Андрей Остальский - Жена нелегала
Впрочем, если честно признаться, не единственный это будет предмет для сожалений, не первое такое печальное воспоминание о несбывшемся. И не последнее, надо думать, тоже. Как у Чехова в каком-то рассказе герой жалуется: «Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку».
А Таня сидела напротив и смотрела на него грустно, но, кажется, не было в ее серо-голубом взгляде ни вражды, ни недавней колючей насмешки, вроде только печаль и жалость. А у женщин от жалости до любви один шаг — в эту теорию Данилин верил свято, и это придало ему смелости. Да еще халат немножко все-таки распахнулся, и Данилин увидел колено. Отличное такое колено, круглое. А густые пшеничные волосы были забраны в ночной пучок, открывая безупречную высокую шею, и так вдруг Данилину захотелось — просто нестерпимо захотелось! — прижаться к этой шее губами, причем немедленно! И он ринулся было в атаку, но тут же получил жесткий отпор. «В чем дело, мы же договаривались не спешить!» — шипела Таня, увертываясь от поцелуев и довольно больно отпихивая от себя Данилина — все же недаром она когда-то художественной гимнастикой занималась.
Кончилось дело тем, что Татьяна исхитрилась сбросить Данилина с дивана, и он довольно грузно и звучно рухнул на пол, слава богу покрытый густым ковром. Таня поправила волосы и гордо удалилась в спальню, а Данилин лежал на полу, картинно раскинув руки, изображал боль и смотрел ей вслед.
«Видели бы меня сейчас мои журналисты», — думал он.
7
На следующее утро Данилин встал раньше обычного и в отвратительном настроении. Унизительная сцена, завершившая вечер, стояла перед глазами. Татьяну на этот раз видеть совсем не хотелось, он принял быстрый халтурный душ и уехал скорее в газету. Все-таки огромные преимущества есть в том, думал он, что водишь машину сам, а не пользуешься услугами водителя, как поступают некоторые другие боссы. Во-первых, демократично. Во-вторых, сам себе хозяин, не зависишь от чужого человека, не надо его ждать, когда вдруг, как сегодня, приспичит тронуться куда-то раньше запланированного. Правда, есть и минусы — например, если попадешь в аварию, то самому придется из нее выкручиваться. И что еще? Еще с точки зрения общей безопасности… Какой еще безопасности! — строго оборвал сам себя Данилин. Это что еще за новые страхи? Из-за пропавшего письма, что ли? И вообще, водитель — это тебе не телохранитель. Хотя все же, конечно, живая душа рядом…
Войдя к себе в кабинет, Данилин первым делом устремился к корзинке для мусора — уборщица вернула ее на место, под стол. Вот, наверно, удивилась, обнаружив ее валяющейся посреди комнаты…
Данилин не смог совладать с собой, схватил корзинку, перевернул, стал трясти ее над ковром и даже щупал внутри руками. Она, конечно же, была пуста. Пуста в квадрате. После визита уборщицы-то. «Хорошо, что меня никто не видит, — подумал Данилин. — Решили бы: наш главный — идиот». И эта мысль по ассоциации привела его опять к воспоминаниям о вчерашнем вечере. Необходимо было что-то доказать Татьяне. Например, что он, Данилин, слов на ветер не бросает. И до Фолкстона еще доберется — в прямом или переносном смысле. Все сбудется, чему суждено сбыться.
А потому рванул Данилин в отдел писем, но там никого не оказалось, дверь была заперта — собственно, рабочий день официально еще не начался. Зато на месте обнаружился Миша Филатов, не избавившийся еще от своих военных привычек и прибывавший на службу не только вовремя, а на всякий случай и с запасом. В данном случае даже минут на двадцать. Двух его соседей по комнате не было еще и в помине, и Данилин решил переговорить с Мишей прямо здесь, на его рабочем месте. Для большей доверительности подсел к его столу на стул для посетителей и, ласково глядя ему в глаза, заговорил о зарплате. Что действительно нехорошо получается, и они, менеджеры газеты, этот момент упустили, и почему Миша раньше тревоги не поднял…
— Да говорил я — и Карповичу, и Игорю… несколько раз говорил, честное слово, Алексей Павлович! — отвечал несколько растерявшийся Миша.
— А надо было мне сказать… давно бы проблему решили… Да, и, слушай… без всякой связи с предыдущим… Миша, за минувшие сутки кое-что случилось, что заставляет меня отнестись гораздо серьезнее к английскому письму. Ну, тому, которое ты вчера у меня в кабинете читал. Смеяться над тобой никто не будет, думаю. Что же касается опасности… то ее, мне кажется, не стоит преувеличивать. Ну что, в крайнем случае, они тебе могут сделать? Из армии ты уволился, а здесь я тебя в обиду не дам…
— А черт их знает, — сказал Миша. — Они опять вроде в силу входить начинают…
— Все равно — возвращения к советским временам не будет. Кроме того, ты же опытный человек, если почувствуешь, что зашел слишком далеко, ну подашь слегка назад. Сманеврируешь. Короче говоря, я тебе буду очень признателен, если ты все же сможешь прощупать свои контакты. Насчет письма этого: действительно ли такой случай был.
Миша помолчал, подумал. Посмотрел в окно на Пушкинскую площадь. Думал он наверняка вот о чем. Хоть Данилин связь между повышением зарплаты и историей с письмом отрицает, но на самом деле все все понимают — люди взрослые. Создает ему Данилин «дополнительный стимул», ох, создает… Он, конечно, не подлец законченный, вопрос о зарплате по-любому поднимет, но можно же это сделать с разной степенью энтузиазма. Можно вскользь упомянуть, а можно в горло коммерческому директору вцепиться, как Данилин умеет, когда хочет. И можно добиться этого в срочном порядке, а можно и в нормальном, «рабочем». Да и ставка спецкора, она ножницы имеет — большая разница между нижним пределом и верхним.
— А можно поинтересоваться, — сказал наконец Миша, — что именно такого за минувшие сутки произошло?
Дескать, раз уж я в эту игру влезаю, то мне лучше быть в курсе всех деталей.
— Да так, странный случай, можно сказать, нелепый… Может быть, даже тупое совпадение, конечно.
— А все-таки?
Данилин поморщился — стыдно почему-то ему было эту глупость пересказывать, — но все же решился.
— Я вчера показал Трошину письмо, и он убедил меня выбросить его в корзинку для мусора — не в такую, как у вас тут стоит, а в старинную, плетеную, видал у меня под столом? Ты, наверно, слышал легенду что она когда-то Бухарину принадлежала. Я ее до сих пор любил очень, а теперь, вероятно, разлюблю.
Миша посмотрел на Данилина с опаской: чудит начальник, в себе ли?
— Что-то я, Палыч, не пойму, к чему ты клонишь…
— Сейчас поймешь. Так вот выбросил я письмо в эту бухаринскую корзинку и уехал. А потом вспомнил, что забыл одну штуковину на работе. Возвращаюсь, поздно уже, в редакции почти никого нет. Смотрю — корзинка-то пустая! Кто-то все содержимое аккуратно выгреб.
— Может, уборщицы?
— Нет, я проверил, никаких уборщиц вечером в редакции не было и быть не могло. Они по утрам работают — до начала рабочего дня.
— А перепутать, Палыч, ты с устатку не мог? Например, в корзину Валентине выкинуть.
— Не, не мог. Но на всякий случай я и Валино ведро проверил — не было там ничего!
— Ну, значит, это они. Эти ребята. Ну, ты понимаешь… Трошинские.
— Ты уверен?
— Кто же еще…
— Значит, ты считаешь, у них здесь, в редакции, агентура есть?
— А как же! Без всяких сомнений!
— И кто это может быть?..
— Да кто угодно! Кто-нибудь, кого ты ни в жизнь не заподозришь. Самый неожиданный человек.
Данилин помолчал, подумал.
— Я ведь, знаешь, еще нескольким людям письмо показывал…
— Ну вот, вполне возможно, что кто-то из этих людей…
— М-да… порадовал ты меня, Миша…
Данилин так скуксился, что Мише стало даже его жалко.
— Давай, Палыч, бросим это дело, а?.. Целее будем… И никаких тебе расследований, никаких подозрений… А то сейчас такая паранойя начнется, ой-ой-ой! Мало не покажется. Всю жизнь себе испортишь…
Данилин вдруг напрягся. Ему показалось, что какая-то сила снова сгибает его в три погибели, а он, один раз когда-то разогнувшись, дал себе слово, что больше никому согнуть себя не позволит.
— Нет, — сказал он, может быть, даже слишком резко. — Дело твое, Миша. Если боишься, то к тебе вопросов нет, никто тебя не неволит.
— А вот такого, Алексей Павлович, говорить не надо! Ничего я не боюсь. Я за вас беспокоюсь и за редакцию, а не за себя… Мне-то что…
Данилин давно заметил: когда Миша был начальством недоволен, он переходил на «вы». Помолчали несколько секунд, посмотрели в разные стороны. Потом Миша сказал:
— Копия-то хоть письма осталась где-нибудь?
— В отделе писем есть, — сказал Данилин. — И еще дома одна, я сделал ее сам, сходил накануне в ксероксную и сделал. Только об этом никто не знает, и ты никому не говори.
— А не розыгрыш ли это все-таки какой-нибудь? — спросил вдруг Миша. — Игорь, говорят, мастак на такие дела.
![Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]](/uploads/posts/books/124800/124800.jpg)
