Фридрих Незнанский - Когда он проснется
В коридорах университета царила каникулярная тишина и леность. Оля добрела до курилки, села на свою любимую скамейку, укрытую между кадками с тропической растительностью, и расплакалась, с ужасом представляя, какой скандал из-за оценок выйдет у нее с матерью. Сначала мать будет кричать на нее, упрекать, затем станет хвататься за сердце, потом – за телефон, искать связи и устраивать судьбу незадачливого дитяти.
Как у большинства подростков, у Оли Мартемьяновой были натянутые отношения с матерью. На домашнем фронте это выражалось в ежедневных мелких стычках.
– С твоей внешностью нельзя одеваться как вечный подросток, – поучающим тоном всякий раз твердила Елена Александровна, обнаружив в дочкином гардеробе что-нибудь из «неформальной» одежды, которую Оля покупала на сэкономленные деньги из тех, что мать выдавала на карманные расходы. – Люди не будут воспринимать тебя всерьез. Ну посмотри на себя в зеркало, что это за вид? При твоем росте метр пятьдесят три зачем тебе эти огромные ботинки? Зачем растянутый свитер до колен? На кого ты в нем будешь похожа? На Гавроша-беспризорника? Не забывай, чья ты дочь!
Оля думала про себя, что лучше бы мать была обычной женщиной. А не депутатом Государственной думы, коей являлась Елена Александровна Мартемьянова. А так… Что тут скажешь? Все ясно – надо держать марку.
Если Оля робким голосом пыталась возразить, что ей нравится свободный стиль, мать только патетически восклицала:
– Господи, ну мне в твоем возрасте не с кем было посоветоваться, что надеть, как надеть, носила всякое барахло, но ты-то почему так плохо одеваешься? Мне самой приходилось подбирать одежду, а ведь тогда не было ни журналов, ни таких магазинов. А у тебя же все это есть. И деньги есть. Что тебе еще надо?! С жиру бесишься, честное слово. Мне перед знакомыми стыдно, да что ж это за мать, скажут, раз единственную дочь и ту совершенно забросила. Оленька, одевайся солидно, я тебя прошу. Мы ведь не богема, не артисты. Эти пускай что угодно на своих детей напяливают. Мы интеллигентные люди. Брынцалов видела во что своего сына превратил? Несчастному малышу всю голову в разные цвета покрасил под панка. И ты хочешь с ними на одну доску встать?
– Мам, а Ирина Хакамада? – тихим голосом возражала Оля, чувствуя себя совершенно несчастной. – Посмотри, как она одевается: черные джинсы, черный свитер. Ну или просто черное платье.
– Ай, – отмахивалась мать, – она же японка. Это дело другое.
В устах Елены Александровны это звучало как железный аргумент в пользу того, что японка Хакамада может себе позволить одеваться как ей угодно, а вот простой русской девушке Оле Мартемьяновой можно носить лишь классические вещи.
– С твоей внешностью сочетается только классический стиль! Ты должна одеваться скромно и с достоинством, как настоящая английская леди.
С тех пор как Елена Александровна, став депутатом Государственной думы, по своим парламентским делам побывала в Великобритании, где посетила тамошний парламент и Букингемский дворец, ею овладел культ английской леди. В принципе в этом не было ничего плохого, кабы не один нюанс: к сожалению, образ этот Елена Александровна трактовала несколько своеобразно, так что из-под пера ее воображения английская леди любого возраста, от десятилетней девочки до девяностолетней старухи, выходила облаченной в строгий твидовый костюм и шелковую блузку, с высоко уложенными «ракушкой» волосами и с нитью жемчуга на шее. В дурную погоду леди надевала шляпу, лайковые перчатки и укрывалась от дождя нескладывающимся зонтиком с загнутой деревянной ручкой. Короче говоря, Мэри Поппинс какая-то!
Чтобы облагородить облик провинциальной выскочки, каковой она в глубине души себя считала, Елена Александровна незамедлительно обзавелась всеми этими атрибутами и поспешила точно так же одеть дочь. Елена Александровна считала, что, раз дочь не вышла ростом, ей нужно добирать солидности за счет тяжеловесного дамского гардероба. У четырнадцатилетней Оли появились такой же, как у матери, только на десять размеров меньше, твидовый жакет с замшевыми заплатами на рукавах, бархатные жилетки на серебряных пуговицах, шелковые блузки и костюмы из джерси. Нитка жемчуга и нескладывающийся черный зонт с крюкообразной ручкой довершали превращение провинциальной Золушки в породистую даму.
Теперь каждое утро, собираясь в гимназию, Оля должна была укладывать свои непослушные жесткие волосы «ракушкой» на затылке, а учебники носить не в удобном рюкзачке, а в коричневом портфеле из дорогой кожи с красивыми золотыми пряжками. Впрочем, портфель этот ей очень нравился.
В тот год Мартемьяновы только-только перебрались из провинции в Москву и поселились в депутатской квартире на Рублевском шоссе. Квартира была совершенно голой и неуютной, дом новый, соседи незнакомые. Впрочем, большинство соседей можно было почти ежедневно видеть по телевизору – дом населяли почти сплошь депутаты Госдумы. Когда в квартире громко разговаривали, то в разных концах коридора откликалось эхо.
В Олиной комнате из мебели поначалу стояла лишь раскладушка да старый письменный стол и, за неимением другого, шикарный стул от нового итальянского гарнитура, купленного в мебельном салоне для гостиной. На этом стуле по большей части висела одежда. Впрочем, продолжалось это недолго: через неделю в квартиру привезли мебель, оборудование для кухни, и с тех пор квартира приобрела обжитой вид.
В Москве родители словно вдруг вспомнили о существовании дочери. Они бросились наверстывать упущенное, когда у них самих не хватало времени и сил заниматься ребенком, бабушек-дедушек поблизости не было, а общественное положение не поощряло приглашать к дочери частных учителей и репетиторов. Мало ли что скажет начальство?
Олю определили в престижную гуманитарную гимназию, где наряду с углубленным изучением английского языка школьникам преподавали основы латинского, древнегреческого, искусствоведение и музыку. Гимназия находилась довольно далеко от их дома. Непривычная к жизни в большом мегаполисе, Оля мучительно свыкалась с тем, что до школы и обратно ей теперь приходилось добираться довольно долго на маминой служебной машине.
Отношения с новыми одноклассниками у нее тоже не сложились. Стоило лишь ей появиться в классе в своем коричневом костюме из джерси, со взрослой прической-ракушкой, как свободомыслящие московские тинейджеры сочли ее занудой и кривлякой и дали кличку, как припечатали: Талула.
Оля долгое время не знала, что такое Талула, а спросить было не у кого, но по тону, с каким мальчишки произносили: «А, Талула!» – и при этом закатывали глаза к потолку и делали томный взмах рукой, изображая некую фифу, можно было догадаться, что это особа отрицательная.
Оля замкнулась в себе и так и проучилась все три года, не вылезая из своей раковины. Единственным ее развлечением в то время было скользить в носках по покрытым лаком деревянным половицам коридора в их огромной квартире и представлять, будто она катается на коньках.
Порой ей казалось, что у нее не было детства в том смысле, какой вкладывают в это слово поэты и писатели, вспоминая с ностальгией, какой красотой и тайной была наполнена в детстве их жизнь. Ничего подобного о себе Оля вспомнить не могла. Занятые работой и карьерой родители сразу взвалили на нее жизнь взрослого человека…
– Привет! – услышала она вдруг.
Поспешно промокнув бумажным платком глаза, Оля подняла голову. Рядом стоял высокий симпатичный парень, которого она иногда видела на общих лекциях. Он ей в общем-то нравился, хотя более «продвинутые» по части общения с противоположным полом девчонки с их курса считали его «ботаником», думающим только о занятиях. В отличие от них, Оля иногда мечтала когда-нибудь с ним познакомиться. И вот…
– Начался вселенский потоп? – сочувственно улыбаясь, спросил Костя.
– Да, что-то вроде, – буркнула Оля.
Оттого что ее застукали в таком неприглядном виде, ей хотелось провалиться сквозь землю.
– Кажется, мы вместе учимся в третьей группе? – спросил он. – У тебя неприятности?
– Нет, ничего особенного, – поспешно ответила она и поднялась, чтобы уходить.
– Ты торопишься? А я хотел предложить тебе зайти в буфет, выпить кофе, съесть по сосиске. Ну как?
Оля на секунду заколебалась. В свете предстоящего семейного скандала рано возвращаться домой совершенно не хотелось.
– Ты всегда так внезапно исчезаешь, что за полгода у меня сегодня впервые появилась возможность с тобой познакомиться, – не то шутя, не то серьезно сказал Костя.
Эта фраза оказалась решающей.
– …»С твоей внешностью…» Мне столько раз приходилось слышать от нее эту фразу, что я про себя думала, будто я карлик или уродец какой-то. Ну ты сам представляешь, когда мать тебе такое постоянно твердит. А дело всего лишь в моем росте. Разве я виновата, что не родилась длинноногой дылдой? У меня рост метр пятьдесят три, ну что с того? Мне же не в гренадеры поступать. А времена, когда билетерши не пропускали коротышек в кино «до 16», давно прошли! У меня такое чувство, будто мать уверена, что из-за моего роста мне уготовано во всем остальном в жизни тоже оставаться «ниже среднего». А это неверие меня убивает, понимаешь?
