Джон Берли - Уайклифф разрывает паутину
Он энергично закивал сам себе в подтверждение.
— Точно, так она и сделала.
Последняя фраза прозвучала мольбой о пощаде.
— Какой другой дорогой?
Этот вопрос его добил; он быстро оглянулся, ища поддержки, но никто не пришел на помощь, и тогда, совсем уже тускло, он сказал:
— Вам лучше зайти и поговорить с мамой.
Уайклифф последовал за ним в кухню (до чего же неуютный домишко!), где сухонькая седовласая женщина мыла в фаянсовом тазу посуду.
— Тут еще один из полиции…
Женщина, которая не сразу заметила их появление, теперь обернулась, вытерла руки влажным грязноватым полотенцем и сказала:
— Полиция у нас уже в третий раз. Но мы ведь сказали все, что могли. Что мы ничего не знаем.
У нее был хрипловатый голос, и слова она цедила медленно, как человек, чуждый многословия. Ее сын стоял у самой двери. Он достал из кармана перочинный ножик и теперь ритмично открывал одно из лезвий, а потом отпускал, и оно пружинисто, с громким щелчком возвращалось на место.
— Если ваша племянница пошла в субботу домой через поля, она должна была пройти через двор вашей фермы.
— Возможно, и так, но только это не имеет значения. Мы-то ее не видали.
— Где были вы оба примерно в пять пополудни?
Джейн Рул стояла совершенно неподвижно, без всякого выражения на лице — ни один мускул не дрогнул. Нечасто ему встречались люди, способные вот так окаменеть. Даже когда она заговорила, двигались, казалось, одни губы.
— Клиффорд работал где-то в поле…
— Я пошел подправить ворота у Бэссета. А то овцы разбредались…
— Это где-то вдоль тропы?
— Нет, тропа мимо Бэссета не идет.
Его мать сказала:
— А я прилегла наверху, прежде чем заняться ужином. Я ведь с шести утра на ногах.
— Но уж собака-то наверняка залаяла бы?
— Собаку взял с собой Клиффорд.
— Да, она была при мне. Держала овец в загоне, пока я, значит, ворота…
Снова установились тишина и неподвижность, которые так поразили Уайклиффа в лесу. Щелчки лезвия звучали теперь выстрелами. И если бы это зависело от Рулов, так могло продолжаться бесконечно.
— Ваша племянница часто проходит через ферму?
— Если и проходит, то мы ее не замечаем. Бывает иногда, должно быть.
— А к вам она при этом заглядывает?
— Мы не очень дружны, да и других дел хватает.
— Раньше Хильда к нам ходила. Теперь нет, — сказал Клиффорд с заметным сожалением.
— Это уже давно было, — поспешно перебила его мать.
— А ваша золовка? Она где была в субботу?
— Наверху, в своей комнате.
Клиффорд вновь попытался влезть в разговор:
— Она вообще вниз не сходит. Если только сбежать захочет…
Джейн Рул даже не взглянула на него и продолжала:
— Агнес… Мою золовку звать Агнес. Так вот, ей уже семьдесят семь и она немного того… Старческое слабоумие, так это называется.
— Все думает, что она еще девочка, — сообщил Клиффорд.
— Она часами сидит у окна и все время смотрит на море. Ждет, не покажется ли лодка Эрни Паско.
Эрни был ее нареченным, но утонул во время промысла почти шестьдесят лет тому.
Серые глаза Джейн Рул выдержали пристальный взгляд Уайклиффа, но он успел разглядеть в них странное беспокойство. У этой задавленной жизнью женщины были правильные черты лица, и в свое время она, вероятно, могла считаться привлекательной. А ныне, если ее лицо что и выражало, то это была мрачная меланхолия. Глаза изредка оживали, но лишь для того, чтобы сверкнуть злостью. Уайклиффу стало жаль ее.
— Все это очень печально.
Кажется, женщина поверила в его искренность.
— Вся беда в том, — заговорила она опять, — что как ни торчит она у себя наверху, ни в чем нельзя быть уверенной. Иногда она спускается потихоньку и уходит невесть куда. А мы ищи ее потом.
— Стало быть, ноги у нее в порядке?
— С ногами все нормально, но вот с головой…
Разговор на эту тему явно был исчерпан, и Уайклифф попытался зайти с другой стороны:
— На той дороге, что ведет отсюда к шоссе… Как я заметил, там есть еще дома, верно?
— Да, два.
— Кто в них живет?
— В одном — мужчина с женщиной. Фамилия их Иннес, вот только не знаю, женаты ли. Она картинки рисует, а он — вроде писатель, что ли.
— Они хорошие соседи?
Джейн чуть заметно пожала плечами, но не ответила.
— А другой дом, у самой дороги, это Мойлов. У них семья большая. Старшенький их в кемпинге работает.
Она впервые сообщила что-то, не дожидаясь вопроса.
Но это-то и угнетало его: бесцветная, унылая женщина и неполноценный сын с его жалкими потугами понравиться гостю. Женщина была откровенно холодна и даже сурова, но разве ее поведение не объяснялось тяготами повседневной жизни, которую она вела? Вдова с недоумком-сыном и эксцентричной старухой на руках, она должна хоть как-то содержать ферму в порядке, чтобы сводить концы с концами. И все же оставалась вероятность, что Клиффорд Рул изнасиловал и убил пропавшую девушку, а его матушка попросту делает все возможное, чтобы сокрыть это преступление.
«Немного слаб головой, но безвредный и дружелюбный, ничего плохого за ним сроду не водилось» — таково здешнее мнение о нем, но Уайклифф, читавший когда-то книжки по психологии (больше из чувства долга, нежели из подлинного интереса), помнил, что по статистике умственно неполноценные люди наиболее склонны именно к преступлениям на сексуальной почве.
— Эта ферма принадлежит вам, миссис Рул?
— Нет, я — арендатор.
— А кто же хозяин?
— Думаю, не вашего это ума дело, ну да вы все равно легко узнаете. Фермой владеют Клемо.
Уайклифф не имел больше вопросов и вышел из дома, так и не сумев избавиться от тягостного чувства. Клиффорд и собака проводили его, а хозяйка снова взялась за мытье посуды.
Он решил, что пойдет дальше не тропой, а проселочной дорогой мимо соседских домов.
Первые из соседей Рулов жили примерно в четырехстах метрах от них в солидном, большом и достаточно современном бунгало, стоявшем посреди обширной и тщательно выкошенной лужайки. На одном ее краю росло несколько старых сосен, словно перенесенных сюда с японской гравюры. Перед фасадом дома была припаркована серая французская малолитражка.
Уайклифф подошел к распахнутой входной двери, через которую виднелся выложенный керамической плиткой коридор. Звонок отсутствовал, и ему пришлось стучать. Сначала никто не отозвался. Он постучал громче, и до него донесся тонкий, словно девичий, голосок:
— Там кто-то пришел, Тристан! Пойди посмотри, будь любезен.
Почти сразу в противоположном конце коридора показался мужчина: рослый и стройный брюнет лет тридцати с небольшим.
— Добрый вечер… — И вопросительный взгляд.
— Я — старший инспектор Уайклифф… Мистер Иннес, если не ошибаюсь?
— Да, это я. Хорошо, что вы нас навестили, старший инспектор. Я сам собирался связаться с полицией. Прошу вас, заходите.
Он говорил приветливо, а манеры его подкупали некоторой робостью перед гостем. Чуть сутуловатый, он и двигался с замедленной осторожностью, что вполне могло объясняться высоким ростом.
— Сюда, пожалуйста.
Комната на всю ширину дома соединяла в себе гостиную и библиотеку. От пола до потолка высились инкрустированные книжные шкафы, которые заставляли забыть, что находишься в современном бунгало. Несколько по-настоящему дорогих предметов мебели придавали обстановке элегантный вид. Окно было чрезмерно велико, но его размеры удачно скрадывались парчовыми шторами, а вся отделка комнаты отличалась приглушенностью тонов. Пустые простенки украшали индийские миниатюры; пол был застлан персидским ковром с узором «древо жизни».
Одно из двух: либо Иннес очень прилично зарабатывал своим писательским пером и лекциями, либо у них были иные источники дохода.
— Садитесь, пожалуйста… Вы наверняка по поводу Хильды. Есть какие-нибудь новости?
Уайклифф на мгновение растерялся.
— Нет, никаких… Если я правильно понял, вы знакомы с Хильдой?
Иннес мимолетно улыбнулся.
— Да, в последние шесть или семь месяцев она бывала здесь довольно часто.
— Как вы с ней познакомились?
Неопределенный жест рукой с длинными белыми пальцами.
— Часть моей работы состоит в том, что я разъезжаю по всему Юго-Западу с лекциями по различным аспектам истории искусств. И случилось так, что меня пригласили в школу, где учится Хильда. Видимо, я сумел ее заинтересовать, потому что через несколько дней она пришла сюда. Почти сразу стало очевидно, что у девочки незаурядный ум, и мы с женой были только рады содействовать ее развитию.
Иннес говорил размеренно и точно, слова произносил со смаком, после каждой фразы или предложения делал отчетливую паузу, так что знаки препинания становились почти видимыми. Все в этом человеке должно было производить впечатление непринужденности, но Уайклифф все же почувствовал в нем скрытое внутреннее напряжение.
