Анна Данилова - Алый шар луны
6
Мама рассказывала ей, что она провела в беспамятстве неделю. Не то что она была без сознания, нет. Она лежала с открытыми глазами на кровати и смотрела в потолок. Не реагировала ни на звуки, ни на свет… Пригласили доктора, сначала – терапевта. Мама вынуждена была рассказать ему о перенесенном дочерью стрессе, и вот тогда в доме появился психиатр. Он задавал Наде какие-то вопросы, много, тысячу вопросов, от которых ей почему-то хотелось спрятаться под одеяло, а он все спрашивал, спрашивал; и что-то помечал в своем толстом блокноте, ставил какие-то галочки. Она понимала, что это тест, он просто хочет понять, что с ней произошло и насколько ее состояние безнадежно. Но тест все равно не мог бы измерить всю кровавую глубину ее переживаний, ее душевную смерть. Тело могло дышать, оно требовало немного еды и питья, а вот душа не требовала ничего, кроме покоя. Хотелось забыть Егора, забыть вместе со всем, что было у нее с ним хорошего, забыть, чтобы не было так больно. Но – не забывалось. Надя лежала с открытыми глазами и чувствовала, как слезы вытекают из глаз и катятся почему-то к ушам, в разные стороны… Впитываются в подушку. И так ей становилось неуютно, словно она лежала на мокром постельном белье, которое от слез – хоть выжимай…
– Время все лечит, доченька. Таких паразитов, как твой Егор, полно… Они тракторами проходят по жизни таких вот молодых и наивных девушек, как ты. И Стеллу не проклинай, не надо, ты сама ее помучила, ты же знаешь, ты же все понимаешь… – причитала мама, меняя ей постель или пытаясь напоить ее куриным бульоном. – Со Стеллой он обойдется так же. Это тип мужчины такой… Забудь его! Может, он и любил тебя, но потом что-то с ним произошло… Может, приворожила его Стелла! Это вы раньше подругами были, а когда между вами мужчина встал, все дружеские отношения сразу прекратились, это закон такой. Но ты должна понять, что, кроме мужчин, в жизни есть и другие радости, радость жизни, наконец! Все забудется, говорю же, время все залечит, и раны твои зарубцуются. У меня тоже в жизни были разочарования, я так плакала, что, кажется, должна была ослепнуть… И так рыдала, что разодрала себе горло! И я ничего не замечала, и все вокруг напоминало мне об этом человеке… Но выжила ведь. Другого парня встретила твоего отца, Надя, вышла за него замуж, ты вот родилась, и я обрела настоящее счастье. Да ты и сама прекрасно понимаешь, что жизнь не стоит на месте, что раны затягиваются, новая кожа нарастает, слезы высыхают, все восстанавливается…
Она слушала мать и понимала каждое ее слово, понимала, но не пропускала внутрь себя, словно все это не имело к ней ровно никакого отношения. Да, кто-то, может, и восстановился, но только Надя никогда не найдет в себе силы встать и тем более начать новую жизнь. Да и как жить, если буквально каждая вещь в квартире и каждая улица в городе, где они бывали вместе, будет теперь напоминать ей о Егоре? Или о Стелле? А если еще она будет встречать эту парочку – нос к носу? Что ей тогда делать? Притвориться, что она их не замечает? Но ведь это же невозможно! Она готова броситься к Стелле и впиться ногтями в ее розовое гладкое лицо… Да, вот что – именно ненависть сможет придать ей сил. Войди сейчас Стелла в ее комнату, разве не подскочит Надя с постели, разве не сорвется она со своих влажных от слез простыней, чтобы броситься на предательницу с кулаками? Нет, лучше всего нож. Надо положить нож под подушку и ждать, когда она появится… А она может! Выкатит свои огромные бесстыдные глазищи и скажет, что пришла проведать болящую… И вот тут-то Надя и бросится на нее с ножом, и всадит его прямо ей в грудь, в сердце, а потом – в шею, чтобы проколоть сонную артерию, чтобы кровь била фонтаном, чтобы она, теплая и густая, залило лицо Нади, чтобы она почувствовала, как силы Стеллы перетекают в нее…
Она казнила ее в своих мыслях много раз, и каждый раз казнь была изощренной, жестокой.
А однажды утром Надя вдруг захотела есть. Она попросила маму сварить ей манную молочную кашу.
– Ма, и положи побольше сахару. И масло.
Глядя, как плавится в середине манного поля слиток желтого, почти золотого масла, она ощутила сильнейший голод. Она ела кашу, обжигаясь и жадно глотая, макая в сладкую вязкость кусочки мягкой булки. Мама поставила перед ней большую чашку с чаем. Никогда еще такая простая еда не приносила Наде столько удовольствия.
– Слава богу, слава богу… – суетилась вокруг нее мама, раскладывая на постели чистую пижаму и полотенца. – Сейчас пойдем в ванную, я тебя искупаю, мы расчешемся, я приведу тебя в порядок… Господи, как же я рада, что у тебя появился аппетит!
Еще через неделю, в течение которой Надя планировала убийство Стеллы (Егора ей убивать не хотелось, она старалась не думать о нем вообще!), но так ничего и не придумала, она заявила маме, что ей надоело сидеть дома, что она готова выйти на работу.
– Ты уверена, что сможешь продержаться на ногах целый день? – спросила мама.
– Я попробую.
Она мысленно вышла из дома, сделала несколько шагов к своей автобусной остановке, вспомнила путь на работу и вдруг поняла, что в ее жизни чего-то, вернее, кого-то не хватает… Котенок! Сима!
– Ма, а где Сима?
– Я унесла ее к соседям.
– Зачем?
– А ты не понимаешь?
– Понимаю. Но Сима ни в чем не виновата! Я уже привыкла к ней…
– Но ты о ней не спрашивала все это время… Я подумала, что сделала все правильно, – растерялась мама, которая больше всего боялась травмировать дочь.
– Принеси мне ее обратно.
– Не нужно этого делать. Ты снова будешь вспоминать о нем. Не надо, послушайся мать.
– Ты убила ее?
– Кого, кошку? Да ты с ума сошла, Надя! Что за мысли?!
– Обыкновенные мысли. Где Сима?
– Говорю же – отдала. Соседке.
– Какой еще соседке?
– Ты ее не знаешь… – смутилась мама. – Когда-то давно мы жили в одном доме… Это одна моя старая знакомая. Я даже не знаю, где она живет!
– Значит, вернуть Симу ты не сможешь, так?
– Да, скорее всего, не смогу. Но почему тебя так взволновала судьба кошки, которая будет напоминать тебе…
– Все, хватит… Я поняла. Ты всегда будешь вмешиваться в мою жизнь и решать, что мне нужно, а что нет!
– Но я была уверена, что поступила правильно…
Надя понимала, что с ней что-то происходит и что она не должна так кричать на мать, делавшую все, чтобы только облегчить ее страдания, но какие-то грубые слова, упреки так и слетали с ее воспаленных губ…
Она нашла в себе силы выйти из дома, доехать до магазина и купить отрез трехцветного – белое с рыжим и темным – густого плюша, вернуться и раскроить круглую наволочку, которая напоминала бы ей о кошке Симе. Остальное дошила мама. Получилась оригинальная мягкая подушка, которую Надя сразу же утащила к себе в комнату и, забравшись в постель, положила себе под голову.
Ей трудно было объяснить даже самой себе, зачем ей подушка, напоминавшая о Симе, которая, в свою очередь, напоминала бы ей о Егоре – а его, по логике вещей (и подчиняясь инстинкту самосохранения), Наде следовало забыть. Возможно, эта подушка заменила ей и Егора, и кошку – близких существ, с которыми прежде ей было так приятно и уютно спать. Подушку можно было обнять, можно было в нее поплакать, ее можно было согреть своим теплом…
Она вернулась на работу, но никакого интереса к жизни не почувствовала. Ей были отвратительны все ее коллеги по службе, она испытывала отвращение к стенам офиса, где ей приходилось проводить большую часть своего времени. Ей даже кофе в офисе казался горьким, словно отравленным. Все изменилось в ее восприятии жизни, и не было ничего, что хоть как-то разбавило бы ее одиночество и добавило в черно-серые тона обыденности теплые, жизнеутверждающие краски. Ее не радовали даже деньги, хотя раньше ей хотелось иметь много денег, чтобы с их помощью отправиться куда-нибудь в теплые края, подальше от холодного Уренгоя, подальше от этой стужи…
Теперь, при виде пачек денег, проходивших по долгу службы через ее руки, у нее появилась навязчивая идея сделать так, чтобы и все остальные вокруг нее тоже испытали некий дискомфорт, чтобы они тоже почувствовали, что значит отсутствие радости в жизни. А поскольку радость многих людей была напрямую связана все же с деньгами и с их количеством, то Наде захотелось сделать так, чтобы в один прекрасный день никто из сотрудников организации, где она работала, не получил причитающихся им денег. Чтобы они утром подошли к кассе – получить долгожданные денежки, – а окошечко кассы так и не открылось бы…
Она уже видела растерянные лица сослуживцев, а потом – и перепуганные физиономии охранников их офиса… Сейф пуст!!! Вот это событие! И пусть пропадут не такие уж и большие деньги – несколько десятков тысяч долларов, – все равно, это ощутимо ударит по карманам многих.
Надя все спланировала с особой тщательностью. Купила заранее билет на поезд, следующий в Москву; вечером, приняв у инкассатора деньги, сложила их в сейф, чтобы утром раздать работникам, и, дождавшись, когда все уйдут, выпила чаю вдвоем с уборщицей; открыла сейф, спокойно забрала все восемьдесят тысяч долларов, сложила их в большую спортивную сумку и, никем не замеченная, покинула офис. Дошла пешком до автобусной остановки и не спеша добралась до дома. Поужинала с матерью и уже перед самым сном объявила ей, что она не может больше оставаться в этом городе, где ей все напоминает о Егоре, что ей просто необходимо сменить обстановку, а потому она завтра утром уезжает в Москву. Мать внутренне была готова к тому, что Надя придумает что-то такое, что поможет ей выкарабкаться из поглотившей ее меланхолии, а потому совершенно не удивилась принятому дочерью решению.
