова.
Майор махнул оператору рукой:
– Выключай.
Тот послушно выключил камеру и сделал шаг в сторону. У них в отделе все прекрасно знали: когда следственные действия ведет майор, под ногами лучше не вертеться.
– Слушай, гуманитарий, тебе где сказали стоять? В сторонке? Ну так и стой в сторонке.
– Извините. Я запнулся за вот эту штуку.
– Что это?
– Это шпага. Валяется под ногами, чуть не упал.
Майор смотрел на Стогова в упор, но совсем на него не злился. Почти жалел. Грязные волосы, опухшая физиономия, давно не стиранная куртка. Смысла наказывать его не было никакого. Этот тип сам наказал себя так, что хуже не придумаешь.
Он опустил глаза на шпагу, которую Стогов все еще держал в руках.
– Где ты это взял?
– Странная штука для гримерки артиста, правда? Зачем лилипуту такая здоровенная шпага? Но, знаете, я тут спрашивал у администраторши. Она говорит, что у парня был номер в костюме мушкетера. Вон на столике и ножны от шпаги лежат. Не обращали внимания, товарищ майор? Кстати, ножны к этой шпаге совсем и не подходят.
Стогов сделал шаг к гримерному столику. Там действительно лежали ножны от шпаги. Но совсем маленькие, явно не от того клинка, который Стогов держал в руках.
– На полу комнаты валяется тяжеленная шпага. Это странно. А в кармане пропавшего лежат квитанции из ломбарда. Это тоже странно. На первый взгляд, связи между этими двумя странными фактами никакой и нет. Хотя с другой стороны: в ломбард пропавший сдал не что-нибудь, а шпагу барона Мюнхгаузена. Откуда она у него? Может быть, оттуда, что особняк, в котором мы сейчас находимся, двести пятьдесят лет назад принадлежал – знаете кому? А как раз барону Мюнхгаузену и принадлежал. Так что, может быть, шпага лежит тут не просто так, а?
