Барбара Навроцкая - Останови часы в одиннадцать
– Девочка в нее ходила?
– Девочка? Нет. Их уже не было в имении. Однажды администратор упаковал свои вещи и спешно выехал. Спасал свое состояние. Он неслыханно нагрел руки на войне. С этой точки зрения девочке исключительно повезло, если она потом воспитывалась у них.
– А где сейчас администратор имения Донэра?
– Я не знаю, куда они уехали. Видите ли, новая власть многого от меня ждала. Я работала день и ночь. Местечко лежало в развалинах. Негде было разместить школу, только после того, как мне дали особняк…
– Разве школа помещалась в особняке? – перебил ее Корда.
– Да. До пятидесятого года. Потом там была дирекция госхоза. Я получила новое здание.
– Гм. А как звали…
– Администратора звали Кшиштоф Дэмбовский, – перебила учительница. – А жену – Зофья. У них был один сын, Рышек. В 1944 году ему было примерно 12 лет.
– Кто, по вашему мнению, может знать, что стало с Дэмбовским?
– Рада Народова. Только. Они сторонились людей из местечка. Администраторы больших поместий сами происходили из шляхты. Донэр не принял бы другого. А тот в душе презирал людей из местечка. Может быть, Дэмбовские давно уже в Вене. Может быть, они спасли не только свое добро и отвезли его Донэрам. Возможно, что Йоля теперь австрийская подданная.
«Возможно, ее воспитал наш детский дом, – съязвил про себя капитан. – Что вероятнее всего».
Ольга Климонтович была в достаточной степени сбита с толку вопросами о ребенке, чтобы можно было переходить к основному вопросу.
– Простите, что я отнимаю у вас столько времени…
– А, не беспокойтесь… не беспокойтесь, – ответила учительница со слегка раздражающим высокомерием.
– …не могли бы вы мне рассказать что-нибудь конкретное о пане Кропивницком?
– Самую малость. А собственно, ничего. Я приходила заниматься с ребенком. Мы говорили о здоровье Йоли и ее успехах в учении. Разговор никогда не переходил на личные темы. Мы говорили о трудностях с солониной и мукой, как все тогда в Польше, без исключения. Впрочем, именно в конце войны никаких затруднений у меня не было. Имение платило мне за Йолю натурой.
– Какой характер был у пана Кропивницкого? Что он был за человек?
– Замкнутый. Ребенка любил… любил до безумия.
– Что он делал целыми днями, если хозяйством не занимался?
– Он занимался ребенком и часами, – ответила она просто.
– Часами? – повторил капитан, как бы не совсем понимая смысл и цель этого занятия.
– Он любил часы. Старые. Что в этом странного? – в свою очередь удивилась Ольга Климонтович.
– И много их было в имении?
– Несколько, потом несколько десятков.
– И на башне, – бросил капитан небрежно.
– На башне? Ах да. Действительно, были часы и на башне, над каплицей. Хотя нет, – она снисходительно улыбнулась. – Эти часы установил еще сам Донэр. Пан Кропивницкий любил брегеты, небольшие антикварные игрушки.
– И что с ними стало?
– С часами? – еще больше удивилась учительница.
– Да, – подтвердил капитан, как будто бы его интерес к каким-то ничего не значащим часам был вполне естественным.
– Не знаю, – заколебалась она, – наверно, то же, что и с мебелью. Ее вывез администратор. Во время земельной реформы разрешалось забрать мебель. После ареста пана Кропивницкого доверенным лицом остался Дэмбовский. Ведь всю войну на счет Донэров в Вену шли из Польши деньги. Связь могла оборваться на время советского наступления, но сразу же по окончании войны мало-помалу почта снова заработала. Люди ездили туда и обратно, легально и нелегально, как кому хотелось. Вы не помните этот ужасный хаос? Можно было слона перевезти через границу, а не только письмо или бумаги.
Капитан видел, что она считает его совершенно беспомощным и не очень умным человеком.
– Скажите, пожалуйста, а часы на башне во время войны ходили?
Представитель закона забавлял ее все больше и больше.
– Конечно. А что им не ходить? Я всегда по ним проверяла время, когда шла на урок к девочке. Это были хорошие часы. Венские.
– А когда они остановились?
Пожилая женщина посмотрела па Корду как на умственно неполноценного. Она даже начала подозревать, что мужчина, с которым она разговаривает, не тот, за кого себя выдает.
– Может быть, вы все-таки проверите мое удостоверение? – спросил спокойно капитан.
Учительница смутилась, потому что он угадал ее мысли.
– Если нет, то, будьте любезны, вспомните, часы на башне ходили вплоть до вашего отъезда из местечка или испортились раньше?
Он привел ее в легкое замешательство, она оставила свой высокомерно-снисходительный тон. Это принесло ему некоторое удовлетворение.
– Нет, я не слышала, чтоб они испортились.
– Например… во время стрельбы, – подбросил капитан.
– Нет, часы не были разбиты. Дом был изрешечен пулями только изнутри. Но, может быть, вы и правы… – она стала мучительно вспоминать, – в те годы, когда я руководила школой, еще в особняке, часы, кажется, уже не ходили. Да, – она с облегчением вздохнула. – Просто я забыла, – сказала она быстро. – Но не из-за возраста. Есть в жизни периоды, которые помнишь хуже, другие же запоминаются до мельчайших подробностей. Период оккупации я помню день за днем, даже час за часом. Так медленно шло время.
Первые послевоенные годы представляются мне сейчас как картины, рассматриваемые из окна поезда. Иногда я даже не знаю, что относится к середине, что к концу и что к началу. Да, когда я была руководительницей нашей первой послевоенной средней школы, часы на башне уже не ходили.
– Вы в этом уверены или поддались моему внушению?
– Я? Внушению? – улыбнулась она уже знакомой капитану улыбкой. – Учитель, который поддается внушению, не сможет удержать в руках класс. А я, слава богу, не могла пожаловаться на дисциплину своих бывших воспитанников. У меня тогда просто не было времени заниматься остановившимися часами. Мне нечем было отапливать помещение, некому было преподавать физику, химию, математику. Война забрала многих профессиональных учителей. Мы были на передовой в прямом смысле этого слова. Часы! Вы правы, они были испорчены. Может быть, от сотрясения. Русские брали наш город три раза. Все дома растрескались. Те, которые уцелели. Что уж говорить о часах!
– А не можете ли вы вспомнить, какое время показывали остановившиеся часы?
Она опять посмотрела на сидевшего перед ней человека как на безумца.
– Нет, – ответила она решительно, чтобы прекратить этот нелепый разговор. – Я никогда не обращала на это внимания. Во всяком случае, сомнительно, чтобы я могла столько лет помнить такую ничего не значащую и никому не нужную подробность.
«А вот и нет, – подумал капитан. – Ты ошибаешься, моя дорогая. Просто у тебя нет воображения. Совершенно. И это должно было всю жизнь тебе мешать, хотя ты, без сомнения, была хорошей учительницей».
– А особняк после войны ремонтировали?
– Что считать ремонтом? – заметила с горечью пожилая женщина, и Корда догадался, что она недовольна тем состоянием, в котором находится старая резиденция. В душе он полностью был с ней согласен. – Госхоз делал в имении ремонт, когда брал здание для дирекции, – сказала учительница. – Побелили стены, сменили электропроводку.
«Тогда-то и ликвидировали следы сражения, – понял капитан. – Теперь они не видны».
– Как вы думаете, мог ли Кропивницкий спастись от гестапо? – спросил вдруг Корда.
Она подняла на него живые умные глаза. Перемена темы разговора принесла ей заметное облегчение.
– Что вы, они бы его разорвали в клочья. У них было двое убитых… Никто, кого они взяли из нашего местечка, уже больше не вернулся. Почему пану Кропивницкому должно было привалить такое счастье?
– Но ведь это всегда возможно.
– Разумеется. Чудеса бывают. Но его никто больше не видел.
– Администратор имения Донэров тоже исчез, – заметил капитан.
– Да. Такой ход рассуждений приводит к тому, что пан Кропивницкий может быть только в Вене. У своих родственников. Если это они помогли ему освободиться.
«Скорее всего они, – согласился капитан. – Но как бы там ни было, одно непонятно, почему он остался в стране. Из увлечения часами сделал себе профессию. Даже прежнюю фамилию оставил и спокойно жил с начала шестидесятых годов в Варшаве. Почему? На каком основании? По какой такой причине спустя столько лет его кто-то убивает?»
– В той стычке никому спастись не удалось? – спросил капитан еще раз в тайной надежде, что учительница даст ему какой-то другой конец нити, за который можно будет потянуть.
– Из наших никто. Никто не вышел из парка.
– Откуда у вас такая уверенность? – рассердился капитан.
– На похоронах был их командир.
– Ах так? – Ему стало немного легче.
– Да. Пришел. Рисковал жизнью. Семнадцать парней послал он в усадьбу и семнадцать трупов опознал.
– Кто это был?
