Дик Френсис - Миллионы Стрэттон-парка
Развелся с моей матерью позже сам Кит – за нарушение супружеской верности с пожилым иллюстратором детских книг Лейтоном Моррисом, моим отцом. За этим последовал счастливый брак, продлившийся пятнадцать лет, и только на пороге смерти от рака мать заговорила о Стрэттонах и во время бесконечных бессонных ночей раскрыла мне душу, рассказав о своих страданиях и преклонении перед лордом Стрэттоном. Только тогда мне стало известно, что я получил образование на деньги лорда Стрэттона и окончил архитектурный колледж тоже за его счет.
После ее смерти я написал ему письмо с благодарностью за все, что он для меня сделал. Я до сих пор храню его ответ.
«Мой дорогой мальчик!
Я любил твою мать. Надеюсь, ты доставлял ей ту радость, которую она заслужила. Спасибо за письмо, но больше не пиши.
Стрэттон».
Больше я ему не писал. На его похороны я послал цветы. Будь он жив, я бы ни за что не стал вмешиваться в дела его семьи.
После того как были названы Конрад, Кит, Марджори Биншем и конрадовские отпрыски Дарт и Ребекка, оставались двое мужчин, имена которых были мне пока не названы. Один, лет под пятьдесят, сидел между миссис Биншем и пустым стулом Кита, я попробовал догадаться, кто это.
– Извините, – сказал я, наклонившись вперед, чтобы привлечь его внимание, – вы… Айвэн?
Младший из троих сыновей старого лорда, своей бычьей комплекцией больше напоминавший Конрада, чем Кита, похожего на борзую, наградил меня тяжелым взглядом и ничего не сказал в ответ.
Дарт весело проговорил:
– Мой дядя Айвэн, как вы изволили сказать. Напротив него его сын Форсайт, мой двоюродный брат.
– Дарт! – раздраженно накинулся на него Кит. – Помолчи.
Дарт повернулся к нему с наигранно невинным выражением на физиономии, видно было, что он нисколько не испугался. Я подумал, что наиболее безразлично отреагировал на мое присутствие Форсайт, сын Айвэна. То есть он меньше других принял это к сердцу, и по мере того, как шло время, становилось все более ясно, что я интересую его не как достойный сожаления сводный брат Ханны, а как неизвестная величина в расчетах с акциями.
Молоденький, тщедушный, с узеньким подбородком и темными беспокойными глазами, похоже, он не пользовался у остальных уважением. За все время нашего заседания никто не спросил его мнения, а когда он все-таки высказывался, его отец, Айвэн, не давал ему говорить. По-видимому, Форсайт и сам считал, что так и должно быть, и, наверное, не без оснований.
Нехотя примирившись с неизбежным, Конрад с досадой проговорил:
– Давайте вернемся к нашему совещанию. Я собрал его…
– Я собрала его, – едко поправила его тетя. – Вся та свара, которую вы подняли, просто смешна. Лучше займемся делом. На нашем ипподроме скачки продолжаются вот уже почти девяносто лет и будут продолжаться, как и было раньше, и поставим на этом точку. Хватит препираться. Конец.
– Ипподром умирает у нас на глазах, – нетерпеливо возразила Ребекка. – Вы совершенно не представляете, что такое современный мир, который нас окружает. Простите меня, если это вас огорчает, тетя Марджори, но вы с дедушкой давно уже отстали. Нужны новые трибуны и вообще совершенно новый подход, а вот чего абсолютно не нужно, так это старый пень полковник на месте управляющего и неповоротливая черепаха вместо секретаря скачек, которая даже не может поставить на место какого-то врачишку.
– Слово доктора важнее, – заметил Дарт.
– А ты заткнись, – накинулась на него сестра. – У тебя кишка тонка участвовать в скачках, а я скакала почти на всех ипподромах у нас в стране, и я тебе скажу, что наш настолько старомоден, что это уже ни в какие ворота не лезет, а он, между прочим, называется и моим именем, надо мной уже начинают смеяться, и вообще он уже просто провонял насквозь. Если ты не видишь или не хочешь этого видеть, тогда я за то, чтобы загнать его сразу за ту цену, которую нам за него дают.
– Ребекка! – устало оборвал ее Конрад, словно ему уже надоело слышать от дочери эти слова. – Новые трибуны нам нужны. Мы все с этим можем согласиться. И я заказал проект…
– Ты не имел права делать этого, – уведомила его Марджори. – Выброшенные на ветер деньги. Наши старые трибуны построены очень крепко и могут прослужить еще долго. Нам не нужны новые трибуны. Я полностью отвергаю эту идею.
Кит проговорил со злорадством:
– Архитектор, любимец Конрада, уже несколько недель шмыгает по всему ипподрому. Он сам его нашел и привел сюда. Ни с кем из нас не советовался, и я из принципа против новых трибун.
– Ха! – воскликнула Ребекка. – А где, по-вашему, должны переодеваться женщины-жокеи? В закутке размером с чуланчик в женском туалете. Очень мило.
– Не было гвоздя к подкове, – пробормотал Дарт.
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Ребекка.
– Я имею в виду, как в той поговорке, что не было гвоздя к подкове, и проиграли битву, так и здесь, – лениво протянул ее брат, – мы потеряем ипподром ради женских прихотей.
Она не очень разобрала смысла слов брата и решила поберечь силы и не вступать в перебранку, а просто сделала вид, будто не видит и не слышит его.
– Нужно немедленно продавать, – загорячился Кит, продолжая вышагивать по комнате. – Рынок отличный. Суидон продолжает разрастаться. Промышленная зона уже подступила к границам ипподрома. Продавать, вот что я скажу. Я уже справлялся у местных дельцов, занимающихся развитием города. Один из них согласился изучить…
– Что ты сделал? – вытаращил на него глаза Конрад. – И ты тоже ни с кем не посоветовался. А так ничего не продают. Ты же ничего не смыслишь в коммерческих сделках.
Кит ответил обиженным тоном:
– Я знаю, что, если хочешь что-нибудь продать, нужна реклама.
– Нет, – решительно произнес Конрад. – Мы ничего не продаем.
– Это хорошо для тебя, – вспылил Кит. – Тебе досталось почти все состояние отца. Это несправедливо. И никогда не было справедливым оставлять почти все старшим сыновьям. Отец был безнадежно старомодным. Может быть, тебе не нужны деньги, но никто из нас почему-то не молодеет, и я настаиваю, чтобы мы получили наш капитал сейчас.
– Потом, позже, – с силой произнесла Ханна. – Продавать, когда станет меньше земли на продажу вокруг. Подождать.
Конрад веско произнес:
– Твоя дочь, Кит, опасается, что если ты заберешь свой капитал сейчас, то разбазаришь его, и ей ничего не останется в наследство.
По лицу Ханны было видно, что он попал не в бровь, а в глаз, и что ей страшно неприятно, что ее сокровенные мысли были так нелицеприятно раскрыты.
– Ну, а ты, Айвэн? – обратилась к нему тетя. – Все еще по-прежнему ни на что не можешь решиться?
Айвэн никак не отреагировал на колкость, даже если и понял, что это колкость. С обстоятельным видом он кивнул.
– Подождать и посмотреть, – сказал он. – Это самое лучшее.
– Ждать-подождать, пока подойдет случай, – ядовито выдавила из себя Ребекка. – Ты этого хочешь, что ли?
Как бы оправдываясь, Айвэн сказал:
– Почему ты всегда такая резкая? Чего плохого в терпении?
– Бездействии, – поправила она. – Не принимать никакого решения так же плохо, как принять неверное решение.
– Чепуха, – сказал Айвэн.
Форсайт начал было:
– А мы подумали о налогах на приращенный капитал…
Но Айвэн его не слушал и продолжал свое:
– Ясно, что мы должны отложить решение, пока…
– Пока рак не свистнет, – закончила за него Ребекка.
– Ребекка! – не заставила ждать себя осуждающая реакция ее двоюродной бабушки. – Ладно, хватит болтать, потому что в настоящий момент я и только я могу принимать решение, и у меня такое впечатление, что ни один из вас этого не осознает.
Они посмотрели на нее с таким выражением, что нетрудно было догадаться, что им это неизвестно и что лучше бы им об этом не говорили.
– Тетя, – возразил Конрад, – у вас только десять акций. Вы не можете принимать односторонних решений.
– Ничего подобного, могу, – с победоносным видом проговорила она. – Вы же абсолютно невежественны, все до одного. Считаете себя деловыми людьми, но вам и в голову не приходит, что в любой компании решение принимает директор, а не акционеры, и я… – она обвела всех глазами, требуя всеобщего внимания, – я в настоящее время единственный директор, единственный оставшийся директор. Я принимаю решения.
Она заставила впервые за все время собрания всех их сразу замолчать. Воцарившуюся мертвую тишину наконец нарушил рассмеявшийся Дарт. Остальные воззрились на него с негодованием: внуку не следует терять благоразумие и дразнить дракона.
Великолепная старая леди вынула из умопомрачительно дорогой сумочки сложенные пополам листочки бумаги и почти театральным жестом помахала ими в воздухе.
– Это письмо, – сказала она, надевая очки, – от поверенных ипподрома Стрэттон-Парк. Не буду утомлять вас вводными параграфами. Суть дела в следующем, – она замолчала, снова обвела взглядом превратившуюся во внимание настороженную аудиторию и затем начала читать письмо: – «Поскольку для ведения дел вполне достаточно иметь двух директоров, вы с лордом Стрэттоном поступили вполне правильно, ограничив Совет двумя директорами, поделив между собой эти должности, поскольку являетесь более чем основными акционерами, и с полным правом вы двое взяли на себя принятие решений. Теперь, когда лорд Стрэттон ушел из жизни, возможно, вы пожелаете сформировать новый Совет с большим числом директоров. При этом они могут быть членами семьи Стрэттонов, что не исключает возможности, по вашему желанию, избрать в качестве директоров неакционеров, людей со стороны.
