Михаил Черненок - Точки пересечения
По ассоциации Бирюкову вспомнился перепуганный после угона «Лады» кладовщик Тюленькин, занимавшийся разведением песцов.
— Где шкурку покупала? — спросил Антон.
— Не в магазине, конечно. По госцене такую голубизну днем с огнем не сыщешь. Знакомый парень раздобыл по блату, — Кудряшкина бережно положила шапку на раскладушку. — Ну, пойдем, перекусим за компанию.
Кухня выглядела веселее, чем комната, У электрической плиты стоял новый стол со шкафом для посуды. Возле стола — две табуретки, тоже новые. В углу — небольшой холодильник «Морозко». Остановившись перед ним, Леля озадаченно прижала ладонь ко лбу:
— В морозилке — торричеллиева пустота. И в магазин на радостях не забежала. Чего бы пожевать?.. — глянула на Антона. — Вчерашние пряники с чаем будешь?..
— За компанию — можно, — ответил Антон, садясь на табуретку.
Кудряшкина налила под краном чайник, поставила его на включенную плиту и тоже села. Глядя Бирюкову в лицо, вдруг сказала:
— Глаза у тебя красивые.
— У тебя — тоже, — зная неравнодушие Лели к своей персоне, улыбнулся Антон.
— Не ври. У меня зеленые, как у кошки, а у тебя — синие, будто чистое небо. И взгляд у тебя умный. Люблю умных парней, но в жизни всякие обормоты ко мне липнут. Уже не раз обжигалась и все не могу научиться понимать людей. Лишь вот теперь… На механический завод сверловщицей устроилась. Третий месяц не курю, хотя и тянет сильно. С выпивкой завязала. Это соседка, баба Зина, меня образумила. Добрый она человек. Знает, что я — не конфетка, а жалеет. Даже деньги взаймы дает. Завидую Нинке Петелькиной, что у нее такая душевная бабка есть. А у меня все поумирали. Мама — когда я в пятый класс ходила, отец чуть позднее. Шофером работал и по пьяной лавочке с другом кувыркнулся на самосвале… Доучивалась за счет колхоза…
— Ты из села? — спросил Антон.
— Ну, из Мошковского района. Приехала в Новосибирск поступать в институт — конкурс не прошла. Назад вернуться ума не хватило, совсем лопоухая была. Тут городские ухари налетели, закружилась с ними… Осточертело все. Махну, наверно, в село родное, устроюсь дояркой на ферме. Баба Зина говорит, теперь доярки больше трехсот рэ в месяц получают, если не ленятся. А я раньше не ленивая была. Это в городе привыкла дурочку валять… — Кудряшкина облокотилась на стол, подперла кулаками подбородок. — Что-то меня на откровенность поволокло. Наверно, от радости, что шапку приличную завела. Давай теперь ты выкладывай: кто такой и зачем пришел?
Бирюков показал удостоверение. Кудряшкина, заглянув в него, опешила. Поблекшее лицо Лели зарозовело. Она зябко повела плечами и криво усмехнулась:
— С тобой не затоскуешь… А вообще-то терять мне нечего. С протоколом будешь допрашивать или на слово поверишь?
— Поверю на слово, — сказал Антон.
— Хоть за это спасибо. О ком рассказывать?
— О Зоркальцеве и Анжелике.
— Оклеветала красномордая Генку. Тот, дурачок, скрылся, но все равно ведь поймают. А вообще Генка — мировой мужик. Хочешь знать, это он устроил меня ученицей на свой завод. Деньги, понятно, любит зашибать. А кто теперь задарма вкалывает?.. Всем красиво жить хочется. Знаешь, например, как Зоркальцев «Жигули» купил? Сам мне рассказывал. Сначала собрал из утиля небольшой мотоцикл и продал его на законном основании. За полученный «навар» купил подержанный «Урал» с коляской. Своими руками довел его до ума и выручил полную стоимость «Урала». Потом за пустяковую цену взял разбитый в аварии «Москвич», отремонтировал лучше, чем на заводе. Таким способом и наскреб кругленькую сумму на новенькие «Жигули». Ну какое здесь преступление?
— Зоркальцева в этом и не обвиняют. Что у него с Анжеликой получилось?
— Ничего! С Милосердовым Анжелика доигралась до бэби, а когда Людмила Егоровна — вот по ком тюрьма плачет! — подняла пыль до потолка, девочка поджала хвост и на своего репетитора бочку покатила. Честно, Зоркальцев не пакостник. Среди его знакомых есть настоящие красавицы. Он с ними обаятелен, вежлив — и только. Неужели на гундосую Анжелику такой представительный мужчина, как Генка, позарился бы? Ни в жизнь!..
— Что сама Анжелика говорит?
— Сказать ей нечего. Гундосит, что мама буром в прокуратуру поперла, а теперь, когда одумалась, не знает, как затормозить.
— Милосердов действительно не прочь жениться на Анжелике?
— За деньги «карлсон» — так баба Зина его называет — на обезьянке женится.
— Чего он к тебе похаживал?
— Мишка наказал ему за квартирой приглядывать, чтобы я не вздумала этой квартиркой с кем-нибудь махнуться. Друзья они были. Тут «карлсон» и приспособился с «королевой» встречаться, когда она объявила, что в приданое будет новенькая «Волга», трехкомнатная квартира с венгерским гарнитуром и дачка в два этажа.
На плите задребезжал крышкой вскипевший чайник. Кудряшкина, протянув руку, щелкнула выключателем и опять повернулась к Бирюкову.
— Ставь пряники на стол, — сказал Антон.
— В самом деле будешь?
— Почему бы нет? Ты ведь есть хотела.
— Уже расхотелось.
— Перестань…
За чаем с черствыми пряниками Бирюкову удалось выяснить, каким образом среди знакомых Зоркальцева распространился слух о поджоге дачи Фарфоровым. Оказывается, Кудряшкина, услышав на заводе разговор о пожаре, опрометчиво брякнула: «Это, наверно, геолог Фарфоров красного петуха пустил в отместку за то, что его бывшая женушка ездила на зоркальцевскую дачку». Кто-то передал эти слова жене Геннадия Митрофановича, Тане. Она приходила к Кудряшкиной на работу «разбираться», и, когда Зоркальцев бесследно пропал, о Фарфорове заговорили еще больше. В возникшую таким образом «версию» Кудряшкина сама не верила. Больше того, Леля даже проговорилась Антону, что почти на сто процентов знает, кто действительный виновник пожара, но назвать его категорически отказалась: «Не скажу ни в жизнь! Может, еще один человек, как Вадька Фарфоров, пострадает от сплетен».
Глава VII
— Так и не дождался я вчера твоего звонка, — не отрываясь от чтения протокола допроса, сказал Шахматов, едва Бирюков переступил порог кабинета. — Поздно пришел в гостиницу?
— Во втором часу. Есть новости?
— Савелий Вожегов нашелся… — Шахматов подал Бирюкову протокол допроса. — Прочитай, очень интересные показания.
Антон присел к столу и сосредоточенно углубился в чтение показаний Савелия Кузьмича Вожегова, записанных на нескольких страницах оперуполномоченным Минского ОУР. Анкетные данные и общие сведения о Вожегове, указанные в протоколе, совпадали с теми, которые Бирюков уже знал. Новое для Антона началось с третьей страницы:
«…О потайном складе немецкого оружия я солгал ребятам в колонии для «авторитета», не думая о последствиях. Следующим вечером после этого ко мне подошел один на один осужденный Жора Коробченко, по прозвищу Дизайнер, и предложил бесплатно выколоть мне на груди «Трех богатырей». Я посмотрел рисунок татуировки на бумаге и согласился. Наколку делали тайно в библиотеке, где Коробченко числился библиотекарем-художником. В последний вечер, заканчивая татуировку, Коробченко, как бы между прочим, намекнул, что давно мечтает приобрести пистолет c патронами. Опять же не думая о последствиях, я сказал: «Как освободишься из колонии, приезжай в Минск. Будет хоть сто пистолетов». Коробченко спросил мой домашний адрес и телефон. И то, и другое я ему солгал. Больше на эту тему мы в колонии не говорили. Отбыв наказание, я вернулся к родителям в Минск и позабыл о том разговоре. 30 мая утром мне на квартиру неожиданно позвонил Коробченко. Сказал, что находится на железнодорожном вокзале в Минске и хочет меня увидеть и потолковать о чем договаривались. Встретились мы у входа в вокзал. Первым делом Жора упрекнул меня за то, что я в колонии соврал ему адрес, «Ты, Савка, в дальнейшем шуточки такие брось. Горсправка работает четко», — сказал он. Я стал было сочинять, мол, родители поменяли квартиру, но Коробченко махнул рукой: «Не наводи тень на ясный день. Когда надо, найду тебя хоть под землей». У меня имелось пять рублей. Чтобы задобрить Жоржа — это его настоящее имя, я предложил пообедать. Зашли в вокзальный ресторан. За обедом Коробченко спросил: «Как насчет немецкого «Вальтера» с патрончиками?» Пришлось опять лгать: «Понимаешь, пока я находился в колонии, солдаты с миноискателями обнаружили склад, и теперь там ничего не осталось». Жорж обозвал меня нехорошими словами и сказал, что моя брехня добром не кончится. Чтобы задобрить его, я пообещал раздобыть денег. Под предлогом купить новую импортную куртку в этот же день выпросил у мамы сто рублей.
Куртку купил в магазине отечественную за сорок рублей. Остальные деньги отдал Коробченко, думая, что он сразу уедет из Минска. Однако 31 мая Жорж снова позвонил мне. Потребовал еще полсотни, чтобы купить в дорогу что-нибудь из одежды. По его голосу чувствовалось, что он сильно выпивши. Я понял: вымогательству теперь не будет конца, и честно рассказал обо всем родителям. Папа хотел немедленно заявить в милицию, но мама сказала, что никуда заявлять не надо, а лучше мне уехать от уголовных дружков в деревню Ханевичи Гродненской области, где живет мамин отец, то есть мой дедушка. Утром 1 июня мама проводила меня на поезд. Коробченко больше я не видел. Какого числа и, куда Жора уехал из Минска, а также где он находится в настоящее время, не знаю. С моих слов записано правильно и мною прочитано»
