Жан-Кристоф Гранже - Братство камня
— Не прикасайся ко мне. Никто не смеет меня трогать.
В это мгновение она поняла, что ни за что на свете не расскажет матери правду, и приказала:
— Забудь все, что я говорила.
Она чувствовала себя твердой как сталь, окруженной силовым защитным полем. Это была единственная польза, которую она извлекла из случившейся с ней трагедии: печаль и страх сублимировались в ледяную ярость и самообладание. Диана кивнула на отделение детской хирургии — окна реанимации слабо светились:
— Если ты сохранила способность плакать, прибереги слезы для него.
Она развернулась на каблуках и пошла прочь. Шелест листвы окутал ее погребальным покровом.
10
Шли дни, проходили ночи.
Диана перестала их считать. Ритм ее жизни отмеряли тревожные сигналы в палате реанимации. За время, прошедшее после их с Сибиллой стычки в парке, Люсьен перенес четыре мидриаза. Четырежды зрачки ребенка расширялись и застывали, предвещая неминуемый конец. В момент каждого кризиса врачи через дренажные трубки откачивали несколько миллилитров спинномозговой жидкости, помогая мозгу выжить. Пока что им удавалось избежать худшего.
Она жила, обратившись в слух, ловя каждое слово докторов, истолковывая каждый взгляд, любую едва заметную модуляцию голоса, и люто ненавидела себя за эту зависимость. Вопросы бились в ее мозгу, терзали, как непрекращающаяся пытка. Диана спала урывками и так устала, что моментами даже не осознавала, бодрствует она или видит кошмарный сон. Состояние ее здоровья стремительно ухудшалось, но она по-прежнему отказывалась принимать какие бы то ни было лекарства. По сути дела, это умерщвление плоти одурманивало ее, оглушало на манер религиозного транса, позволяя не смотреть в лицо страшной правде: надеяться было не на что. Жизнь в Люсьене поддерживали только бесчувственные приборы и медицинские технологии.
Чтобы оборвать тонкую ниточку, достаточно просто нажать на кнопку.
В тот день, часа в три, Диану подвел ее собственный организм. Она потеряла сознание на лестнице педиатрического отделения и пересчитала спиной целый марш ступеней. Эрик Дагер ввел ей внутривенно глюкозу, после чего приказал поехать домой и поспать.
Вечером, около десяти, Диана вернулась в отделение — закусившая удила, разъяренная, больная, но живая. Ее одолевало смутное предчувствие: ждать осталось недолго. Диане казалось, что каждая деталь подтверждает эту страшную истину. В здании было очень душно. На первом этаже слабо мерцали лампы дневного света. Она поймала взгляд проходившего мимо санитара, и он показался ей уклончивым. Повсюду дурные предзнаменования: смерть совсем близко, дышит ей в спину.
Войдя в холл третьего этажа, Диана увидела Дагера и поняла, что интуиция ее не обманула. Врач направился к ней. Диана замерла на месте:
— Что происходит?
Не отвечая, хирург взял ее за руку и повел к прикрепленным к стене сиденьям:
— Присядьте, прошу вас.
Она рухнула на сиденье и пробормотала помертвевшими губами:
— Что происходит? Он не… не…
Эрик Дагер опустился на корточки, чтобы видеть лицо Дианы.
— Успокойтесь.
Она смотрела на врача — и не видела его. Она вообще ничего не видела, кроме разверзшейся перед ней бездны небытия. Это было не видение, но скорее отсутствие его, она понимала, что всякая перспектива отсутствует. Впервые в жизни Диана зависла во времени, не в силах представить себе следующее мгновение своей жизни. А значит, оно уже принадлежало смерти.
— Посмотрите на меня, Диана.
Она сконцентрировала взгляд на костлявом лице хирурга. Глаза по-прежнему ничего не видели. Разум больше не анализировал воспринимаемую сетчаткой картинку. Врач схватил ее за запястья. Диана не сопротивлялась — у нее не осталось сил на фобии. Эрик проговорил тихим голосом:
— За то время, что вас не было, Люсьен пережил два новых мидриаза. За четыре часа.
Диана окаменела от ужаса. Помолчав минуту, хирург добавил:
— Мне очень жаль.
На этот раз ей удалось увидеть Дагера сквозь застившую глаза пелену гнева.
— Но он ведь пока не умер?
— Вы не понимаете. У Люсьена шесть раз наблюдались симптомы гибели мозга. Он просто не сможет прийти в сознание. Далее если предположить, что произойдет чудо и у Люсьена появятся признаки пробуждения сознания, последствия будут слишком тяжелыми. Мозг мальчика не мог не пострадать, понимаете? Вы ведь не хотите, чтобы ваш сын жил как овощ?
Несколько секунд Диана молча смотрела на Дагера. Красота доктора внезапно потрясла ее. Она спросила срывающимся от гнева голосом:
— Вы хотите, чтобы он умер, да?
Врач встал. Его била дрожь:
— Вы не смеете так со мной говорить, Диана! Только не со мной. Я каждый день и каждую ночь сражаюсь, чтобы вытащить этих детей. Я на стороне жизни. — Он кивнул на стеклянный коридор за своей спиной. — Все мы здесь воюем за жизнь! Не зовите смерть в наши ряды.
Диана откинула голову назад и закрыла глаза. Ударилась затылком об стену. Раз, другой, третий. Ей было жарко, она задыхалась. Белый электрический свет обжигал глаза сквозь веки. Диана чувствовала, что ее тело рассыпается, превращается в страшную черную дыру, хороня под обломками рассудок.
И все-таки ей удалось сделать над собой последнее усилие и подняться. Ничего не сказав Эрику, она схватила сумку и ринулась к реанимационному блоку.
Здесь спасают маленькие неподвижные тела.
Через застекленную дверь Диана увидела, что ни врачей, ни сестер поблизости нет, и проскользнула в палату Люсьена.
Она сорвала с себя очки, упала на колени, уткнулась лицом в изножье кровати и разрыдалась. Горькие, безутешные слезы полились из ее глаз впервые со дня аварии. Ее мышцы, ее нервы наконец расслабились. Диана вздрагивала от рыданий, физически задыхалась от горя, но чувствовала облегчение, даже глухую радость: в сердце распускался ядовитый цветок, предвещая последнее упокоение.
Она знала, что не переживет смерти Люсьена. Этот ребенок был ее последним шансом. Если его не станет, Диана не будет цепляться за жизнь. Сойдет с ума. Умрет.
Внезапно она почувствовала чье-то присутствие и начала вглядываться в темноту мокрыми от слез глазами. Без очков Диана ничего не видела, но была уверена: там кто-то прячется.
Незнакомый голос мягко произнес:
— Я могу кое-что для вас сделать.
11
Диана вытерла глаза рукавом и надела очки. В нескольких метрах от нее кто-то стоял. Она поняла, что незнакомец уже находился в палате, когда она вошла. Диана постаралась взять себя в руки.
Мужчина подошел ближе. Это был настоящий великан, под два метра ростом, в белом халате. Толстую шею венчала крупная голова с седой шевелюрой. Слабый свет из коридора на какой-то миг упал ему на лицо. Оно было багровым, черты расплылись, как у древней статуи, ресницы длинные и загнутые. От него исходило благодушие. Мужчина повторил:
— Я могу кое-что сделать. — Он повернулся к кровати, на которой лежал Люсьен. — Для него.
Голос прозвучал очень мягко и спокойно. Диана расслышала легкий акцент и несколько секунд пыталась справиться с удивлением. Она заметила бейджик с фамилией.
— Вы… вы работаете в больнице?
Мужчина сделал к ней еще один шаг. Несмотря на свою массивность, двигался он совершенно бесшумно.
— Меня зовут Рольф фон Кейн. Я главный анестезиолог берлинской детской больницы «Шарите». Мы с доктором Дагером руководим французско-немецкой исследовательской программой.
Его французский был тягучим и гладким, как обкатанный морем чертов палец. Диана поднялась, придвинула к себе единственный стул и присела на краешек, бросив взгляд в приоткрытую дверь. В коридоре ни души.
— Что… что вы здесь делаете? — спросила она. — Что вы делаете в этой палате?
Немец ответил не сразу. Диане показалось, что он раздумывает, взвешивает каждое слово:
— Сегодня вечером врачи сообщили, что в состоянии вашего сына произошли изменения. Я видел результаты обследований. — Он сделал паузу: — Полагаю, вас предупредили… С точки зрения западной медицины, надежды больше нет.
— Западной медицины?
Диана сразу пожалела о заданном вопросе. Слишком уж стремительно она заглотнула наживку. Немец продолжил:
— Мы можем попробовать другую технику.
— Какую именно?
— Акупунктуру.
— Убирайтесь, — сквозь зубы прошипела Диана. — Я не настолько легковерна. Черт, лучше уйдите сами, пока я вас не вышвырнула.
Анестезиолог стоял неподвижно, выделяясь на фоне стеклянной перегородки, как дольменный камень.
— Я в трудном положении, мадам, — едва слышно произнес он. — У меня нет времени на убеждения. Но у вашего сына времени осталось еще меньше…
Диана уловила в голосе странного немца неподдельное волнение.
