Роберт Дугони - Возмещение ущерба
— Почему ты плачешь, мамочка?
Дана вытерла слезы.
— Маме грустно, детка.
— Не надо. — И девочка протянула ей оставшееся мороженое. — Хочешь попробовать?
Дана откусила маленький кусочек.
— Это девочка моя приехала? Моя дорогая Молли приехала? — В боковой двери показалась Кейти Хилл в белом халате и тапочках, волосы ее были распущены. Косметика не могла скрыть красноту вспухших глаз.
— Мама, ведь доктор Портер не велел тебе вставать!
Пройдя мимо нее, мать обняла Молли.
— Неужели это моя крошка? Привет, ангелочек мой!
— А у меня мороженое, бабушка!
— Да, ангел мой, я вижу. — Кейти Хилл, закрыв глаза, покачивалась, сжимая в объятиях внучку.
— Привет, Кейти, — сказал Грант.
Кейти Хилл ответила, не поднимая глаз:
— Привет, Грант.
— Я очень сожалею по поводу Джеймса.
— Спасибо. — Кейти Хилл сгребла в охапку Молли. — Пойдем, ангел мой, давай поднимемся наверх, книжки почитаем.
— Бабушке грустно.
— Да, дорогая. Бабушке очень грустно, — сказала она и исчезла в боковой двери.
Дана шагнула к Гранту и, уткнувшись лицом в крахмальную белую рубашку, зарыдала у него на груди. Он поглаживал ее затылок, в то время как события этого дня обрушивались на нее водопадом битого стекла и каждый осколок оставлял в ней крохотный болезненный порез. Спустя минуту она отошла от Гранта, вытерла со щек слезы. Потом стерла с его рубашки след, оставшийся от ее размазанной туши для ресниц.
— Спасибо, что привез ее сюда, — сипло проговорила она, вдруг охрипнув.
— Я мог бы остаться с ней сам, если ты не против.
Дана откашлялась и, вытащив пачку «клинекса», высморкалась.
— Нет, все в порядке. Хочу, чтобы она побыла здесь. Для мамы она как лекарство.
Грант поднял глаза к мансардному окошку.
— Как она себя чувствует?
— Как и следует ожидать. Хочешь, поднимись и поговори с ней.
Грант отвел взгляд от окна.
— Наверное, не стоит. Похоже, я с ней не умею находить общий язык. Не очень-то лажу. Полиция сообщила тебе еще что-нибудь?
Она покачала головой и прикрыла глаза.
— Они избили его до смерти, Грант.
— Господи…
— За что? — вскричала она, чувствуя, как закипает гнев. — У Джеймса не было никаких денег. Он же всего лишился, когда бросил практику. Зачем же было грабить его? Почему не заявиться сюда? — Она сделала широкий жест рукой: — Деньги-то вот где!
— Здесь людей защищают ворота и ограды, Дана. А также системы сигнализации.
— Они убили его неизвестно за что, Грант. Убили моего брата неизвестно за что!
— А полиция не имеет никаких соображений насчет того, кто это мог быть, никаких зацепок?
— Нет, — сказала она, покачав головой. — Они сняли отпечатки пальцев и следы, но ничего определенного пока нет. — Она вздохнула. — Хорошо бы ты остался, Грант.
Сделав к ней шаг, он опять обнял ее. От него пахло одеколоном «Армани». Ей вспомнилась студенческая жизнь и минуты их близости. Но все это было раньше — до того, как заботы о счетах, привлечении и удержании клиентов, честолюбивые помыслы о партнерстве так переменили его. До того, как десять лет раннего вставания, хождения на работу, где постоянно приходилось с кем-то ссориться и воевать, сделали его раздражительным и циничным в отношении людей и их побуждений. До того, как собственные неудачи заставили его ревновать к ее успехам. Чувствуя это, она редко обсуждала с ним свои дела и всячески старалась его ободрить, даже когда его уволили из второй адвокатской конторы. Но с рождением Молли ей стало не хватать времени — не хватало суток, чтобы оставаться и женой, и кухаркой, и шофером для всей семьи, и посыльной, и юристом, и мамой, а к тому же еще ухитряться лечить больное самолюбие взрослого мужчины. В ответ Грант стал пропадать на работе и находить предлоги, чтобы поздно возвращаться домой.
Уткнувшись подбородком ей в волосы, он сказал:
— Ты нужна своей семье, Дана. Для нее ты должна быть сильной. — Его руки сжимали ее лопатки, но тепла в этом пожатии она не чувствовала. И звук его голоса не утешал. Щеку корябали шерстинки его пиджака. — Ты сильная, Дана. Если кому-то и дано такое вынести, то это ты, Дана.
— Нет, это слишком, — сказала она и опять залилась слезами. — Мне больно, Грант. Господи, как же это больно — терять его!
Он обнял ее, и на секунду ей показалось, что он останется. Но потом его руки соскользнули с ее спины.
— И я хотел бы остаться, но ведь ты знаешь: в понедельник мне выступать в суде в Чикаго по делу Нельсона и конец недели у меня будет сплошная горячка. Они представили тринадцать ходатайств и сорокапятистраничное изложение дела. Ну, и мне надо действовать соответственно.
— А Бергман не мог бы взять это на себя?
Грант отстранился, и лицо его приняло скептическое выражение.
— Но это мой шанс, Дана. Бергман подарил мне это дело, поднес мне компанию Нельсона на блюдечке. Когда я выиграю, я положу в карманы совладельцев тридцать миллионов долларов! Куш невиданный! Я стану мегазвездой. И это капитал! Компания Нельсона станет отстегивать мне по три миллиона! Я буду… Мы будем обеспечены до конца наших дней. Мы сможем купить дом на озере, яхту, да все, что мы хотели!
Но сейчас она не хотела ничего. И его она тоже не хотела. Юриспруденция не изменила его. Она лишь четче выявила то, чем он был всегда. Она глядела, как мох лезет в трещины на дорожке, постепенно разрушая ее, и думала о своем браке. Удалить этот мох будет нелегко.
10
Шум и возбужденные голоса врывались в тесный номер мотеля. Два спортивных комментатора, сидя за столом в студии, рассказывали об основных событиях дня. Лоренс Кинг, насколько можно, прибавил громкость, но голоса комментаторов не могли заглушить женский голос, доносившийся через тонкую, как картон, стенку соседнего номера.
— Еще, милый! Да. Да. Да. Так, детка, так…
Фотография горы Рейнир между двумя изголовьями ритмично ударялась о стенку. Ночник на полированной деревянной тумбочке трясся. Если б не болты, которыми он привинчен, он, наверное, упал бы. Видно, бабе этой было неплохо в постели, но сейчас Кинг не желал слушать ее стоны.
— О, такой громадный… Ты великан, детка, ты наполняешь меня всю, без остатка…
Кинг грохнул кулаком в стену:
— Заткнитесь там, черт возьми!
Но стоны и сопение продолжались как ни в чем не бывало. Кинг мерил шагами потертый коричневый ковер, попеременно то теребя заросший грубой темной щетиной подбородок, то покусывая ноготь на большом пальце, в который въелись грязь и копоть строек, на которых он работал. В номере пахло потом и заплесневелым деревом.
— Пятнадцать тысяч. — Маршалл Коул кружил возле двери в ванную, обходя пакеты из-под фастфуда, перешагивая через сальные картонки из пиццерии, пивные бутылки и одежду и обувь, которую он продолжал скидывать с себя — вначале ботинки и носки, вслед за тем рубашку. Он остался голый до пояса, в синих, протертых на коленях джинсах, болтавшихся на худых бедрах. Прочую его одежду они зарыли на пустыре за мотелем, вырыв яму достаточно глубокую, так, чтобы бродячие псы, привлеченные запахом крови, не смогли ее достать.
— Пятнадцать тысяч, — сказал Коул, настойчиво дергая за козырек бейсбольной кепки с эмблемой сиэтлского «Маринера» и то надвигая кепку низко на лоб, то вздергивая ее обратно на макушку. — Скажешь ему, что мы хотим пятнадцать тысяч! — Он ткнул пальцем в сторону Кинга. — Уговор был на грабеж. Ты так говорил, Ларри. Ты сказал, что мужик этот договаривался о грабеже. В пустом доме. В этом чертовом доме никого не должно было быть, парень.
— Заткнитесь там! — заорал в стену Кинг, все более распаляясь.
— Убивать уговора не было. Я же не убийца, Ларри. Да они меня пришьют за это. Нам обоим крышка.
Отвернувшись от стены, Кинг шагнул к Коулу.
— Заткнись. — С него хватало стонов этой сучки. — Заткнись, мать твою! И не учи ученого, черт возьми! Знаю, что делаю.
Коул попятился, понимая, что он не чета Кингу, нависавшему над ним во весь свой шестифутовый с двумя дюймами рост тушей в 255 фунтов. Коул был худым как жердь, с плоским, как стиральная доска, животом, выпиравшими ребрами и узким тазом. Он страдал поносами и несварением, вынуждавшими его проводить в туалете больше времени, чем убиравший там служитель; пищу он усваивал плохо и никак не мог набрать вес. Толстогубый, зеленоглазый, с длинными, ниже плеч, светло-русыми волосами, Коул, уродись он женщиной, считался бы хорошенькой.
— Пятнадцать тысяч, — тихонько пробормотал Коул. — Этого хватит, чтобы слинять отсюда. Может, в Канаду. Оттуда же нет экстрадиции, верно? Черт! — Он швырнул кепку на пол и дернул себя за волосы. — Мне иначе не выпутаться, Ларри. Он видел меня. Он глядел прямо на меня.
