Джеймс Кейн - Сборник "Почтальон всегда звонит дважды"
— Вы говорите, ехал?
— Да, сэр.
— Хотите сказать, что машину вели вы?
— Да, сэр, я.
От этих слов я хотел потом отказаться, когда начнется что-то посерьезнее этого слушания. Я рассчитывал, что если вначале я выдам такую глупость, а потом одумаюсь и буду утверждать совсем другое, то вторая история будет звучать как чистейшая правда, а если мы с Корой начнем петь в унисон с самого начала, в этом сразу заподозрят сговор.
Но теперь я решил вести себя иначе. Я хотел выглядеть ничтожеством с самого начала. Раз я не был за рулем, кем бы я ни был, обвинить меня не могли. Чего я боялся, так это обвинения в обдуманном убийстве, которое мы совершили на самом деле. Достаточно какой-нибудь мелочи, и с нами было бы кончено. Но если меня с самого начала все будут считать ничтожеством, то тогда не должно случиться ничего страшного, меня никто не заподозрит. Чем большим ничтожеством и пьяницей буду я в их глазах, тем меньше это будет похоже на убийство.
Полицейские взглянули друг на друга, а коронер оглядел меня как сумасшедшего. Они же слышали, что меня вытащили из-под заднего сиденья.
— Вы уверены, что вы вели машину?
— Разумеется.
— Вы были пьяны?
— Не был.
— Вы слышали результаты тестов, которые вам сделали?
— О тестах я ничего не знаю. Знаю только, что я не был пьян.
Он повернулся к Коре. Она обещала рассказать все, что сможет.
— Кто вел машину?
—Я.
— Где сидел этот человек?
— На заднем сиденье.
— Он пил?
Она отвела глаза в сторону, вздохнула и, чуть всхлипнув, спросила:
— Я должна отвечать на ваш вопрос?
— Вы можете не отвечать, если не хотите.
— Я не хочу отвечать.
— Ладно. Расскажите своими словами, что случилось.
— Я вела машину. Там длинный подъем, и мотор перегрелся. Муж сказал, чтобы я остановилась и дала ему остыть.
— Как сильно он перегрелся?
— За сто двадцать градусов.
— Продолжайте.
— Когда мы начали спускаться, я заглушила мотор, но внизу он все равно был перегрет, так что перед следующим подъемом мы остановились. Стояли минут десять. Потом снова тронулись. Не понимаю, что случилось. Я набрала слишком большую скорость и не могла затормозить, переключила на вторую передачу, а мужчины разговаривали между собой, и, видимо, из-за этого резкого переключения... короче, я вдруг почувствовала, как одна сторона машины проваливается. Я крикнула, чтобы они выскакивали, но было уже поздно. Я почувствовала, как машина переворачивается, а потом уже только помню, как выбиралась наружу, а потом стояла наверху, на дороге.
Коронер снова повернулся ко мне:
— В чем вы нас тут пытаетесь убедить? Хотите защитить эту женщину?
— Я не заметил, чтобы она защищала меня.
Присяжные вышли и вернулись с решением, что Ник Пападакис погиб в результате автомобильной катастрофы на дороге в Малибу-Лейк, вызванной целиком или частично халатностью с моей стороны или со стороны Коры, и постановили, чтобы мы были подвергнуты аресту до заседания Большого жюри.
В ту ночь у меня в больнице дежурил другой полицейский, и на следующее утро он сказал мне, что на меня придет взглянуть мистер Саккет, так чтобы я вел себя прилично. Я не слишком испугался, но все же побрился у больничного парикмахера, и тот меня облагородил, как сумел. Я знал, кто такой Саккет. Это был окружной прокурор. Он явился только в половине одиннадцатого, полицейский вышел наружу и оставил нас одних. Это был здоровенный тип, плешивый, с благородными манерами.
— Ну что? Как дела?
— Все хорошо. Мне немного досталось, но это пройдет.
— Как сказал тот тип, что выпал из самолета, полет был просто сказка, только приземление жестковато.
— Именно так.
— Послушайте, Чемберс, вы не обязаны говорить со мной, если не хотите, но я пришел к вам отчасти потому, что мой опыт показывает, что откровенный разговор может избавить от множества неприятностей, а иногда и открыть путь к разумной защите, и в любом случае, как говорит один мой коллега, после этого, так или иначе, мы лучше понимаем друг друга.
— Ну ясно, господин прокурор. Что вы хотите знать?
Я постарался, чтобы это звучало достаточно цинично, и он надолго уставился на меня.
— Допустим, начнем сначала.
— Об этой поездке?
— Именно. Я хочу знать о ней все.
Он встал и начал расхаживать по комнате. У самой моей постели были расположены двери, и я их резко распахнул. Полицейский в другом конце коридора любезничал с сестрой.
Саккет рассмеялся:
— Ну что вы, никаких диктофонов здесь нет. Их вообще не используют, разве что в кино.
Я оскалился в глуповатой улыбке. Я добился от него того, чего и хотел. Попробовал на нем простейший трюк, и он попался.
— Ну вот, господин прокурор. Конечно, ничего хорошего все равно бы не получилось, как мне теперь кажется. Ну ладно, начнем по порядку, и я расскажу вам, как все было. Я, конечно, влип, я знаю, но думаю, что если я буду лгать, то мне это все равно не поможет.
— Это разумный подход, Чемберс.
Я рассказал ему, как ушел от грека, и как снова наткнулся на него на улице, и как он звал меня назад, и как пригласил меня в эту поездку в Санта-Барбару вместе с ними, чтобы обсудить все возможности. Я рассказал ему, как мы загрузили машину вином, и как выехали, и что я был за рулём.
Тут он меня прервал:
— Значит, вы вели машину.
— А что, господин прокурор?
— Как вы себе это представляете, Чемберс?
— Дело в том, что я слышал ее слова при опознании и слышал, что говорили полицейские. Знаю, где меня нашли. Так что я прекрасно знаю, кто был за рулем. Она. Но раз я должен рассказать все, что помню, то должен сказать, что вел машину я. Я коронеру ни в чем не солгал, господин прокурор. Мне все еще кажется, что машину вел я.
— Вы лгали, что не были пьяны.
— Это факт. Я был одуревшим от выпивки, и от наркоза, и от лекарств, и лгал, это точно. Но теперь я в порядке, и у меня хватит ума понять, что выручить меня если что и может, то только правда. Ясно, что я был пьян. Залил глаза под завязку. И единственное, о чем я мог думать, так это о том, что нельзя сознаваться, что я был пьян, так как я вел машину, и узнай они, что я был пьян, мне конец.
— Вы собираетесь сказать это присяжным?
— Придется, господин прокурор. Но я все еще не понимаю, как за рулем оказалась она. Ведь выезжал из дому я. Это точно. Я даже помню, что там стоял какой-то парень и смеялся надо мной. Так как же получилось, что машину вела она, когда мы рухнули вниз?
— Вы проехали всего несколько метров.
— Вы хотите сказать, несколько миль?
— Я говорю, несколько метров. Потом вас за рулем сменила она.
— Боже, я, наверно, отключился.
— Ну, это одна из немногих вещей, которым присяжные наверняка поверят. Это выглядит так убедительно, как обычно выглядит правда. Да, этому они поверят.
Он сидел там и разглядывал свои ногти, а я чуть не рассмеялся. Я даже обрадовался, когда он продолжил свои вопросы, и я смог переключиться на что-то другое, удивляясь, как легко я его провел.
— Когда вы начали работать на Пападакиса, Чемберс?
— Прошлой зимой.
— Как долго вы у него оставались?
— Я ушел месяц назад. Может, шесть недель.
— Вы работали у него полгода?
— Пожалуй, так.
— А что вы делали до того?
— По-разному. Странствовал по свету.
— Ездили на попутных? В товарных поездах? Подрабатывали на еду и все прочее?
— Да, сэр.
Он открыл чемоданчик, выложил на стол пачку бумаг и начал в них копаться:
— Вы были когда-нибудь во Фриско?
— Я там родился.
— В Канзас-Сити? В Нью-Йорке? В Нью-Орлеане? В Чикаго?
— Да, я всюду был.
— Вы попадали в тюрьму?
— Да, господин прокурор. Знаете, когда скитаешься с места на место, тут и там, обязательно попадаете в полицию. Да, сэр, я попадал в тюрьму.
— Вы были в тюрьме в Таксоне?
— Да, сэр. Думаю, там мне дали десять дней. За незаконное использование железнодорожного имущества.
— В Солт-Лейк-Сити? В Сан-Диего? В Вичите?
— Да, сэр. И там тоже.
— В Окленде?
— Там я отсидел три месяца, господин прокурор. Подрался с вокзальным детективом.
— Вы его неплохо отделали, а?
— Знаете, как говорит парень в одной пьесе, отделали его порядочно, но вам бы надо видеть другого. Он мне тоже задал взбучку.
— Лос-Анджелес?
— Один раз. Но только три дня.
— Чемберс, что заставило вас начать работать у Пападакиса?
— Это только случайность. Я был голоден, а ему как раз кто-то был нужен. Я зашел туда перекусить, а он мне предложил работу, и я согласился.
— Чемберс, вам не кажется это странным?
— Не знаю, что вы имеете в виду, господин прокурор.
— То, что вы столько лет скитались по свету, работой никогда не интересовались и нигде толком не работали, насколько я знаю, и вдруг остепенились, находите постоянное место и трудитесь как пчелка?
