Татьяна Рябинина - Одним ангелом меньше
— Да есть, есть! — Юля почти кричала, она всегда легко заводилась, когда ей приходилось отстаивать свои взгляды. — За мной мальчики толпами бегают, ты знаешь. И не только мальчики.
Юля посмотрела на свое отражение в зеркале, очень взрослым и кокетливым жестом откинула со лба светлую прядь.
— Во-вторых, я умная. По крайней мере для своего возраста. Думаю, для золотой медали будет достаточно.
— По-твоему, этим определяется, кто лучше, а кто хуже?
— А чем? — хмыкнула дочь.
Анна Степановна сознавала, что вряд ли сможет достучаться до дочери, они все в пятнадцать лет неуправляемые, самоуверенные, сама была такой же когда-то. А тут еще Юля вбила себе в голову, что ее берегут высшие силы… Да, ей действительно необыкновенно везет по жизни, а жаль, наверно. Зря говорят, что дураки учатся на своих ошибках, а умные — на чужих. Это умные на своих ошибках учатся. А дураки вообще не учатся ничему. И чужие ошибки никому не впрок. Вот если бы Юлька пару раз ткнулась мордой в лужу, может, и подумала бы, а стоит ли лезть на рожон. А так… Пустая говорильня.
— Почему-то каждый уверен, что плохое может случиться с кем угодно, но только не с ним. Ведь другие — они обычные, а я — такая! Особенная!
— Ну и что? — Дочь посмотрела на нее с таким высокомерием, что Анна Степановна почувствовала себя полной идиоткой. — С другими случается. А со мной нет.
— Ты так говоришь, — взорвалась она, — будто лет девяносто прожила. Умная же девка, а рассуждаешь, как последняя, прости, кретинка. Неужели до тебя не доходит, что везение твое — до поры до времени? А потом так тебя приподнимет и шлепнет, что мало не покажется. Сама ведь нарываешься на неприятности.
— Спасибо, мамочка, за кретинку.
Юля поднялась с дивана и ушла в свою комнату, хлопнув дверью. Анна Степановна вышла на кухню, заварила чай и села с чашкой за стол у окна, глядя, как по двору носится огненно-рыжая колли…
Дождь уже совсем прекратился. Только порывы ветра сбрасывали с карнизов и деревьев грозди крупных холодных капель. «Стримбанк» занимал часть большого, недавно отремонтированного здания на Загородном проспекте. Нарядный фасад, покрытый светлой краской, вызывающе бросался в глаза, как нахальный нувориш среди уличной толпы. Впрочем, и сам банк был таким же выскочкой-однодневкой.
Иван поставил машину рядом с грязной «Окой», украшенной претенциозной надписью: «Это — сушеный «Кадиллак». Просто добавь воды», поднялся по широким мраморным ступенькам и вошел в холл. Народу было немного, клерки, скучая, зевали по сторонам. В углу операционного зала находились двери в служебные помещения и лестница, ведущая на второй этаж, рядом с которой топтался бритоголовый охранник, на вид типичный браток, неожиданно одетый в строгий серый костюм с галстуком.
Иван предъявил охраннику удостоверение. Похоже, тому очень хотелось провернуть обычную унизительную процедуру записи в журнал, но что-то ему подсказало: лучше этого не делать. Вздохнув с сожалением, бритый посторонился и дал пройти. Иван поднялся на второй этаж и пошел по длинному узкому коридору, в который выходило множество совершенно одинаковых дверей без опознавательных знаков. Но ему уже приходилось здесь бывать, и он сразу нашел нужную комнату.
Вячеслав Иванович Бергер собственной персоной стоял в предбаннике, прислонившись к стене, и, что-то бурча под нос, просматривал бумаги, которые симпатичная длинноногая секретарша одну за другой вынимала из принтера. На звук открываемой двери он обернулся.
— А, Иван… — Бергер запнулся, усиленно вспоминая отчество посетителя.
— Николаевич, — помог Иван.
— Извините. Пройдемте ко мне. Света, приготовь кофе. Коньяк? Ликер?
— Спасибо, я за рулем, — отказался Иван, хотя так устал за сегодня, что коньяк показался недостижимым райским бальзамом.
Бергер открыл перед майором дверь, любезно пропуская вперед. Иван сел на мягкий стул рядом со столом и огляделся. За год здесь мало что изменилось. Все та же вишневая кожаная мебель и шоколадный ковер, все тот же замысловатый мобиль качался на столе. Разве что толстых папок в шкафу стало побольше да предвыборный плакат с изображением хозяина кабинета исчез со стены.
— Но ведь дело уже закрыто, если не ошибаюсь? — спросил Бергер, усаживаясь за огромный, как футбольное поле, стол, заставленный всевозможной оргтехникой.
— Закрыто. Я здесь по другому поводу.
— Да? — Бергер насторожился, его брови взлетели почти к самой границе редеющих бесцветных волос, морща лоб в гармошку. — И по какому же?
— Я хочу поговорить с вами о Марине Колычевой. Знаете такую?
— А как же! Вот только интересно, откуда вам известно, что я ее знаю? Впрочем, глупый вопрос. Вам — да и не знать.
От Ивана не укрылось, что Бергер заметно нервничает. Он то и дело перекладывал с места на место ручку и барабанил пальцами по краю стола.
— Видите ли… — сказал он наконец, — Марина Колычева — это живой пример того, что человек не может простить свидетеля своего унижения, тем более если этот свидетель еще и пытался помочь.
— А вы пытались помочь?
— Ой, вот только не надо иронии, прошу вас! У меня на совести грехов немало. Наверно, это — один из них. Я ей так и сказал когда-то: будь я хорошим дяденькой, я бы тебя удочерил. Надо же, столько лет прошло, а до сих пор помню…
Секретарша внесла поднос с кофейными чашками, сахарницей, лимоном и открытой коробкой конфет. Она ловко расставила все на приставном столике и вышла. Бергер выбрался из-за стола и сел напротив Ивана.
— Я Марину нашел у вокзала. Голодную, грязную. Она сбежала от тетки. Идти ей было некуда и не к кому. Или, может, к вам? «Спасите, помогите, добрые дяденьки менты!» Да у нее одна была дорожка — в тюрьму. Или вообще на тот свет. А я хотя бы о ней заботился.
— Железная логика! Не подкопаешься.
Хмыкнув, Иван положил в чашку сахар и начал размешивать.
— Господин майор, я думаю, вы не за тем пришли, чтобы обсуждать моральный облик строителя коммунизма. — Бергер нервно закурил. — Все это давно в прошлом. Между прочим, если хотите знать, Марина оказалась в своем деле настолько способной, что уже через пару лет вполне могла бы отобрать у тетки свою квартиру, жить там и заниматься чем-нибудь… поприличнее — сбережений хватило бы. Но ее такая жизнь устраивала. И я Марину никогда при себе не удерживал. Думаю, она это подтвердит.
Иван, разглядывавший свои руки, перевел взгляд на собеседника.
— Дело в том, господин Бергер… Марина уже ничего не подтвердит, извините за банальность. Ее убили сегодня ночью.
Бергер вздрогнул и просыпал пепел на стол.
— Света, — он нажал кнопку переговорного устройства. — Меня нет ни для кого.
Он помолчал, глядя на экран компьютера, где плавали разноцветные рыбки.
— Как это случилось?
— Ее нашли утром в лифте с перерезанным горлом. В ее доме.
— Есть подозреваемые?
— Как сказать… Может, вы нам поможете?
— Надеюсь, вы не подозреваете меня? — голос Бергера звучал напряженно. — Я вчера был с женой на банкете. С десяти вечера до половины четвертого утра. Водитель нас отвез домой, да еще друзей завезли. Домой пришли в полпятого.
Что же это он так переживает, подумал Иван. Что-то тут не так.
— Говорят, вы были на Марину обижены?
— Обижен? — Бергер пожал плечами. — Можно и так сказать. Понимаете, я попросил Олега Власова взять ее к себе в фирму. Марина об этом ничего не знала. Олег с ней поговорил, и она пришла ко мне — не буду ли я против. Я сказал, что не возражаю, что рад за нее. Пригласил поужинать. На прощание. Все-таки столько лет… Можете не верить, но я был к ней привязан, хотя физических отношений между нами не было. Я… брезглив в этом отношении, знаете.
Бергер замолчал и прикрыл глаза, будто вспоминая что-то. Иван не торопил его. Взял конфету из коробки, раскусил и только сейчас, наслаждаясь апельсиновым вкусом, сообразил, что с утра ничего не ел.
— Мы пришли в ресторан, — продолжал Бергер, — и я подарил ей маленькие такие сережки. Гвоздики с бриллиантами.
— Да, они были на ней.
— А почему бы им не быть? — в голосе Бергера явно звучал сарказм. — Вы бы видели, с каким видом она их взяла! Снизошла в своем презрении. Дала мне понять, что я в ее глазах полнейшее дерьмо. Ничтожество. Понимаете, я не думал, конечно, что она испытывает ко мне какие-то дружеские чувства, все-таки мы друг друга использовали. Ко взаимной выгоде… Но это благодаря мне она жива-здорова и с копейкой в кармане. Была… — помрачнев, поправился он. — В конце концов, не я ее совратил и заставил на вокзал пойти. И вообще, я ее ни к чему не принуждал. А она ушла с таким видом, будто я злодей-эксплуататор и виновник всех ее бед.
Бергер говорил быстро, почти без пауз, все больше повышая голос и чуть ли не брызгая слюной. Как сказал бы Бобров, агрессивно оправдывался. Он словно в чем-то обвинял Марину Колычеву. Когда-то давно в подобных ситуациях Иван заводился за компанию с собеседником, но это давно прошло. Теперь он невозмутимо слушал любые истеричные выкрики, ругань, угрозы, не терпел только женских слез.
