Шарль Эксбрайя - Семейный позор
— Ну, зачем вы довели его до такого состояния?
— Но, дорогая моя Селестина, я даже не понимаю, что вдруг стряслось с Элуа!
Маспи, едва отдышавшись, отпихнул жену и вскочил, мстительно указывая пальцем на Пишранда.
— Ах, он не понимает? Ну, это уж слишком! Оскорбил меня в моем собственном доме, а теперь прикидывается простачком! Вы что, надеетесь, меня хватит удар?
— Да уверяю вас, Элуа…
— Врун! Самый настоящий врун!
— Но я же еще ничего не сказал…
— Значит, собрались соврать или нагородить целую кучу вранья, и я это предвидел! И, во-первых, чем же это я так изменился?
— Раньше вы не стали бы покрывать убийц.
— Так по-вашему, сейчас я…
— А то нет? Ваше молчание, ваш отказ сотрудничать — что это, как не пособничество убийце?
— Пособ… Селестина, убери от меня подальше все тяжелые предметы, а то…
Селестина попыталась успокоить мужа.
— Угомонись, Элуа… Тебе вредно так кричать!
— А вот захочу и буду кричать! Но, чтобы доставить тебе удовольствие… и из уважения к матери моих детей — ладно, я готов успокоиться… Правда, это стоит мне большого труда, но все же… А потому я спокойно — заметь, Селестина, совершенно спокойно! — прошу господина Пишранда немедленно убраться отсюда ко всем чертям!
Инспектор встал.
— Что ж, хорошо, я ухожу, Элуа… Теперь я понимаю, что мне не стоило идти на подобное унижение… Лучше бы я послушался вашего сына.
Селестина мигом проглотила наживку.
— А разве вы видите нашего мальчика?
— Еще бы! Ведь мы с ним коллеги, и, если хотите знать, мадам Селестина, парня ждет блестящая карьера… Кстати, он просил передать вам поцелуй и сказать, что он очень вас любит… Слышали бы вы, как Бруно говорит о своей маме!
Мадам Маспи разрыдалась.
— А что… такое… он говорит?
— Ну, например, как жаль, что в самом нежном возрасте вы встретили проходимца вроде вашего супруга… а отсюда и пошли все несчастья… Так я могу передать вам поцелуй Бруно, мадам Селестина?
Мадам Маспи молча бросилась на шею инспектору, и тот звонко чмокнул ее в обе щеки. Слегка удивляясь полному отсутствию реакции со стороны Элуа, полицейский и Селестина поглядели на хозяина дома. Великий Маспи напоминал статую командора. Скрестив на груди руки, он сурово взирал на жену и гостя. И столько оскорбленного достоинства, столько попранного чувства справедливости и незаслуженного горя выражали его поза и взгляд, что Селестина снова заплакала.
— Э… Э… Элуа… — пролепетала она.
— Ни слова больше, Селестина! После двадцати семи лет совместной жизни ты меня растоптала ногами! Ты плюнула на мою честь!
— Потому что я обняла месье Пишранда?
— Да, именно потому, что ты целовалась с этим субъектом!
Селестина улыбнулась сквозь слезы — так солнце вдруг проглядывает после дождя.
— Уж не ревнуешь ли ты часом, Элуа?
Раздраженный таким непониманием Маспи пожал плечами, а бедняжка Селестина начала простодушно оправдываться:
— Так это же чисто по-дружески, понимаешь? Надеюсь, ты не подумал ничего дурного, правда?
На сей раз Элуа не выдержал, и пусть обитатели улицы Лонг-дэ-Капюсэн не могли разобрать, что происходит в доме Маспи, однако прохожие, слыша раскаты гневного рыка главы семейства, невольно замедляли шаг и прислушивались.
— Ревную? Да ты только погляди на себя, дура несчастная! Ни дать ни взять скорпена[10], целый год провалявшаяся на солнце!
— О!
Селестина всегда верила каждому слову и восприняла заявление мужа буквально. От такого страшного удара бедняжка опустилась на стул, чувствуя, что ноги отказываются ей служить. Муж ее больше не любит! Теперь Селестина в этом не сомневалась. Дохлая рыба! По странной ассоциации мадам Маспи вспомнила, с кем ее сравнивал Элуа двадцать семь лет назад, когда приглашал погулять в Аллон и угощал нугой… Да, в те времена он называл ее соловьем! И такой грубый переход от одного представителя животного мира к другому стал для несчастной женщины символом ее падения в глазах супруга. Селестина так страдала, что даже не слышала обвинительной речи Элуа. Меж тем Великий Маспи, вновь обретя прежнюю боевую форму, голосил во всю силу легких:
— Мало того, что ты смеешь в моем присутствии расспрашивать этого типа о мальчишке, которого я проклял и выгнал из дому, нет, ты еще позволила себе в лице этого злосчастного полицейского передать поцелуй мерзавцу, ставшему позором нашей семьи! Негодяю, из-за которого я больше не выхожу на улицу, боясь, что на меня станут показывать пальцем и хихикать! И этот неблагодарный сын, это чудовище, рядом с которым самый закоренелый убийца — сущий ягненок, не довольствуется тем, что так подло нас опозорил, а еще и позволяет себе оскорблять старика отца! Так, значит, по его мнению, я сделал тебя несчастной? Да не умей я владеть собой, сейчас же бы отправился к этому Бруно, плюнул бы ему в физиономию и придушил бы собственными руками!
На Пишранда пылкая речь Элуа не произвела никакого впечатления.
— К счастью, вы прекрасно владеете собой, — только и заметил он.
— Вот именно, месье Пишранд! Я не желаю стать убийцей того, кто когда-то был моим сыном!
— Не говоря уж о том, что вряд ли он позволил бы себя убить.
— Вы что, намекаете, будто он способен поднять руку на отца?
— И даже опустить!
Дикий вопль Великого Маспи вывел Селестину из оцепенения.
— Что тобой, Элуа?
— А то, что я предпочитаю умереть, чем стерпеть побои от родного сына! Все, решено, я умру!
Селестина, как всегда, тут же уверовала в слова мужа и, уже чувствуя себя вдовой, в свою очередь истошно закричала:
— Нет, не умирай, Элуа!
— Умру!
— Нет!
— Да!
Инспектор иронически наблюдал за этой сценой.
— Да не мешайте же ему умереть, коли так хочется, мадам Маспи, — посоветовал он. — Я бы даже с удовольствием взглянул, как он примется за дело!
Элуа возмущенно расправил плечи.
— И вы воображаете, что я стану умирать при постороннем? Нет, месье Пишранд, у меня есть чувство собственного достоинства! И моя агония — дело сугубо личное, месье Пишранд!
Полицейскому все это стало изрядно надоедать.
— Прекратите валять дурака, Маспи! — совсем другим тоном проговорил он. — Ну, так вам по-прежнему нет дела до убийства Ланчало?
— Черт возьми! И почему оно должно меня волновать? Да пусть Салисето или любой другой бедняга из той же компании перережут хоть всех итальяшек от Марселя до устья Роны! Мне на это чихать и наплевать!
Пишранд улыбнулся.
— Спасибо за наводку, Маспи, за мной не заржавеет!
— За какую такую наводку?
Но полицейский ушел, не ответив. Элуа тупо уставился на жену.
Однако прежде чем она успела высказать свое мнение, в гостиную снова заглянул Пишранд и, все так же улыбаясь, обратился к супруге Маспи:
— Будьте любезны, мадам Селестина, верните мне, пожалуйста, часы.
Наступила тишина. Селестина попыталась было отнекиваться, но под суровым взглядом мужа опустила голову и, вытащив из кармана часы, смущенно протянула инспектору.
— Простите… это я случайно, — пробормотала она.
Элуа пристыдил жену:
— Ну как тебе не стыдно, Селестина? Это же наш гость!
И, вернувшись к полицейскому, он с умилением добавил:
— Вечно шалит, как девчонка…
— От старых привычек не так просто избавиться.
Оставшись вдвоем с женой, Великий Маспи со слезами на глазах заметил:
— До чего ж ты у меня еще молодая, Селестина!
— Надо думать, именно поэтому ты и обозвал меня скорпеной, хотя раньше говорил, что твой соловушка!
Элуа обнял жену.
— Хочешь, я открою тебе один секрет, Селестина? В моем возрасте я куда больше люблю рыбу!
Такая же нежная сцена происходила в это время у фонтана Лоншан. И однако, расставшись с Фелиси, Пэмпренетта твердо решила не ходить на свидание с Бруно. Во-первых, она его больше не любит (ибо разве может девушка из такой семьи питать нежные чувства к полицейскому?), а во-вторых, почти дала слово Ипполиту, и тот не замедлит явиться к ее родителям официально просить руки мадемуазель Адоль. Короче, хорошая заваруха в перспективе!
Но, так или иначе, сама не зная каким образом, ровно в одиннадцать Пэмпренетта оказалась у фонтан Лоншан и тут же упала в объятия поджидавшего ее Бруно. В этот миг перестали существовать и полицейский, и Ипполит, и грядущие неприятные объяснения — мадемуазель Адоль, как три года назад, прижималась к тому, кого всегда любила и никогда не сможет разлюбить. Наконец они слегка откинули головы и долго смотрели друг на друга.
— Ты совсем не изменился… — заметила Пэмпренетта.
— Ты тоже! Все такая же красавица!
И влюбленные снова обнялись. Проходившая мимо женщина с двумя малышами недовольно заворчала:
— Неужели нельзя вести себя поприличнее, а? По-вашему, это подходящее зрелище для детей?
— Но мы ведь любим друг друга! — простодушно отозвалась Пэмпренетта.
