Дик Фрэнсис - Смертельная скачка
— У вас все та же система хранения мешков с деньгами? — спросил я.
Во взгляде Арне отразилось что-то среднее между удивлением и обидой.
— Нет. После того дня мы немедленно кладем мешки в сейф.
У кого ключи?
— Один у меня, один у секретаря скачек, один у клерка, ведущего бухгалтерию.
— И каждый из вас троих думает, что кто-то другой безопасно спрятал деньги?
— Правильно.
Мы вышли на ипподромное поле. Несколько жокеев, накинув пальто, ждали следующего заезда, вместе с ними мы с Арне поднялись по наружной лестнице на маленькую площадку, примыкающую к зданию весовой. Она находилась в одной восьмой мили или чуть больше от финишной черты, и отсюда мы наблюдали второй заезд.
Арне снова начал озабоченно оглядываться, хотя теперь на пустой площадке никого не было. Я поймал себя на том, что тоже постоянно оглядываюсь. Неужели такая мания заразна? Но болезнь прошла, когда я увидел Ринти Рэнджера, английского жокея, который знал меня. После финиша все направились к двери, ведущей в весовую, и я пошел навстречу Ринти. Арне спустился по лестнице раньше меня и ушел вперед, а я тронул Рэнджера за руку, он обернулся и удивленно воскликнул:
— Привет! Фантастика увидеть вас здесь.
— Приехал по делу Боба Шермана, — объяснил я. Я давно понял, если прямо говорю о том, что хочу узнать, то добиваюсь лучших результатов. Человек не тратит времени, размышляя, не подозреваю ли я его. А если он не занимает оборонительную позицию, то больше рассказывает.
— Понятно. Ну и как, нашли несчастного подонка?
— Нет еще.
— А почему бы вам не позволить ему исчезнуть? Ринти Рэнджер так же хорошо знал Боба Шермана, как и любой жокей, кто работал рядом с ним последние пять лет. Но они не были близкими друзьями. Его замечание я понял как абстрактное выражение симпатии к коллеге и спросил, не считает ли он кражу денег самой величайшей глупостью, какую можно сделать.
— Правильно, — согласился он. — Держу пари, что уже через пять минут он пожалел, что влез в такую грязную историю. Но в этом весь Боб, сначала попробовать, а потом подумать.
— Что и делает его хорошим жокеем, — заметил я, вспомнив, как он, сливаясь с лошадью, с недрогнувшим сердцем бросается на барьеры.
Ринти усмехнулся, его худое острое лицо посинело от холода, несмотря на теплую дубленку.
— Охо-хох, лучше бы он не брал этого препятствия.
— Он всегда поступал так импульсивно?
— Не знаю... Вечно строил планы, как быстро разбогатеть. То, мол, надо купить землю на Багамах, то поддерживать какого-то чокнутого изобретателя, то решил рекламировать египетские пирамиды. Мы всегда говорили ему, не будь таким идиотом. Понимаете, нам не так легко даются бабки, чтобы бросать их коню под хвост.
— Вы удивились, когда узнали, что он украл деньги? — спросил я.
— Господи боже мой, еще как удивился. Но больше всего меня поразило, зачем он убежал? Почему бы ему не прихватить добычу и не продолжать по-прежнему работать?
— Для этого нужен кураж. — Но кураж как раз у Боба Шермана был. — Кроме того, деньги лежали в тяжелых брезентовых мешках, и понадобилась бы уйма времени, чтобы переложить их. Он бы не успел на свой самолет.
Ринти немного подумал, но ничего полезного в голову ему не пришло.
— Идиот, — воскликнул он, — симпатичная жена, скоро будет ребенок, хорошая работа — неужели вы думаете, что у него нет ни капли здравого смысла?
Да, именно об этом я и думал.
— Но в любом случае мне он оказал любезность, — усмехнулся Ринти, — я получил его лошадь на Больших национальных здесь. — Он чуть распахнул дубленку, чтобы показать мне цвета владельца на его жокейской форме. — Владелец, парень по имени Торп, вообще не очень доволен Бобом. По его расчетам, лошадь должна была выиграть в тот последний день, когда Боб был здесь. Он говорит, что Боб засиделся на старте, потом слишком рано рванул вперед, не нашел места на внешней стороне скаковой дорожки, не правильно взял препятствие с водой, ну, сами понимаете, в общем, во всем виноват Боб.
— Но все же он опять нанял английского жокея.
— О, конечно. Знаете, сколько наших жокеев-стиплеров здесь? Человек пятнадцать. И конюхи в основном англичане или ирландцы. Не так уж много парней, которые, как мы, свободны и могут сами предлагать себя. Но для постоянной работы здесь мало скачек. Некоторые по субботам ездят в Швецию. Там скачки в субботу, а здесь по четвергам и воскресеньям. Тогда все нормально.
— Вы часто приезжали сюда вместе с Бобом?
— По-моему, в этом году три или четыре раза, но я приезжал и в прошлом году, а он нет.
— На сколько дней?
— Обычно только на один день. — Мой вопрос удивил его. — В Англии у нас скачки в субботу в полдень. В шесть тридцать вечера самолет. И в воскресенье мы здесь. Вечером последним рейсом домой или в крайнем случае в понедельник в восемь пятнадцать утра. Иногда мы прилетаем сюда в воскресенье утром. Но тогда приезжаешь весь взвинченный, потому что боишься любой задержки.
— Вы хорошо узнали людей за это время?
— А почему вы спрашиваете?
— Как вы считаете, мог ли Боб тут с кем-то подружиться?
— Господи боже мой, нет. Насколько я знаю, нет. Если он с кем и подружился, то мне это неизвестно. Конечно, он знаком с тренерами, владельцами. Вы имеете в виду девушек?
— В частности, тоже. А были у него девушки?
— Не думаю. Он любит свою миссис.
— Вы не будете возражать, если я попрошу вас вспомнить, с кем Боб был особенно близок?
— Если хотите, пожалуйста. — Его опять удивил мой вопрос.
Ринти задумался и по-настоящему сосредоточился. Я ждал, не торопя его, а сам рассматривал зрителей. По британским стандартам, в основном молодежь, лет до тридцати, половина из них блондины, все в ярких куртках, голубых, красных, оранжевых, желтых — своего рода бессистемная униформа, будто дизайнер придумал ее для хора на сцене.
Ринти поднял голову, и его взгляд словно бы вернулся из прошлого в нынешний день.
— Не могу вам точно сказать... Он останавливался раза два у мистера Сэндвика и говорил, что ему легче с сыном хозяина, чем с самим хозяином... Я видел однажды сына... Они с Бобом стояли рядом и болтали. В перерыве между заездами. Но я бы не сказал, что они были большими друзьями или что-нибудь в таком роде.
— Сколько сыну примерно лет?
— Сыну? Шестнадцать-семнадцать. Может, восемнадцать.
— Кто-то еще?
— Ну... Один из конюхов Гуннара Холта. Ирландец. Падди О'Флагерти. Боб хорошо его знал, потому что Падди работал у старого Тэскера Мейсона, где Боб учился. Когда-то они даже вместе были конюхами, понимаете? По-моему, Боб любил останавливаться у Гуннара Холта из-за Падди.
— А вы не знаете, у Падди есть машина?
— Понятия не имею. А почему бы вам не спросить у него? Он где-то здесь сегодня.
— Вы были тут в тот день, когда Боб исчез?
— Нет.
— Ну... М-м-м... Не можете ли вы вспомнить чего-то такого, что вас поразило?
— Какой чертовски хитрый вопрос! Дайте подумать... Вроде бы ничего такого... разве что... он оставил здесь свое седло.
— Боб?
— Да. В раздевалке. И шлем. Он, должно быть, знал, несчастный идиот, что больше нигде в мире ему не разрешат участвовать в скачках. Иначе бы он никогда не оставил седло и шлем.
Спускаясь по лестнице, я размышлял о том, что Ринти не много мне добавил, но, если бы было достаточно фактов, полиция этой или другой страны уже давно нашла бы Боба Шермана. Рэнджер проводил меня вниз, и я пожелал ему удачи в Больших национальных скачках.
— Спасибо, — поблагодарил он. — Но не могу пожелать вам того же. Оставьте несчастного подонка в покое.
Внизу Арне беседовал с Пером Бьорном Сэндвиком, они с улыбкой повернулись ко мне, приглашая включиться в их разговор. Мне предстояло задать обидный вопрос, и я постарался сформулировать его как можно тактичнее:
— Мистер Сэндвик, ваш сын Миккель... как вы думаете, он мог отвезти Боба Шермана после скачек? Разумеется, не зная, что у того с собой деньги?
Реакция Пера Бьорна была не такой возмущенной, как могла бы быть у многих отцов, когда их сыновей впутывают в некрасивую историю: связь с вором, хотя бы и невольную. Но Сэндвик остался таким же невозмутимым, только легкая тень пробежала по лицу.
— Миккель еще не может водить машину, — спокойно ответил он. — Семнадцать ему исполнилось шесть недель назад. Он еще школьник.
— Хорошо, — извиняющимся тоном проговорил я и подумал, что это и вправду хорошо.
Пер Бьорн извинился и без заметного раздражения отошел. Арне яростно поморгал и потом спросил, куда я хочу пойти теперь. Я сказал, что хочу встретиться с Падди О'Флагерти. Мы нашли Падди возле конюшен, когда он выводил готового к участию в Больших национальных скачках скакуна Гуннара Холта. Падди, парень в вязаной шапке с помпоном, прежде всего сообщил нам свое нелицеприятное мнение о кобылах вообще и потом представил себя как главного конюха Гунни.
