Анна Князева - Пленники старой Москвы
Падали снежинки, и я с замиранием сердца ждала приключения, которое продлится до самого вечера, когда мы с мамой вернемся домой чистые, сытые и уставшие. Мимо нас со звоном проносились трамваи, подскакивая, громыхали грузовики. Огромная площадь у Большого театра была завалена снегом. Дворники сгребали его и на волокушах свозили в сугробы.
Очередь в баню заканчивалась далеко за ее пределами, у соседнего дома. Когда через несколько часов ожидания мы с мамой зашли внутрь и уже стояли на лестнице, я потеряла сознание. В этом не было ничего удивительного – в такой духоте многие теряли сознание, а потом, достоявшись, как ни в чем не бывало шли и спокойненько мылись.
Когда мы наконец прорвались в раздевалку, мама оставила меня и ушла мыть лавки и шайки. Потом вернулась, мы вместе с ней отправились в помывочную.
Процесс мытья всегда проходил по одному и тому же сценарию. Мама намыливала меня, окатывала из шайки теплой водой, после чего мылась сама. А я сидела на лавке среди множества голых женщин и думала о том, как мало среди них таких же красивых, как мама. Мне не разрешалось ходить между лавок, я могла поскользнуться или, что еще хуже, подцепить какую-нибудь заразу. Поэтому я сидела на месте.
Потом мама закутывала меня в простынь и выносила в раздевалку. Одевшись, мы спускались вниз и покупали моченые яблоки, которые съедали здесь же, у бочек, не выходя на мороз.
После бани мы шли обедать в ресторан «Метрополь». Заходили в высокий безлюдный зал, похожий на большую светлую церковь. Садились за стол. Мама заказывала официанту тарелку щей и просила еще одну пустую. Мы делили щи на двоих так же, как и второе: гречневую кашу с котлетой.
Это повторялось каждое воскресенье. Не думаю, что мама имела лишние деньги, потому что после войны отец еще несколько лет служил в Подольске. Однако в «Метрополе» мы с ней обедали каждое воскресенье. И, как мне кажется, никакая нужда не заставила бы ее отказать мне в этих обедах.
В тот день мы также пошли в «Метрополь». Очередь в бане была длинной, поэтому в ресторан мы попали позднее обычного. В красивом зале с цветными витражами заняли стол подальше от центра. Впрочем, мы всегда обедали за одним и тем же столом. Неподалеку от нас за колонной сидела хорошо одетая пара. К их столу проследовал официант с подносом, на котором стояли блюда «по коммерческим ценам». К моему удивлению, мама заговорила со мной о том, сколько стоит такое роскошество. А стоило оно баснословных денег. Желая посмотреть, что именно едят эти богатые люди, я нарочно, безо всякой нужды, пошла в туалет. А когда вернулась, радостно сообщила, что знаю того мужчину, который сидит к нам спиной.
Мама удивленно спросила:
– Кто же он?
На что я чистосердечно ответила:
– Владимир Сергеевич, муж Нины Леонтьевны. Только тетенька рядом с ним – чужая. И костюм у него другой, очень красивый.
Мама расстроилась и как можно быстрее увела меня прочь. Мне хотелось поздороваться с Владимиром Сергеевичем, но мама не разрешила.
По дороге домой она категорически запретила мне об этом рассказывать.
– Даже Нине Леонтьевне? – спросила я у нее.
– Особенно ей, – строго ответила мать.
Тогда же я своим детским умом поняла, что Владимир Сергеевич очень провинился перед женой. Но в чем? Этого я не знала. Больше всего на свете мне хотелось узнать, где он хранит свой красивый костюм.
Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Вскоре мы узнали, чем обычно заканчивается красивая жизнь «по коммерческим ценам».
Однажды ночью в дверь нашей квартиры забарабанили сразу несколько кулаков. Это был звук, от которого кто угодно сошел бы с ума. Первым у двери оказался бывший царский генерал Михаил Георгиевич Еремин. Он полностью оделся за пару минут, решив, что это пришли за ним.
Было слышно, как Еремин спросил севшим от напряжения голосом:
– Кто?
– Немедленно открывайте!
Раздался щелчок, и в коридоре загрохотали сапоги нескольких человек. Мама подскочила с дивана и бросилась к двери. Белая Бабушка спросонья спросила:
– Que se passe-t il ici?[2]
– Ничего, Елена Викторовна, спите! – голос матери прозвучал излишне категорично. Так она могла говорить с Белой Бабушкой только в чрезвычайной ситуации.
Выглянув в коридор, мама тут же захлопнула дверь и прошептала чуть слышно:
– К Ротенбергам…
Что происходило в комнате Нины Леонтьевны и Владимира Сергеевича, никто из соседей не видел. Было слышно, как плакала в коридоре Серафима Васильевна, а профессор Белоцерковский ее успокаивал:
– Все обойдется, Фимочка. Они во всем разберутся и поймут – Володя здесь ни при чем.
– Это ужасное недоразумение… Ужасное… – повторяла она.
– Они во всем разберутся, – говорил Леонтий Яковлевич, но в его голосе не было ни капли уверенности.
Суматоха закончилась только под утро. В коридоре снова прогрохотали сапоги, и вдруг стало тихо. Все соседи вышли из комнат, не было только профессорской дочери и ее мужа. Вскоре Белоцерковские вывели Нину Леонтьевну из комнаты и забрали ее к себе.
Владимир Сергеевич Ротенберг был арестован.
Впоследствии все только и обсуждали этот арест. Нина Леонтьевна и Серафима Васильевна носили в Бутырскую тюрьму передачи, но их почему-то не брали. Профессор Белоцерковский ходил на Кузнецкий Мост в справочную МГБ[3], чтобы узнать о судьбе зятя, но там ничего не сказали. Благодаря своим связям (Леонтию Яковлевичу приходилось лечить высокопоставленных людей из этого ведомства) ему удалось выяснить, что Ротенберг был связан с нашумевшей в те времена преступной бандой «Черная кошка». Он переплавлял краденое золото и делал из него зубные коронки.
Мы так и не узнали, где Ротенберг хранил свои деньги, золото и дорогие костюмы. Что касается обыска в их с Ниной Леонтьевной комнате, я точно помню – полы там не вскрывали.
Глава 9
Картавин
По дороге в гостиницу Катерина думала о том, что рассказала Инна Михайловна. По мнению старухи, гибель рабочих была связана с давней историей коммуналки, потому что после ее расселения, во второй, бо́льшей части квартиры, никто не жил. Семья дипломатов, формально владевшая ею – не в счет. Они не вылезали из своих «заграниц». Решив поинтересоваться у юристов личностью последнего владельца квартиры, Катерина тут же забраковала эту идею, понимая, что расследование – дело полиции. Ее же задача – обустроить новое жилье.
Расплатившись с таксистом, Катерина покинула машину у подъезда гостиницы, вошла в вестибюль, намереваясь пересечь его и подняться в свой номер по лестнице. В тот самый момент ее окликнул портье:
– Прошу прощения!
Изменив направление, Катерина подошла к ресепшен.
– В чем дело?
Портье вежливо улыбнулся и указал взглядом на лобби:
– Вас ожидают.
– Спасибо, я поняла… – Направившись туда, она еще не видела, кто ее ждал, однако разглядев сидящего в кресле, немного изменилась в лице.
Гость поднял глаза, отложил газету, встал и пошел ей навстречу. Это был высокий, импозантный мужчина лет сорока пяти.
Второго вице-президента компании, где работал ее муж, нельзя было не узнать. Катерина сказала:
– Здравствуй, Борис. Ничего, что на ты?
– Глупо «выкать» после двадцати лет знакомства.
– Двадцати двух…
– Видишь, у тебя память лучше моей. – Картавин улыбнулся. – Присядем?
Они сели в кресла напротив друг друга. Какое-то время Катерина вопросительно смотрела на Картавина. Он лишь вежливо улыбался.
– Ты меня ждал? – наконец спросила она.
– Кто тебе это сказал?
– Портье.
– Вот оно что! Я просто сообщил ему, в какой номер пришел. Мы договорились встретиться с Германом.
– Может, поднимешься? – предложила она.
– Нет, спасибо. – Картавин посмотрел на часы. – Твой муж задержался на тридцать минут. Думаю, нет смысла ждать.
– Почему бы тебе не позвонить ему?
– Задержался – значит, не смог. Зачем же его дергать?
– Я могу чем-то помочь?
– Вряд ли. – Он покачал головой. – Рад встрече. В последний раз мы с тобой виделись…
– В Новосибирске семь лет назад.
– Хорошая у тебя память. Точно… На прощальной вечеринке, перед моим отъездом в Москву.
– Как видишь, разлука оказалась недолгой.
– Ты удивишься, но я этому рад. Я сам посоветовал Балашову пригласить на работу Германа.
– Зря.
– Почему?
– Во-первых, мне пришлось уехать из Новосибирска. И это мой минус. Во-вторых, он занял должность, которая по праву принадлежала тебе. Этот минус – тебе.
– Балашову виднее.
Катерина холодно усмехнулась:
– Только не говори, что тебе все равно.
– Совсем не изменилась… – Картавин, не отрываясь, смотрел ей в глаза. Катерине вдруг показалось, что еще немного, и он скажет грубость.
