Дик Фрэнсис - Осколки
Я спросил, не мог бы он, несмотря на искажения, описать моего неизвестного гостя.
— Нет. Очнулся я уже в больнице. — Затем он неуверенно протянул: — Худой мужчина лет за пятьдесят, с седой бородой.
По описанию он никак не походил на вора. Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил: на его взгляд, седобородый больше всего напоминал университетского преподавателя. Профессора.
— Обычный покупатель? — спросил я. — Интересовался стеклом?
Бакстер не помнил.
— Даже если он что-то и говорил, я слышал только бессмысленное бормотание. Довольно часто я все воспринимаю в превратном виде. Что-то вроде предупреждения. Порой удается немного исправить картину или хотя бы приготовиться к приступу, но в тот вечер все случилось слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер со мной чрезвычайно откровенен и доверителен.
— Этот бородач, — сказал я, — он, верно, видел, как начинался ваш э-э… ваш приступ. Тогда почему он вам не помог? Как, по-вашему, он просто не знал, что делать, или забрал парусиновую сумку с деньгами и был таков?
— И видеопленку, — добавил Бакстер.
От неожиданности я ойкнул, потом спросил:
— Какую пленку?
Ллойд Бакстер наморщил лоб:
— Он ее попросил.
— И вы ему отдали?
— Нет. Да. Нет. Не знаю.
Стало ясно, что воспоминания Ллойда Бакстера о том вечере и вправду напоминают яичницу-болтунью. Просто так уж мне повезло, что его припадку надо было случиться в самое неподходящее время.
Мы распрощались. Снаружи меня ждал дрожавший от холода Уэрдингтон. Он заявил, что хочет есть, и мы пошли искать, где бы перекусить. Пока он уплетал две полные тарелки пирога с мясом и почками (свою и мою порции), я ему объяснил, что теперь мы ищем худого седобородого мужчину за пятьдесят, похожего на преподавателя высшей школы.
— Как тебе это нравится? — спросил я. — Допустим, мистер Седобородый отдает пленку Мартину, тот передает ее Эдди Пейну, а Пейн — мне. После гибели Мартина мистер Седобородый решает вернуть свою видеопленку и выясняет, что та у меня в Бродвее. Он забирает пленку и заодно, поддавшись искушению, — сумку с деньгами, которую я как последний дурак оставил на виду. В результате он вынужден помалкивать о том, что забрал пленку.
— Потому что тем самым признается и в краже наличных?
— Железно.
Мой телохранитель вздохнул и добрал с тарелки последние крошки.
— Чего теперь ждать? — спросил он.
— Могу только гадать.
— Вот и давай. Гадай. Потому как циклопропаном нас травил вовсе не старикан. Малыш Дэниэл рассказал, какие на нем были кроссовки — таких никто, кроме подростка, не наденет даже под страхом смерти.
Тут я с ним не был согласен. Седобородые эксцентрики могут носить все, что угодно. Могут также снимать эротические видеопленки. Могут кому-то сказать, что пленка стоит целое состояние и находится у Джерарда Логана. Соврать по мелочам. Отвлекающий маневр. Избейте Логана, чтобы был готов выдать пленку или что там на ней записано.
Что именно собирался Мартин отдать мне на хранение?
И так ли уж мне теперь хочется это знать?
Не буду знать — не смогу рассказать. Но если они считают, что знать-то я знаю, только рассказать не хочу… Черт возьми, может, не знать еще хуже, чем знать. Поэтому я решил: как ни прикинь, а надо выяснить, кто ее взял.
Мы вернулись к сомкнутым рядам букмекеров, которые выкрикивали свои ставки на последний заезд. Роза свирепо уставилась на меня, вся напрягшись от ненависти, причин которой я тогда еще не понимал. Нас разделяло не более двух метров, отчего моя саднящая кожа покрылась пупырышками, но я снова задал вопрос, на который она уже отказалась ответить:
— Кто дал Мартину пленку на Челтнемских бегах?
На сей раз она сказала, что не знает.
— То есть вы не видели, как Мартину передали сверток, или видели, но не знаете того, кто передал?
— Ишь какой умный, — ехидно заметила Роза. — Сам догадайся.
Да, словами из Розы ничего не выпытаешь, подумал я. Но, похоже, она и видела, как передали, и знает, кто передал.
— Я не знаю, где искать пленку, за которой вы охотитесь. Я не знаю, кто ее взял и зачем. Ее у меня нет, — заявил я, не особенно надеясь, что мне поверят.
Роза презрительно поджала губы.
Когда мы уходили, Уэрдингтон глубоко вздохнул и произнес:
— По всем статьям заправлять в «Артуре Робинсе» следовало бы Норману Оспрею, у него и голос, и рост подходящие. Но ты видел, как он смотрит на Розу? Она там хозяйка, она и тон задает. На моего осведомителя она произвела сильное впечатление. Тебя она ненавидит. Ты заметил?
— Заметил, и еще как, — ответил я и добавил: — Но не знаю почему.
— Объяснить это сумеет только психиатр, но я поделюсь с тобой моим опытом. Ты мужчина, ты крепкий, смотришься как надо, у тебя процветающее дело, и ты ее не боишься. Я мог бы продолжить, но для затравки хватит и этого. Опять же по ее приказанию тебя крепко измордовали, а ты разгуливаешь себе свеженький как огурчик — по крайней мере на вид — и, можно сказать, утираешь ей нос.
Выслушав мудрую теорию Уэрдингтона, я все же заметил:
— Я не сделал ей ничего плохого.
— Ты для нее угроза. Ей тесно с тобой на одном свете. Может, она еще устроит, чтоб тебя убили. И не отмахивайся от моих слов. Люди, бывает, убивают из одной только ненависти.
Не говоря об убийствах на почве расизма и религиозных предрассудков, подумал я, однако было трудно соотнести все это с собственной персоной.
Я ожидал, что Роза предупредит Эдди Пейна, своего отца, о моем появлении на скачках, но ошибся. Мы с Уэрдингтоном перехватили его, когда он вышел из раздевалки после последнего заезда. Эдди был не в восторге. Он переводил взгляд с одного из нас на другого, как загнанная в угол лошадь. Я попробовал его успокоить:
— Привет, Эдди. Как дела?
— Я рассказал тебе все, что знаю, — заявил он.
Я подумал: подброшу-ка ему наживку.
— Ты был с Розой вчера вечером? — спросил я как бы между прочим, но он сразу усек, на что я намекаю.
— Я тебя и пальцем не тронул, — поспешил он с ответом. — Это не я. — Он посмотрел на Уэрдингтона, потом опять на меня. — Послушай, они тебе никакой возможности не оставили. Я сказал Розе, что так нечестно…
Голос у него задрожал, и он умолк.
Меня это заинтересовало.
— Ты хочешь сказать, что был вчера вечером в Бродвее в черной маске? — спросил я и, едва веря собственным глазам, заметил у него на лице краску стыда.
— Роза обещала, что мы тебя только попугаем. — Он смотрел на меня несчастными глазами. — Я пробовал ее удержать, честное слово.
— Значит, там были ты и Роза, — произнес я небрежно, хотя его слова меня и ошеломили. — Плюс Норман Оспрей — и кто еще? Один из служащих букмекерской конторы Нормана?
— Нет, их не было.
Страх внезапно запечатал ему рот. Он и так выболтал слишком много. Я подбросил еще одну наживку:
— Знаешь кого-нибудь, кто имеет доступ к обезболивающим средствам?
Мимо.
— Или какого-нибудь седобородого знакомого Мартина?
Он помялся, но потом отрицательно покачал головой.
— А сам ты не знаешь седобородого мужчину, смахивающего на университетского преподавателя?
— Нет, — решительно ответил Эдди, хотя глаза у него так и бегали.
— Коричневый бумажный сверток, который ты отдал мне в Челтнеме, был тот самый, что утром ты получил от Мартина?
— Да, — кивнул он, на этот раз размышлять над ответом ему не потребовалось. — Тот самый. Роза рвала и метала. Сказала, что нам нужно было оставить пакет у себя, тогда бы не случилось всей этой заварухи.
— Роза знала, что было в пакете?
— Точно знал один Мартин. Я вроде как у него поинтересовался. Он только рассмеялся и ответил, что будущее нашего мира. Но это, понятное дело, была просто шутка.
По мне, шутка Мартина слишком смахивала на правду, чтобы вызывать смех. Но Эдди еще не закончил.
— За пару недель до Рождества, продолжал он веселым тоном, — Мартин и другие жокеи обсуждали подарки женам и подружкам. Мартин со смехом сказал, что подарит Бон-Бон старинное ожерелье из золота и стекла, но ему придется попросить тебя изготовить копию подешевле. Он сказал, у тебя на пленке показано, как это сделать. Но через минуту он передумал, потому что Бон-Бон были нужны новые сапожки на меху.
— Много же он тебе рассказывал, — заметил я. — Больше, чем многим другим.
Эдди так не считал.
— Мартин любил потрепаться с ребятами, — возразил он.
На обратном пути Уэрдингтон подытожил наш дневной информационный улов:
— Я бы сказал, Мартин и этот седобородый тип серьезно относились к пленке. А Розу слова отца могли каким-то образом навести на мысль, что на пленке показано, как изготовить старинное ожерелье.
Мне это показалось сомнительным.
